Привидение

Павел Павлович расположился чрезвычайно комфортно. Он сидел на вчерашнем стуле, курил папироски и только что налил себе четвертый, последний стакан из бутылки. Чайник и стакан с недопитым чаем стояли же подле него на столе. Раскрасневшееся лицо его сияло благодушием. Он даже снял с себя фрак, по-летнему и сидел в жилете.

-- Извините, вернейший друг! -- вскричал он, завидев Вельчанинова и схватываясь с места, чтоб надеть фрак, -- снял для пущего наслаждения минутой...

Вельчанинов грозно к нему приблизился.

-- Вы не совершенно еще пьяны? Можно еще с вами поговорить?

Павел Павлович несколько оторопел.

-- Нет, не совершенно... Помянул усопшего, но -- не совершенно-с...

-- Поймете вы меня?

-- С тем и явился, чтобы вас понимать-с.

-- Ну так я же вам прямо начинаю с того, что вы -- негодяй! -- закричал Вельчанинов сорвавшимся голосом.

-- Если с этого начинаете-с, то чем кончите-с? -- чуть-чуть протестовал было Павел Павлович, видимо сильно струсивший, но Вельчанинов кричал не слушая:

-- Ваша дочь умирает, она больна; бросили вы ее или нет?

-- Неужто уж умирает-с?

-- Она больна, больна, чрезвычайно опасно больна!

-- Может, припадочки-с...

-- Не говорите вздору! Она чрез-вы-чайно опасно больна! Вам следовало ехать уж из того одного...

-- Чтоб возблагодарить-с, за гостеприимство возблагодарить! Слишком понимаю-с! Алексей Иванович, дорогой, совершенный, -- ухватил он его вдруг за руку обеими своими руками и с пьяным чувством, чуть не со слезами, как бы испрашивая прощения, выкрикивал: -- Алексей Иванович, не кричите, не кричите! Умри я, провались я сейчас пьяный в Неву -- что ж из того-с, при настоящем значении дел-с? А к господину Погорельцеву и всегда поспеем-с...

Вельчанинов спохватился и капельку сдержал себя.

-- Вы пьяны, а потому я не понимаю, в каком смысле вы говорите, -- заметил он строго, -- я объясниться всегда с вами готов; даже рад поскорей... Я и ехал... Но прежде всего знайте, что я принимаю меры: вы сегодня должны у меня ночевать! Завтра утром я вас беру, и мы едем. Я вас не выпущу! -- завопил он опять, -- я вас скручу и в руках привезу!.. Удобен вам этот диван? -- указал он ему, задыхаясь, на широкий и мягкий диван, стоявший напротив того дивана, на котором спал он сам, у другой стены.

-- Помилуйте, да я и везде-с...

-- Не везде, а на этом диване! Берите, вот вам простыня, одеяло, подушка (всё это Вельчанинов вытащил из шкафа и, торопясь, выбрасывал Павлу Павловичу, покорно подставившему руку) -- стелите сейчас, сте-ли-те же!

Навьюченный Павел Павлович стоял среди комнаты как бы в нерешимости, с длинной, пьяной улыбкой на пьяном лице; но при вторичном грозном окрике Вельчанинова вдруг, со всех ног, бросился хлопотать, отставил стол я пыхтя стал расправлять и настилать простыню. Вельчанинов подошел ему помочь; он был отчасти доволен покорностию и испугом своего гостя.

-- Допивайте ваш стакан и ложитесь, -- скомандовал он опять; он чувствовал, что не мог не командовать, -- это вы сами за вином распорядились послать?

-- Сам-с, за вином... Я, Алексей Иванович, знал, что вы уже более не пошлете-с.

-- Это хорошо, что вы знали, но нужно, чтоб вы еще больше узнали. Объявляю вам еще раз, что я теперь принял меры: кривляний ваших больше не потерплю, пьяных вчерашних поцелуев не потерплю!

-- Я ведь и сам, Алексей Иванович, понимаю, что это всего один только раз было возможно-с, -- ухмыльнулся Павел Павлович.

