Глава 2. Присоединение Крыма 2 страница

Однако возможен и другой вариант, при котором все необходимые предложения Потемкина уже были готовы ко времени подачи им первой инициативной записки, а ему оставалось лишь вручить их императрице в ответ на ее запрос после ознакомления с черновиком письма Иосифу II. В таком случае документы, развивающие идею сентябрьской записки Потемкина, возникли сразу после нее.

«Татарское гнездо в сем полуострове от давних времен есть причиною войны, беспокойств, разорений границ наших, издержек несносных, которые уже в царствование Вашего величества перешли только для сего места более двенадцати миллионов, включая людей, коих цену положить трудно, — говорил Потемкин в собственноручной записке. — Порта знает уже Ваши виды, о коих с императором соглашались... При всяком в Крыму замешательстве должно нам полное делать против самой Порты приуготовление... Представьте же сие место в своих руках. Граница не будет разорвана между двух вовеки с нами враждебных соседств еще третьим. Сколько проистечет от того выгодностей: спокойствие жителей, господство непрекословное Черным морем, соединение империи... непрерывная граница всегда союзных нам народов между обоих морей. Устье Дуная будет в Вашей воле. Не Вы от турков станете иметь дозволение ходить Воспор (в Босфор. — Авт.), но они будут просить о выпуске судов их из Дуная. Доходы сего полуострова в руках ваших возвысятся — одна соль уже важной артикул, а что хлеб и вино!» (56).

Второй документ под названием «Рассуждение одного российского патриота о бывших с татарами войнах и о способах, служащих к прекращению оных навсегда» был написан рукой секретаря светлейшего князя В.С.Попова и хранился в его личном архиве. Он посвящен тем мерам, которые петербургскому кабинету необходимо будет принять уже после присоединения Крыма, для того, чтобы привязать полуостров к империи.

Светлейший князь предлагал «оставить там на вечное поселение для защиты... 20 000 пехоты и 10 000 конницы. Всех оставшихся в Крыму солдат и драгун, ежели можно, поженить, чтоб со временем их сыновья отцовские места заступили. Для населения Крыма природными российскими людьми надлежит взять из государственных волостей и монастырских деревень в число рекрут на первый случай 10 000 человек хлебопашцев и поселить их в Крыму во удобных местах, но чтоб для них домы и все, что нужное к тому, уже к приходу их готово было, и обучить оных хотя несколько ружьем владеть... И быть бы им навсегда военными государственными крестьянами... Живущим в Крыму татарам объявить, что которые из них пожелают быть в вечном российском подданстве, те могут остаться на прежних своих жилищах, а прочим дать на волю выехать вон из Крыма, и переселиться, куда кто пожелает... Спросить вольницу из донских казаков и из малороссиян, кто в Крыму жить пожелает... Дозволить селиться б Крыму прочим вольным христианам: грекам, армянам. валахам и булгарам... Крым назвать прежним его именем» (57).

Этот документ в сжатом виде излагает всю дальнейшую программу Потемкина по заселению Тавриды и показывает, что основные черты будущей переселенческой политики были разработаны князем еще до присоединения Крыма.

В разгар волнений в Крыму, когда мятежники остро нуждались в помощи Турции, и прямое военное столкновение между нею и Россией казалось весьма вероятным, внимание Константинополя к делам бывшего вассала неожиданно ослабело. 19 сентября Екатерина писала Потемкину о страшном пожаре в турецкой столице:

«Из Царяграда получила я от Булгакова вести, что весь город выгорел и горел 55 часов... казармы янычарские, все судебные места и многие мечети выгорели; людей же тысяч до четырех сгорело, а несколько сот тысяч погорело; ожидали от сумятицы бунта... Чернь злится на нас и нас клеймит поджиганием города, и уланы вранья подкрепляют; в городе же в хлебе оказывается скудость, от мельниц и пекарен мало что осталось» (58). 1 сентября 1782 г. Я.И.Булгаков доносил из Константинополя: «Опасаются бунта. Султан боится дозволить вывозить лес в такое время, когда тысячные толпы спят на открытом воздухе, не имея ни домов, ни надежды оных к зиме построить за недостатком леса» (59).

