Мастер и Маргарита. Сатирические персонажи

" Мастер и Маргарита" зачинался как роман сатирический, о чем говорят частично восстановленные первые редакции и подготовительные материалы к ним. Булгаков-художник изначально стремился построить целостный сатирический облик внутри романной формы. Отсюда объектом его сатиры был не отдельный порок, а «жизнь как целое», порочный мир с коллективной виной. Этот мир представлялся ему символом общества, общественных взаимоотношений, где каждая личная интрига станови лась социально-типической, рассматривалась в историческом срезе. Большая сатира требовала для себя и больших художественных пространств, расширения кругозора видения. У Булгакова мы находим собирательное лицо города во множественности своих частных проявлений, вполне конкретную столицу — Москву. Сатирическое дарование писателя предполагало дальнейшее обобщение.

Образ города под телескопическим взором сатирика становился образом России советской.

Формы сатирического, условного в романе унаследова ли большую жанровую свободу от древней комедии и сатировской драмы. М.Булгаков вводит почти неограничен ное число сатирических персонажей сообразно со сложным романным сюжетосложением, повышает структурное значение массовых сцен с элементами хора. Семейная, личная интрига реально-бытовых эпизодов в романе совершенно не играет самодостаточной роли. Образ типического социального лица, живого общественного целого складывается из множественных человеческих физионо мий, характерных, часто гротескных масок. Они принадлежат, за редким исключением, второстепенным персонажам, образующим ту бытовую среду, в которую до некоторой степени погружены герои, но вместе с тем и противопоставлены ей как духовные личности.

Именно распад духовной личности приводит к «эпохе легиона», к стадности, к общественному злу (В.И.Иванов). Сатирические персонажи олицетворяют «стадность», тот же распад личности, только в другом его измерении. Происходит «расчеловечение человека» душевно-телесного, бытового, приватного, природного и социального.

Писатель-сатирик рисует лица персонажей с полным отсутствием в них духовной устремленности. Булгакову важно показать в живой цельности характеров результат утраты человеческой полноценности. В облике каждого персонажа наблюдается «несоответствие», противоречие, карикатурные черты вплоть до гротескной деформации.

Дифференциация булгаковских сатирических персонажей идет в зависимости от реакции на сверхъестествен ное, необычное. У большинства их отсутствует способность признать чудесное, просто по-человечески удивиться этому. М.Булгаков показывает процесс нарастания комичес кого изумления. Он использует, наработанные еще Гоголем, «формулы окаменения» 22. Персонаж в результате сильного потрясения, страха постепенно застывает, на короткое время лицо его приобретает противоестественное выражение. Проследим это на примере Степы Лиходеева. Сначала Лиходеев «вытаращил налитые кровью глаза на неизвестного» (5, 77). В свою очередь тот «не дал Степино му изумлению развиться до степени болезненной» (5, 78). Затем «Степа побледнел и заморгал глазами» (5, 79). (Заметим, что графически Булгаков заключил эту повество вательную ремарку в скобки.) Далее: «Степа открыл рот. [...] Степа глянул на бумагу и закоченел» (5, 80). Изумление часто переходит в апатию, равнодушие: «Буфетчик («нервный» Андрей Фокич Соков. — А. Г.) сидел неподвижно и очень постарел. Темные кольца окружили его глаза, щеки обвисли, и нижняя челюсть отвалилась» (5, 203). Булгаков подчеркивает гротескную механистич ность, конструирование персонажем мнимого облика: «Римский постарался изобразить на лице улыбку, отчего оно сделалось кислым и злым» (5, 117). Изумление сопровождается восклицанием или вопросом. Варенуха «ничего не сумел произнести, кроме житейской и притом совершенно нелепой фразы: «Этого не может быть!» (5, 105). Эту же фразу проговорил Берлиоз (5, 8). Лиходеев подумал: «Что же это такое?!» (5, 80). Бухгалтер Варьете Василий Степанович Ласточкин подумал: «Странно!» (5, 189). И только Андрей Фомич обратился по старой привычке: «Господи боже мой!» (5, 201).

Сложные явления для подобной публики очень быстро уясняются данными предшествующего, очень сомнитель ного опыта: «Положение финдиректора (Римского. — А.Г.) было очень затруднительно. Требовалось тут же, не сходя с места, изобрести обыкновенные объяснения явлений необыкновенных» (5, 106). Автоматизм реакции приводит к самоуспокоению: Никанор Иванович Босой «решил плюнуть [...] и не мучить себя замысловатым вопросом» (5, 99). Варенуха троекратно повторил: «Да нет, чепуха, чепуха, чепуха!» (5, 105). Сознание персонажей очень трудно чем-либо поразить. Свита Воланда прибегает к сильнодействующим средствам: сознательное безверие в чудесное опровергается, малые полууловимые преступления наказываются. Рационализм сатирических персонажей разбивается о нелогичность жизни. Фантастическое «врастает в быт», который сам по себе отмечен печатью неподлинности. Противоестественна, фантастична действитель ность, где властвует правило: «Нет документа, нет и человека» (5, 281).

