Поздний вечер. Пригибаясь, федералы по очереди перебежали от деревьев к изгороди.

Пригибаясь, федералы по очереди перебежали от деревьев к изгороди.

Пусто. Ни единого человека. Ни единого светящегося окна.

– Может, они пошли в кино? – предположил Малдер.

Скалли тяжело вздохнула: умеет же ее напарник выбрать время и место для шуточек.

И вдруг Фокс уловил что-то:

– Ты слышишь? – спросил он Дану.

– А-а-аха, – отозвалась она.

Воздух наполняло чуть слышное гудение голосов, похожее на звучание органа. Агенты двинулись на звук. Вот оно – большой сарай, ангар-конюшня, на которую днем они почти не обратили внимания, хотя она стояла невдалеке от Главного дома общины. Во всю высоту стены зиял сейчас мерцающий красноватыми отблесками прямоугольный провал. И гудящая толпа «родственников» медленно втягивалась внутрь.

Напарники переглянулись. И помчались вдоль забора к таинственному сараю. Теперь, когда они приблизились, стало заметно одно странное обстоятельство: с потолка сарая непрерывно что-то капало – даже нет, словно влажные куски чего-то тягучего, белого валились с потолка на голову людям в черном, но те, не реагируя, шли и шли внутрь, пока не вошел последний, и тогда створки сомкнулись, отрезав от внешнего мира и мерное гудение, и пурпурный мерцающий свет…

В ту же секунду Фокс сорвался с места. Скалли следом.

Когда федералы добежали до дощатой стены, гудение снова стало слышимым. Да и странный свет беспрепятственно пробивался сквозь многочисленные щели между досками. К одной такой щели, пошире, тут же приникли оба агента ФБР. Оба. Совершенно позабыв о необходимости страховать друг друга.

Впрочем, Малдер был абсолютно уверен, что все до единого «родственники» находятся сейчас по ту сторону стены. А Скалли… Скалли абсолютно ничего не соображала. Утреннее происшествие не прошло для нее бесследно, а сюрреалистическая мистерия в конюшне просто доконала.

Огромную конюшню, как оказалось, использовали в качестве молитвенного зала. Или огромный молитвенный зал использовали – чтобы помещение не пропадало зря – для содержания лошадей.

Сейчас по залу, топча устланную соломой землю, плотной толпой медленно шествовала группа «родственников». Судя по всему, они провожали в последний путь того самого, задохнувшегося в столовой здоровяка. Тело покойного несли на носилках и удерживали так низко, что оба агента ясно видели мертвое лицо с вертикальной белой полосой, прочерченной поперек лба покойника. На головы скорбящих падали крупные капли вязкой жидкости, оставляя белесые пятна и потеки.

Лошадь, переступавшая у той стены, за которой прятались Малдер и Скалли, нервно заржала. Трое или четверо «гробовщиков» оглянулись на шум. Агенты невольно отпрянули назад. Хотя они понимали, что их невозможно разглядеть, неприятный холодок обжег обоих, ибо «родственники» смотрели словно сквозь стену.

Призрак снова приник к щели. Странный обряд продолжался. Некоторые продолжали оглядываться, но нарушения в холе процедуры были, вероятно, категорически запрещены. Если сначала толпа в черных пальто, как единый гудящий организм, втянулась в зияющий вход большого погреба, то теперь примерно половина этих психов разом развернулась и двинулась в обратном направлении. Остальные бесследно исчезли в створе погреба. Через минуту в помещении никого не осталось.

Эндю почувствовал ее присутствие еще тогда, когда закрывали вата хама. Но сделать ничего не мог. Хорошо хотя бы то, что на сегодняшней церемонии ему отвели место провожающего к порогу и его обязанности занимали не так много времени. Не будь он все еще наказан, он по праву стоял бы среди тех, кто должен был укутать тело брата Аарона в символические погребальные пелены для ухода за грань мира.

Кроме неотбытого наказания была и другая причина: прикосновение к обнаженному телу – пусть даже сквозь изолирующий слой глины – по-прежнему могло вызвать неконтролируемое превращение.

Нарушать церемонию категорически запрещалось. Ее ход оставался неизменным уже более сотни лет. Положенные сорок стихов. Скорбный путь к порогу – провожающие должны двигаться шаг в шаг, плечо к плечу. Передача печальной ноши. И – прочь, не оглядываясь, быстро, но не сбиваясь с общего ритма, ибо оглядывающиеся, усомнившиеся или забывшие о ближнем недостойны любви Всевышнего.

Их группе полагалось слиться в совместной молитве при свете звезд, но на околице Эндрю, ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказал: «Я должен!» – и зашагал обратно. Оставшиеся никак не реагировали. Ни один из них не чувствовал в себе зова долга и не стал бы потому поступать иначе, нежели предписано. Конечно, брат Эндрю мог и солгать. Но в этом случае ему предстояло ответить перед главой общины. А не перед рядовыми членами, которым и ход к алтарю успокоения был заказан.