Услышав ответ, Вельчанинов, шагавший по комнате, почти торжественно остановился вдруг перед Павлом Павловичем:

-- Павел Павлович, говорите прямо! Вы умны, я опять сознаюсь в этом, но уверяю вас, что вы на ложной дороге! Говорите прямо, действуйте прямо, и, честное слово даю вам, -- я отвечу на всё, что угодно!

Павел Павлович ухмыльнулся снова своей длинной улыбкой, которая одна уже так бесила Вельчанинова.

-- Стойте! -- закричал тот опять.-- Не прикидывайтесь, я насквозь вас вижу! Повторяю: даю вам честное слово, что я готов вам ответить на всё, и вы получите всякое возможное удовлетворение, то есть всякое, даже и невозможное! О, как бы я желал, чтоб вы меня поняли!..

-- Если уж вы так добры-с, -- осторожно придвинулся к нему Павел Павлович, -- то вот-с очень меня заинтересовало то, что вы вчера упомянули про хищный тип-с!..

Вельчанинов плюнул и пустился опять, еще скорее, шагать по комнате.

-- Нет-с Алексеи Иванович, вы не плюйтесь, потому я очень заинтересован и именно пришел проверить-с... У меня язык плохо вяжется, но вы простите-с. Я ведь об " хищном" этом типе и об " смирном-с" сам журнале читал, в отделении критики-с, -- припомнил сегодня поутру... только забыл-с, а по правде, тогда и не понял-с. Я вот именно желал разъяснить: Степан Михайлович Багаутов, покойник-с, -- что он, " хищный" был или " смирный-с"? Как причислить-с?

Вельчанинов всё еще молчал, не переставая шагать.

-- Хищный тип это тот, -- остановился он вдруг в ярости, -- это тот человек, который скорей бы отравил в стакане Багаутова, когда стал бы с ним " шампанское пить" во имя приятной с ним встречи, как вы со мной вчера пили, -- а не поехал бы его гроб на кладбище провожать, как вы давеча поехали, черт знает из каких ваших сокрытых, подпольных, гадких стремлений и марающих вас самих кривляний! Вас самих!

-- Это точно, что не поехал бы-с, -- подтвердил Павел Павлович, -- только как уж вы, однако, на меня-то-с...

-- Это не тот человек, -- горячился и кричал Вельчанинов не слушая, -- не тот, который напредставит сам себе бог знает чего, итоги справедливости и юстиции подведет, обиду свою как урок заучит, ноет, кривляется, ломается, на шее у людей виснет -- и глядь -- на то всё и время свое употребил! Правда, что вы хотели повеситься? Правда?

-- В хмелю, может, сбредил что, -- не помню-с. Нам, Алексей Иванович, как-то и неприлично уж яд-то подсыпать. Кроме того, что чиновник на хорошем счету, -- У меня и капитал ведь найдется-с, а может, к тому жениться опять захочу-с.

-- Да и в каторгу сошлют.

-- Ну да-с, и эта вот неприятность тоже-с, хотя нынче, в судах, много облегчающих обстоятельств подводят. А я вам, Алексей Иванович, один анекдотик преуморительный, давеча в карете вспомнил-с, хотел сообщить-с. Вот вы сказали сейчас: " У людей на шее виснет". Семена Петровича Ливцова, может, припомните-с, к нам в Т. при вас заезжал; ну, так брат его младший, тоже петербургский молодой человек считается, в В-ом при губернаторе служил и тоже блистал-с разными качествами-с. Поспорил он раз с Голубенко, полковником, в собрании, в присутствии дам и дамы его сердца, и счел себя оскорбленным, но обиду скушал и затаил; а Голубенко тем временем даму сердца его отбил и руку ей предложил. Что ж вы думаете? Этот Ливцов -- даже искренно ведь в дружбу с Голубенкой вошел, совсем помирился, да мало того-с -- в шафера к нему сам напросился, венец держал, а как приехали из-под венца, он подошел поздравлять и целовать Голубенку да при всем-то благородном обществе и при губернаторе, сам во фраке и завитой-с, -- как пырнет его в живот ножом -- так Голубенко и покатился! Это собственный-то шафер, стыд-то какой-с! Да это еще что-с! Главное, что ножом-то пырнул да и бросился кругом: " Ах, что я сделал! Ах, что такое я сделал! " -- слезы льются, трясется, всем на шею кидается, даже к дамам-с: " Ах, что я сделал! Ах, что, дескать, такое я теперь сделал! " -- хе-хе-хе! уморил-с. Вот только разве жаль Голубенку; да и то выздоровел-с.