Угроза волнений в столице заставила турецкое правительство не только отвлечь свое внимание от положения Дел в Крыму, но и избегать возможности столкновения с Россией, чтобы еще больше не усугубить тяжелую внутриполитическую ситуацию. В письме 25 сентября Екатерина рассуждала об изменении поведения Порты:

«Удивительнее всего, что посреди сумятицы тамошней после пожара спешили уплачивать деньги, кои нам должны, и сие приписую трусости» (60). В цитировавшемся выше донесении Булгакова 1 сентября посол пишет: «Все меня уверяют, что здесь войны боятся, и в одном только случае сумасшествие дойти может до сей крайности, а именно, ежели народ и чернь взбунтуется. Тогда султан рад будет всему свету войну объявить, лишь бы оставили его наслаждаться спокойною жизнью сераля. Ежели же его свергнут, молодой наследник, ничего не знающий и упоенный рассказами о величестве, богатстве и силе империи, которая, в самом деле, бедна, бессильна и уподлена, вовлечен будет во все то, что пожелает чернь или духовенство; а сии ничего не предвидят и, кроме фанатизма и зверского варварства, ничем не управляются. Разумные же люди, кои знают, что все расстроено и все вдруг вспыхнуть может... больше всего боятся, чтоб татары, бегущие из Крыма, толпою сюда не нахлынули» (61).

О бегстве разбитых русскими войсками мятежников из Крыма в Анатолию сообщал Екатерине и светлейший князь, эту же информацию подтверждали и австрийские источники.

Находясь в Херсоне, Потемкин деятельно занимался осмотром и подготовкой укреплений. Его интересовал Очаков как первый пункт возможного столкновения между Россией и Турцией. Французские инженеры, работавшие над перестройкой турецких крепостей, еще не успели к 1782 г. значительно укрепить главную черноморскую твердыню Порты.

«Не блестящее описание состояния Очакова, которое ты из Кинбурна усмотрел, совершенно соответствует попечению той Империи об общем и частном добре, — писала Екатерина 30 сентября своему корреспонденту. — Как сему городишку нас подымать против молодого херсонского колосса!».

Императрица была явно воодушевлена успехами строительства на юге и даже называла маленький, но быстро развивавшийся Херсон, «колоссом» по сравнению со старым обветшавшим Очаковом. Даже мятежники, возглавляемые братьями хана, не слишком беспокоили Екатерину, «Батыр-Гирей и Арслан-Гирей исчезнут, яко воск от лица огня... от добрых твоих распоряжений», — писала она князю.

Императрицу радовало стремление мирно кочующих татарских орд спастись от ужасов гражданской войны под стенами русских крепостей. Именно такого настроения жителей Крыма добивался Потемкин, приказывая де Бальмену обходиться с населением «ласково».

«Что татары подгоняют свой скот под наши крепости, смею сказать, что я первая была, которая сие видела с удовольствием, — пишет Екатерина, — и их к тому еще до войны поощряла всегда предписанием ласкового обхождения, и не препятствуя, как в старину делывали».

При всем воодушевлении императрица все же весьма настороженно относилась к утверждениям, будто разрыва с Турцией уже удалось избежать.

«Здесь говорят, что турки до войны не допустят, — рассуждает она, — а я говорю: но это возможно. Кажется по последним известиям, что носы осунулись у них; курьер сказывает, что по всей дороге нет ни единого города, ни единого замка, который бы не заперт был по причине внутренних конвульсий каждого из тех городов и замков» (62).

22 сентября Потемкин встретился с ханом Шагин-Гиреем и вручил ему личное послание императрицы, в котором Екатерина сообщала союзнику о решении ввести русские войска в Крым и восстановить его на престоле (63).

Хан произвел на светлейшего князя впечатление напуганного и подавленного человека, казалось, что его участь уже предрешена, он был уже не волен в своих Действиях.

«Из писем твоих, друг мой сердечный, от 25 и 26-го числа, я усмотрю твое свидание с ханом и пустой его страх, — писала Екатерина 8 октября. — Пуганая ворона куста боится, татары об нас судят по тем правилам, по которым приобыкли судить о турецких-распоряжениях» и для того нам подножием служат ныне» (64).

К концу октября спокойствие в Крыму было восстановлено. Боясь мести Шагин-Гирея, многие мурзы, участвовавшие «в разврате», как доносил Потемкину русский дипломатический агент Я.Рудзевич, кинулись к уполномоченным светлейшего князя просить о защите, «Хану никто бы не приклонился без русских войск» (65), — сообщал дипломат. Как и предполагал Потемкин, Шагин-Гирей после подавления мятежа начал широкие казни виновных. Лишь вмешательство России спасло жизнь родным братьям хана — Батыр-Гирею и Арслан-Гирею и «их партизанам», как Екатерина назвала бунтовщиков (66).