Директор Варьете Лиходеев погряз в пьянстве, разврате и выброшен из квартиры развратителем же Азазелло. Взяточник Босой получает дьявольский подарок, обернувшийся несчастьем ареста: рублевая «пачка сама вползла к нему в портфель» (5, 98). Администратор Варенуха превращен в вампира, высокопоставленный чиновник Николай Иванович — в борова. «Умный» дядя Берлиоза

М.А.Поплавский развенчан «по уму» и выгнан. Завистливый и бездарный поэт Рюхин полностью лишен воли «исправить» (5, 74) что-нибудь в своей жизни. За чрезмерное любопытство поплатился свободой Тимофей Квасцов. Происходят гибель Берлиоза и барона Майгеля, внутренняя встряска Римского, «смерть» буфетчика Сокова, но мы не испытываем глубоких сострадательных переживаний. Каждый из них ведь во многом сам выбрал свою судьбу.

Человеческий порок укоренен «в моральных правилах, по условиям жизни выработавшихся и принятых в данной среде», явлен «там, где он сам себя не замечает». Система сатирических персонажей дает целую иерархию греховных пороков: ложь, мошенничество, лицемерие, самоуправство, заносчивость, насилие, пьянство, разврат, доносительство, бестолковщина, лукавство и грубая лесть... Трудно перечислить все искушения ко злу, которыми «захвачены» сатирические персонажи романа " Мастер и Маргарита". Коллективная вина среды не отменяет порочности индивидуума, заблудшего и забывшего собственное божественное начало. Человеческая ответствен ность превыше социальной ответственности и не может быть возложена на среду. Именно в таком отношении к человеку коренное отличие сатиры философской с трагической «подкладкой» от легкой «комедии нравов». Сатирическое у Булгакова обращено к «высокому», глубоко философично. Вместе с тем преимущественно «веселая» сатира в " Мастере и Маргарите" заряжена стихийным, жизнерадостным, лирическим смехом, который одолевает трагизм человеческого существования.

Порочность среды в художественных произведениях обнажается в экстремальной ситуации, когда нарушается заведенный порядок жизни. Сатирики создают в таком случае художественную иллюзию потревоженного социального космоса. Гоголь использовал коллизию с ревизором, Достоевский — ситуацию нашествия бесов, М. Булгаков — злоключения Воланда и его свиты. «Нечистый дух» искушает и проявляет нелепость обыденного, испытывает внутренние человеческие резервы личности. Людям дается свобода выбрать неправедный путь. Испытания, проверки большинство персонажей не проходит. Они переживают все то, что можно назвать комической катастрофой. Душевные потрясения их сопровождаются суматохой, сварой, скандалом, порой затоплением, пожаром. «Малые катастрофы» постепенно сокрушают неизменный порядок вещей стихией вольного динамизма, неуправляе мости, ломается то, что неподвластно бюрократическому владычеству. Горящий город — большая трагическая катастрофа в " Мастере и Маргарите" — подготавливается карикатурными, гротескными миникатастрофами.

В романе выделяются фигуры возбудителей обществен ного беспокойства (из свиты Воланда): Коровьев, Бегемот, Азазелло... В отличие от своего духовного наставника, они обрисованы безжалостно сатирически. Например, фантастический Коровьев-Фагот в " Мастере и Маргарите" выполняет «трудную» дьявольскую работу, вездесущ и деятелен. Облик его складывается в шутовской портрет глумящегося черта. Он создается развязным поведением, провокационными поступками, фальшивым выражением, мимикой лица, особой речевой характеристикой, суетливыми телодвижениями, жестами, изобличающими репликами других персонажей. Коровьев имеет «физионо мию, прошу заметить, глумливую» (5, 8). Иван Бездомный бросает ему в отчаянии погони: «Ты что же это, глумишься надо мной?» (5, 50). Босой называет Коровьева «чертом» (5, 156). За неудачный каламбур о свете и тьме «темно-фиолетовому рыцарю» — Коровьеву-Фаготу, по словам Воланда, «пришлось [...] прошутить («состоять в шутах» 24. — А.Г.) немного больше и дольше, нежели он предполагал» (5, 368).

Нельзя не отметить семантику экспрессивных глаголов движения и речи, которыми пользуется Булгаков для создания иллюзии пластичности и слухового восприятия образа Коровьева-Фагота. Появление его внезапно, настораживающе. Удивительно «соткался из [...] воздуха» (5, 8) на Патриарших прудах перед обеспокоенным Берлиозом Коровьев.

Помимо немногочисленных «чистых» глаголов движения — «исчез» (5, 9), «ввинтился» (5, 51) — поражает пестрота и обилие глаголов речи. Коровьев «заорал» (5, 94), «орал» (5, 340), «проорал» (5, 188), «задушевно воскликнул» (5, 94), «сладко предложил» (5, 95), «сладко успокоил» (5, 244), «шепотом сипел» (5, 96), «интимно пожаловался» (5, 96), «взревел» (5, 98), «заскрипел» (5, 242), «игриво трещал» (5, 244), «завыл» (5, 340). Часто один и тот же глагол несет двоякую семантическую нагрузку, являясь одновременно и глаголом движения и говорения: «ввязался» (5, 49), «встрял» (5, 50), «оживился» (5, 50), «разинул пасть» (5, 50), «начал юлить» (5, 95), «затрещал» (5, 96), «замахал руками» (5, 96), «бормотал» (5, 253). Наблюдается резкая смена интонационного рисунка голоса, подчеркивающая момент искушения, лукавства; торопливость, судорожность, бесцеремонность движений.

В " Мастере и Маргарите" Коровьев не так зловещ и больше весел, среди других его кличек есть одна — «специалист-хормейстер» (5, 188). В главе 17 «Беспокойный день» он управляет взбесившимся и крикливым хором.

И в таком положении хоревта или корифея хора Коровьев отчасти восходит к жанровому канону «высокой комедии».