-- Я не вижу, для чего вы мне рассказали, -- строго нахмурился Вельчанинов.

-- Да всё к тому же-с, что пырнул же ведь ножом-с, -- захихикал Павел Павлович, -- ведь уж видно, что не тип-с, а сопля-человек, когда уж самое приличие от страху забыл и к дамам на шею кидается в присутствии губернатора-с, -- а ведь пырнул же-с, достиг своего! Вот я только про это-с.

-- Убир-райтесь вы к черту, -- завопил вдруг не своим голосом Вельчанинов, точно как бы что сорвалось в нем, -- убир-райтесь с вашею подпольною дрянью, сам вы подпольная дрянь -- пугать меня вздумал -- мучитель ребенка, -- низкий человек, -- подлец, подлец, подлец! -- выкрикивал он, себя не помня и задыхаясь на каждом слове.

Павла Павловича всего передернуло, даже хмель соскочил; губы его задрожали:

-- Это меня-то вы, Алексей Иванович, подлецом называете, вы-с и меня-с?

Но Вельчанинов уже очнулся.

-- Я готов извиниться, -- ответил он, помолчав и в мрачном раздумье, -- но в таком только случае, если вы сами и сейчас же захотите действовать прямо.

-- А я бы и во всяком случае извинился на вашем месте, Алексей Иванович.

-- Хорошо, пусть так, -- помолчал еще немного Вельчанинов, -- извиняюсь перед вами; но согласитесь сами, Павел Павлович, что после всего этого я уже ничем более не считаю себя перед вами обязанным, то есть я в отношении всего дела говорю, а не про один теперешний случай.

-- Ничего-с, что считаться? -- ухмыльнулся Павел Павлович, смотря, впрочем, в землю.

-- А если так, то тем лучше, тем лучше! Допивайте ваше вино и ложитесь, потому что я все-таки вас не пущу...

-- Да что ж вино-с...-- немного как бы смутился Павел Павлович, однако подошел к столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан. Может, он уже и много пил перед этим, так что теперь рука его дрожала, и он расплескал часть вина на пол, на рубашку и на жилет, но все-таки допил до дна, -- точно как будто и не мог оставить невыпитым, и, почтительно поставив опорожненный стакан на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.

-- А не лучше ли... не ночевать? -- проговорил он вдруг с чего-то, уже сняв один сапог и держа его в руках.

-- Нет, не лучше! -- гневливо ответил Вельчанинов, неустанно шагавший по комнате, не взглядывая на него.

Тот разделся и лег. Чрез четверть часа улегся и Вельчанинов и потушил свечу.

Он засыпал беспокойно. Что-то, новое, еще более спутавшее дело, вдруг откудова-то появившееся, тревожило его теперь, и он чувствовал в то же время, что ему почему-то стыдно было этой тревоги. Он уже стал было забываться, но какой-то шорох вдруг его разбудил. Он тотчас же оглянулся на постель Павла Павловича. В комнате было темно (гардины были совсем спущены), но ему показалось, что Павел Павлович не лежит, а привстал и сидит на постели.

-- Чего вы? -- окликнул Вельчанинов.

-- Тень-с, -- подождав немного, чуть слышно выговорил Павел Павлович.

-- Что такое, какая тень?

-- Там, в той комнате, в дверь, как бы тень видел-с.