Обстановка в Крыму оставалась накаленной и в любой момент грозила новыми волнениями. Русская партия среди татарских вельмож, поддерживаемая Потемкиным и существовавшая на деньги России, предложила светлейшему князю понудить хана к отречению от престола и организовать со стороны жителей Крыма просьбу о принятии их в русское подданство (67).

Сложилась ситуация, о неизбежности которой Потемкин писал Екатерине еще в конце августа — начале сентября в своей знаменитой записке. 14 декабря 1782 г. императрица подписала секретный рескрипт светлейшему князю о необходимости присоединить Крым к России «при первом к тому поводе». Этот документ предписывал Григорию Александровичу «в случае мирного поведения Турции, ограничиться вперед до времени овладением Ахтиарской гавани» (68). Небольшая татарская деревенька по соседству с великолепной бухтой была избрана для основания военного порта, который в 1784 г. получил название «Севастополь» («город славы» - греч.).

Накануне подписания рескрипта 14 декабря Екатерина узнала о тайной корреспонденции Шагин-Гирея с турецкими чиновниками, что окончательно решило судьбу Крыма. Предвидя свое скорое падение, хан пытался найти помощь у вчерашних врагов. Несмотря на уверения в миролюбии, Константинополь был не прочь заручиться союзом с Шагин-Гиреем и получить повод вновь вмешиваться в дела Крыма.

«Письмо к хану доказывает весьма твои предсказания, — замечала Екатерина, — Настал наиболее удачный момент, чтобы осмелиться, и для того надлежит начать занятием Ахтиарской гавани» (69), 20 января 1783 г. Потемкин приказал де Бальмену занять берега гавани, а вице-адмиралу Ф.А.Клокачеву собрать все русские суда, имеющиеся в Азовском и Черном море, и с началом навигации войти в бухту (70). Первый шаг к присоединению Крыма был сделан.

В самый разгар тревожных событий в Крыму австрийский корреспондент Екатерины II, наконец, ответил на ее послание о возможном разделе турецких земель. 13 ноября 1782 г. Иосиф II направил в Петербург письмо, в котором излагал свой взгляд на проблему. Присоединение к России Очакова с небольшое областью не могло, как предполагал Иосиф, встретить серьезных затруднений. Однако образование государства Дакии и возведение на греческий престол великого князя Константина зависело только от успехов предполагаемой войны. Сама Священная Римская империя желала получить г. Хотин с областью, часть Валахии, Боснию, Черногорию, часть Сербии и Албании, города Никополь, Видин, Оршову и Белград, а также Дринский залив Адриатического моря. Кроме того, к Австрийской монархии должны были отойти все владения венецианцев на твердой земле и на море с прилегающими островами. Венецианцев же император предлагал вознаградить полуостровом Мореей (ныне Пелопоннес — Авт.), а также островами Кандией и Кипром (71).

В течение всего декабря 1782 г. петербургский кабинет подготавливал текст ответа австрийскому корреспонденту Екатерины. Только 4 января 1783 г. окончательный вариант послания был одобрен императрицей.

«Что берет он в Валахии, это точно то, что Вы назначили, — рассуждал Потемкин в записке Екатерине о требованиях Иосифа II. — Хотин уступить можно, ибо он уже почти вокруг обрезан. Венецианские земли могут быть его, но без замены Морей и Кандии, а то что ж останется Греческой империи? При всем, что сказано, весьма осторожно смотреть надобно, чтоб Кауниц с французами, открыв о сем деле, не оборотили тем дела, чтоб через них (австрийцев. — Авт.) утушить татарские беспокойства, а за сие от Порты получить часть Молдавии с Сырете реке, на которую они целят очень. Но если они сие возьмут, умолчите им, да возьмите Крым» (72).

Тексты письма императора Иосифа II и подготовительной записки Потемкина для ответного послания Екатерины показывают, что при всей общности конечных стратегических целей России и Австрии на Балканах существовала значительная разница тактических выгод обеих сторон. Наиболее глубокое противоречие вскрылось во второстепенном, на первый взгляд, вопросе о владениях венецианцев. Россия не могла согласиться на уступку им Пелопоннеса с прилежащими островами, т.к. это фактически перечеркивало идею воссоздания Греческой империи. Для Австрии же все земельные приобретения не имели смысла без вытеснения венецианцев с берегов Адриатики.

