Воробей

Рассказ-быль

Декабрь 1942 года выдался на редкость суровым. Давно на Дону не хозяйничали такие свирепые морозы и бешеные бураны. Гибли, замерзая на лету, птицы. Из окрестных и дальних степей, с трудом преодолевая огромные сугробы, к самым хуторам и станицам подходили голодные волки. Отстреливать зверя было некому: люди воевали против людей.

Тетка Дарья беспрерывно топила печь, раскаляя до макового цвета конфорки.. Дров хватало: вон сколько казачьих домов, по-местному – куреней, разбомбили фашисты, наступая на Сталинград!

Мишка сидел на подоконнике и наблюдал за своим приемышем – хромоногим воробьем по кличке Инвалид. Склевывая просяные зерна, воробей забавно вертел коричневой головкой, отряхивался, нахально таращил на мальчика блестящие глаза-бусинки. Совсем оправился, разбойник, а ведь еще недавно, два дня назад, лежал без движения на снегу за сараем…

Птицы и звери – Мишкина слабость. Когда еще жива была мамка, ох и доставалось ему за то, что он дом родной в зверинец превратил. Да и как тут было не ругаться? Встанет кто ночью воды испить – на ежа в потемках наступит. От клетки с сусликом запахи дурные исходят. А в кадке, которую мать летом ставила во дворе и наполняла водой, чтоб не рассохлись, всегда черепахи плавали.

Сейчас на том месте, где Мишкин дом стоял, и воронки не осталось: все снегом сравняло. А раньше, до холодов, он часто ходил туда, животных своих искал. Тетка Дарья, приютившая сироту, только головой качала –

- Глупый ты еще, Мишуха. Мать родную похоронил, батька где-то с фрицами воюет, больше года от него ни слуху, ни духу, а ты о каком-то лисенке печалишься.

Но когда в доме появился воробей, она, тихонько вздохнув, достала из-за печки мешочек с просом и отсыпала немного в миску:

- На вот, птичку свою покормишь…

Добрая все-таки эта тетка Дарья! А какая смелая! Недавно полицаю Захарову чуть в бороду не вцепилась. Тот все доказывал, что Красную Армию фашисты разбили. Для пущей убедительности рисовал прутиком на снегу какие-то линии и кружочки: вот здесь, говорит, краснопузых совсем уничтожили, а тут, на Волге, германец их в клещи взял. Так что, дескать, конец пришел Советской власти, надо к немцам на поклон идти.

Не стерпела Мишкина тетка, вырвала на глазах у всех хуторян прут из рук полицая. Врешь, говорит, кобель бородатый, харя разэтакая! Сам ты скоро нашим соколам в ножки бухнешься…

За окном раздался прерывистый рокот мотора - сначала слабый, едва уловимый, а затем все более отчетливый. Мишка прильнул конопатым носом к холодному, покрытому причудливыми узорами стеклу, яростно подышал на снежные кружева и увидел расплывчатые очертания автомашины. Черный немецкий грузовик, похожий на большого-пребольшого жука, медленно пробирался по заснеженной улице. У теткиного плетня он вдруг остановился, из кабины выпрыгнули две темнозеленые фигуры и вошли во двор.

- Теть, к нам немцы идут, - крикнул мальчуган, слезая с подоконника, и в то же самое время послышался резкий стук в дверь. Тетка вышла в коридор. Лязгнул железный засов, и в комнату, оставляя на полу комья снега, ввалились гитлеровцы – угрюмые, небритые, с осунувшимися лицами. Один из них, с повязанным вокруг шеи женским платком, шагнул к печке, вытянул над конфоркой закоченевшие руки… и тут же рухнул на пол. Испуганный Инвалид, перебирая подрезанными крылышками, порхнул в свой закуток. От сотрясения пола из-под кровати выкатилась якро-оранжевая тыква.

- Матка, снег!.. Шнель, шнель! – заорал второй немец, суетясь возле упавшего товарища.

Тетка Дарья понимающе кивнула, схватила таз и выскочила из дома. Вернувшись, она помогла раздеть и перенести на кровать обмороженного солдата, а потом долго терла снегом его руки, лицо, давно немытые ступни ног.

…Прошло несколько дней. Здоровый немец уехал, а больной заметно поправился, стал вставать, прохаживаться по комнате. Приблизившись к фотографиям, развешенным на стене, он тыкал пальцем в каждый мужской портрет и отрывисто бросал:

- Партизан? Найн? Партизан?

Порывшись в ранце, показал тетке Дарье и свою семейную фотокарточку: бравый вояка в новенькой униформе, миловидная жена и двое детей-ангелочков – мальчик и девочка.

Потом на его кровати появилась бутылка с вином. Сделав два-три глотка, немец начинал что-то жалобно лопотать, всхлипывать, иногда пытался запеть. Ослабленным организмом быстро овладевал хмель. " «а, видно, не сладко пришлось тебе там, под Сталинградом», - думал Мишка по-взрослому рассудительно, глядя на непрошенного гостя.

Инвалид привык к новому жильцу, все чаще выпархивал из закутка и что-то склевывал на полу, вытянув в сторону покалеченную лапку. Однажды, привстав с кровати, немец увидел птицу рядом с собой. Он достал из кармана хлебную корку, разломил на маленькие кусочки и бросил их Инвалиду. Воробей тут же набросился на хлеб, давясь неожиданным угощением. Немец громко захохотал, потом вдруг быстро нагнулся, схватил потерявшего бдительность Инвалида за щуплое тельце. Не успел Мишка и рта раскрыть, как гитлеровец продел шейку воробья между пальцами и сильно тряхнул. Мертвую птицу брезгливо выбросил в таз, в тот самый, с которым тетка недавно бегала за снегом.

Мишка закрыл лицо руками, из глаз брызнули слезы. Он плакал навзрыд, уткнувшись в фартук своей приемной матери. Все, что накопило за страшные месяцы войны и оккупации его маленькое детское сердце, вылилось теперь в эти нескончаемые горючие слезы.

В курень вошел сосед – любимый всеми дедушка Кирюша. Узнав, в чем дело, он погладил мальчика по стриженой макушке, насупился.

- Не плачь, не надо… Плохо их дело, дружок, коль они на такую ничтожную птаху руку подымают. Совсем дело табак… Слышь, как ухает? Прислушайся-ка.

Мишка вытер слезы.

Из дальнего далека, над заснеженными донскими просторами, в чистом морозном воздухе неслись отчетливые звуки канонады. Отсюда, с востока, с берегов Великой русской реки Волги, шло освобождение.