-- Чью тень? -- спросил, помолчав немного, Вельчанинов.

-- Натальи Васильевны-с.

Вельчанинов привстал на ковер и сам заглянул через переднюю, в ту комнату, двери в которую всегда стояли отперты. Там на окнах гардин не было, а были только сторы, и потому было гораздо светлее.

-- В той комнате нет ничего, а вы пьяны, ложитесь! -- сказал Вельчанинов, лег и завернулся в одеяло. Павел Павлович не сказал ни слова и улегся тоже.

-- А прежде вы никогда не видали тени? -- спросил вдруг Вельчанинов, минут уж десять спустя.

-- Однажды как бы и видел-с, -- слабо и тоже помедлив откликнулся Павел Павлович. Затем опять наступило молчание.

Вельчанинов не мог бы сказать наверно, спал ли он или нет, но прошло уже с час -- и вдруг он опять обернулся: шорох ли какой его опять разбудил -- он тоже не знал, но ему показалось, что среди совершенной темноты что-то стояло над ним, белое, еще не доходя до него, но уже посредине комнаты. Он присел на постели и целую минуту всматривался.

-- Это вы, Павел Павлович? -- проговорил он ослабевшим голосом. Этот собственный голос его, раздавшийся вдруг в тишине и в темноте, показался ему как-то странным.

Ответа не последовало, но в том, что стоял кто-то, уже не было никакого сомнения.

-- Это вы... Павел Павлович? -- повторил он громче и даже так громко, что если б Павел Павлович спокойно спал на своей постели, то непременно бы проснулся и дал ответ.

Но ответа опять не последовало, зато показалось ему, что эта белая и чуть различаемая фигура еще ближе к нему придвинулась. Затем произошло нечто странное: что-то вдруг в нем как бы сорвалось, точь-в-точь как давеча, и он закричал из всех сил самым нелепым, бешеным голосом, задыхаясь чуть не на каждом слове:

-- Если вы, пьяный шут, осмелитесь только подумать -- что вы можете -- меня испугать, -- то я обернусь к стене, завернусь с головой и ни разу не обернусь во всю ночь, -- чтобы тебе доказать, во что я ценю -- хоть бы вы простояли до утра... шутом... и на вас плюю!

И он, яростно плюнув в сторону предполагаемого Павла Павловича, вдруг обернулся к стене, завернулся, как сказал, в одеяло и как бы замер в этом положении не шевелясь. Настала мертвая тишина. Придвигалась ли тень или стояла на месте -- он не мог узнать, но сердце его билось -- билось -- билось... Прошло по крайней мере полных минут пять; и вдруг, в двух шагах от него, раздался слабый, совсем жалобный голос Павла Павловича:

-- Я Алексей Иванович, встал поискать...-- (и он назвал один необходимейший домашний предмет)-я не нашел у себя-с... хотел потихоньку подле вас посмотреть-с, у постели-с.

-- Что же вы молчали... когда я кричал? -- прерывающимся голосом спросил Вельчанинов, переждав с полминуты.

-- Испугался-с. Вы так закричали... я и испугался-с.

-- Там в углу налево, к дверям, в шкапике, зажгите свечу...

-- Да я и без свечки-с...-- смиренно промолвил Павел Павлович, направляясь в угол, -- вы уж простите, Алексей Иванович, что вас так потревожил-с... совсем вдруг так охмелел-с...

Но тот уже ничего не ответил. Он всё продолжал лежать лицом к стене и пролежал так всю ночь, ни разу не обернувшись. Уж хотелось ли ему так исполнить слово и показать презрение? Он сам не знал, что с ним делается; нервное расстройство его перешло, наконец, почти в бред, и он долго не засыпал. Проснувшись на другое утро, в десятом часу, он вдруг вскочил и присел на постели, точно его подтолкнули, -- но Павла Павловича уже не было в комнате! Оставалась одна только пустая, неубранная постель, а сам он улизнул чем свет.

-- Я так и знал! -- хлопнул себя Вельчанинов ладонью по лбу.

X