Окончательная редакция письма Екатерины Иосифу II от 4 января 1783 г. включала развернутое возражение по вопросу о венецианских землях. Императрица считала, что расположение Венецианской республики в пользу России и Австрии в случае войны с Турцией является слишком важным условием успеха, чтобы лишить ее владений на твердой земле. Кроме того, императрица предполагала включить в будущую греческую монархию значительную территорию, охватывающую Морею и Архипелаг. Остальные приобретения Австрии, по мнению Екатерины, не могли встретить никаких возражений (73).

Ответ Петербурга на проект Вены вызвал сильное негодование Иосифа II, т.к. Екатерина, словно нарочно, отказывала союзнику в получении наиболее желанных выгод. Иосиф II с возмущением сказал Каукицу, что императрица ведет двойную игру, желая его обмануть. Австрийский корреспондент Екатерины точно забыл, что в своем предыдущем письме в Петербург он сам фактически отказал России во всех притязаниях, кроме Очакова с областью. Бросается в глаза несоответствие между смелыми, широкими проектами союзников и теми скромными приобретениями, которые они соглашались позволить друг Другу сделать в реальности. Иосиф II негодовал на Екатерину именно за то, что она, как в зеркальном отражении, повторяла его позицию. Кауницу с трудом удалось придать ответному посланию императора учтивый характер. Однако суть письма должна была, по мнению Иосифа, оказаться неприятной для России. Император заявлял, что Турция не хочет разрыва и склонна к уступкам, поэтому не следует думать о войне (74).

Так, уже в процессе консультационного диалога обе стороны, стараясь как можно глубже проникнуть в планы друг друга, начали ставить препятствия их осуществлению. Когда же позиции России и Австрии четко обозначились, петербургский и венский кабинеты свернули разработку совместного проекта раздела турецких земель. На несколько недель обмен письмами между Екатериной и Иосифом прекратился, но предсказываемого Фридрихом II разрыва не произошло. Берлинский двор надеялся, что в случае раздела Турции интересы России и Австрии неизбежно придут в столкновение (75).

Но собирались ли союзники позволить друг другу приступить к широкому захвату владений Оттоманской Порты?

Если да, то почему подготовка присоединения Крыма, которая могла считаться первым шагом на пути осуществления намеченных планов, проводилась Россией в глубокой тайне от Австрии?

В своей записке Потемкин предостерегал Екатерину против намерения Кауница: Действуя вместе с французским кабинетом, попытаться утушить татарские беспокойства, чтоб получить в награду за эту услугу часть Молдавии по реку Сырет (Серет). Создается впечатление, что союзники настроены были скорее препятствовать друг другу в приобретении новых земель за счет Турции, чем предпринимать совместные попытки ее расчленения. Фридрих II был уверен, что Австрия предпочтет слабого соседа — Турцию, сильному — России, а сам Иосиф во время своей второй поездки по землям союзной империи признался французскому послу в России графу Луи Сегюру, что Австрия не будет больше терпеть русскую экспансию, особенно оккупацию Константинополя, поскольку всегда считала соседство тюрбанов менее опасным, чем соседство шляп (76).

Пока Екатерина занимала своего австрийского корреспондента обсуждением головокружительных планов вытеснения Порты из Европы и создания новой империи, ее помощники продолжали методичную подготовку к присоединению Крыма.

Почти одновременно с работой над текстом послания императрицы Иосифу II от 4 января 1783 г. Потемкин написал Екатерине записку о возможности посылки русского флота в Средиземное море в случае новой войны с Турцией.

Вторая экспедиция к берегам Адриатики рассматривалась светлейшим князем как способ отвлечь турецкий флот от немногочисленной черноморской эскадры, которая по приказу 20 января 1783 г. должна была войти в Ахтиярскую гавань, с чего, собственно, и начиналось бы присоединение Крыма.