Эндрю инстинктивно пошел широким зигзагом – чтобы проще было засечь источник запаха. Маленький человеческий нос – не слишком хороший прибор для определения направления. Она находилась где-то рядом с храмом. Это было плохо, но не слишком: находясь на земле, ничего запретного она видеть не могла. Хуже было другое. Ее спутника Эндрю не учуял. А разговаривать с женщиной хотел только наедине. Он знал, что это опасно, но… У него было наготове полдесятка разумных объяснений, зачем нужен этот разговор наедине, – и все они были ложью. Правда и разум редко уживаются вместе, а сейчас правда укладывалась в три слова: он так хотел.

Молодой человек замотал головой и приостановился. Не помогало. И тогда он обратился к испытанному средству: стал вполголоса рассказывать самому себе притчу собственного сочинения:

«Жили некогда два мальчика. Их все любили, ибо они были младше своих соплеменников и появились на свет ради великой цели – познания, и пришли на смену старшим. Им было многое дано и многое позволено. Они росли и радовали ближних своих успехами. Прошло много лет радости и познания. И вот однажды решили они постичь и еще новое, и для того нарушили извечный запрет, и коснулись друг друга, и испытали неведомое прежде запретное наслаждение. Стыд и поругание были им за то корой, но не сразу два мальчика постигли тяжесть своего проступка. Однако наслаждение схлынуло, а стыд и поругание длились и длились. Ибо новая жизнь должна рождаться в муках, и никому не позволено нарушать эту заповедь. Ибо сподобившиеся достигнуть Воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божии и братья друг другу. Ибо тот, для кого наслаждение сильней стыда и боли, причиняет боль брату своему…»

– Что ты думаешь? – растерянно спросила Скалли после долгого молчания. У нее самой думать не получалось.

Малдер сосредоточился. Сердце билось учащенно, он то и дело непроизвольно облизывал пересохшие губы.

– Я думаю, что хочу посмотреть, что там, внизу, находится.

И Фокс растворился в темноте.

Дана, тяжело дыша, приникла к щели.

На сцене появился Призрак. Он сбросил с себя пальто, швырнул его в угол, за кипу сена, взял один из фонарей, оставленных участниками похоронной процессии, и, пригнувшись, скользну вниз, в квадратный створ погреба.

В этот момент кто-то коснулся плеча Даны. Она обернулась, нащупывая пистолет. И сразу расслабилась – над ней склонился тот самый молодой помощник кучера.

– Идемте со мной. Я могу дать вам кое-какую информацию.

Малдер с фонарем в руках, согнувшись в три погибели, пробирался по узкому округлому в сечении проходу. Ощущения были – как у Ионы во чреве кита, только кит был скорее легендарным левиафаном или мировым змеем – длинным и тонким, как великанская пожарная кишка. Или кишечник. Малдер словно пробирался по извилистой брюшной полости, а над головой, примыкая к невидимому изнутри костяку, образовывали свод бесчисленные, тоже плохо различимые изнутри тонкие ребра, между которыми была натянута скользкая, влажная на ощупь ткань. Когда Малдер впервые коснулся ее рукой, ему показалось, что ткань мягко подалась под рукой. Потом он понял, что это иллюзия. Да и красным стены отблескивали только из-за обманчивого керосинового света…

Впереди показался освещенный проем, откуда неслось уже знакомое гудение. Фокс опустил фонарь пониже, прикрутил фитиль. Что же там, черт подери, происходит? Он осторожно вытянул шею, заглядывая за край неровного – как жаберная дуга – обвода. Первое, что он увидел, были очертания шляпы с широкими полями и пальто с поднятым воротником.

Парень привел Скалли в Главный дом, на самый верх, в мансарду. Открыл перед женщиной дверь, пропустил, вошел следом и запер изнутри.

В небольшой комнатке обстановка, как и ожидала Скалли, была аскетическая: голые стены, простенькая занавеска на окне, стул и старомодная полутораспальная кровать с белыми столбиками спинки, украшенными заостренными шишечками и соединенными изогнутыми металлическими прутьями. Кровать стояла изголовьем к двери, и мальчишка тут же пристроил на нее фонарь и шляпу.

Потом повернул голову и угрюмо посмотрел на женщину. Глаза из-под расчесанной надвое челки горели мрачным огнем.

– Я знаю, кто это сделал.

– Вы хотите сказать, вы знаете, кто убийца? – переспросила Скалли, чтобы избежать недоразумения. Она была готова к тому, чтобы услышать короткий ответ – «я». Но не верила в такую возможность.

– Вы слышали наши молитвы, вы видели, как мы живем, вы знаете нашу веру. Я хочу чтобы вы нашли этого убийцу. Ради меня нашли. Он был моим лучшим другом.

Парень отвел взгляд, и черты его смягчились горем.

– Как его зовут? – Скалли не позволяла себе отвлечься.

– Брат Мартин. Я называл его Марти, – слабая улыбка пробежала по губам.

Община «родственников»