«Отправление флота в Архипелаг (если будет с турками ныне война) последует не ради завоеваний на сухом берегу, но для разделения морских сил, — писал Потемкин. — Удержав их флот присутствием нашего, всю мы будем иметь свободу на Черном море. А если бы что турки туда и отделили, то уже будет по нашим силам... Главный вид для флота Вашего величества — притеснять сообщение по морю туркам с их островами и Египтом, и через то лишить их помощи в съестных припасах. При том все целить пройти Дарданел, что и несумнительно при благополучном ветре. Препятствовать турки захотят, тут они обязаны будут дать баталию морскую, чего нам и желать должно. Но чтоб Дарданелы форсировать с сухого пути, на сие нужна армия, ибо у турок достанет сил обороняться. Притом, мы видели в прошедшую войну, что они и тремястами человек гоняли наши большие десанты. Какая же разница флоту действовать единственно на водах? Число пятнадцати кораблей уже несумнительно превосходит силу морскую турецкую. К тому числу почтенному сколько пристанет каперов, обеспокоивающих везде их транспорты, а искусный и предприимчивый адмирал, верно, выждет способ пролететь Дарданелы» (77).

Из записки Потемкина видно, что завоевания на сухом пути в районе Архипелага и проливов (т.е. именно на тех землях, которые по проекту, представленному Австрии, должны были входить в Греческую империю) светлейший князь считал невозможными. Он реально оценивал скромные способности русских десантов и скептически смотрел на уровень подготовки морских офицеров, почти лишенных практики. Поэтому цели, поставленные перед экспедицией, Григорий Александрович соразмерял по нашим силам.

Обращает на себя внимание высокая оценка сухопутных частей турецкой армии, которые во время войны 1768-1774 гг. «тремястами человек» гоняли крупные десанты противника.

Потемкин, не смущаясь, напоминает императрице эту неприятную подробность. Характеристика, данная им турецким войскам в личной записке Екатерине, резко отличается от широко известной по мемуарам Сегюра оценки турок, которую Потемкин сделал в разговоре с французским послом.

«Изнеженные, развращенные турки могут убивать, грабить, но не могут сражаться, — утверждал светлейший князь. — Для победы над ними не нужно даже много искусства. В продолжение сорока лет в каждую войну они впадают в те же ошибки и терпят постоянный урон... Пятисоттысячное войско стремится, как река, выступившая из берегов. Мы идем на них с армиею в 40 или 50 тысяч человек... Несколько отчаянных, разгоряченных опиумом, бросаются на наши пушки, рубят их и падают под нашими штыками. Когда эти погибли, прочие пускаются бежать».

Мнимая легкость борьбы с турками специально подчеркивалось Потемкиным в беседе с французским дипломатом, поскольку князь старался убедить Сегюра в необходимости изменить политику Версаля по отношению к Оттоманской Порте.

«Вы хотите поддерживать государство, готовое к падению, громаду близкую к расстройству, — говорил Григорий Александрович. — Согласитесь, что турки — бич человечества. Если бы три или четыре сильные державы соединились, то было бы весьма легко отбросить этих варваров в Азию и освободить от этой язвы Египет, Архипелаг, Грецию и всю Европу. Не правда ли, что такой подвиг был бы и справедливым, и религиозным, и нравственным, и геройским подвигом?» (78).

В личной записке Екатерине у Потемкина не было необходимости преуменьшать силу турецкой армии, оба корреспондента понимали, что в случае войны, русским войскам придется встретиться с серьезным противником. Столь же сильно Екатерину и Потемкина заботила в тот момент ситуация, которая могла сложиться в Европе из-за активных действий Росси на юге. В пространной записке светлейший князь очертил перед императрицей план действий, которые необходимо было предпринять для сохранения в безопасности обширных границ империи от Балтики до Буга и Кубани.

«До дальней нужды не посылать более к шведским границам, как один корволан (79), — писал Потемкин, — который с полками финляндской дивизии расположится на той границе. Противу прусского короля не вижу я нужды ополчаться. Его демонстрации не на нас будут, но устремится... он на Данциг... С турками дела наши не остановятся. Корпус князя [Н.В.] Репнина удержит в узде их войска по хотинской и бендерской границе, Я на Буге учрежу отряд, и сии обе части будут оборонительные, Осаду Очакова до время отложим, а Крым займем, удержим и границы обеспечим. Корпусами же Кубанским и Кавказским умножим... демонстрации и заставим Порту заботиться о той стороне. Флоту летом пребывание назначить так, чтоб он смотрел на Ахтияр, и приуготовления флотские делать как можно казистея. На шведского короля смотреть не надобно, а сказать его величеству, что Вы собрания лагерные близ Ваших границ в другое время сочли бы забавою, но в обстоятельствах настоящих это пахнет демонстрациею. Объявите ему серьезно, что Вы не оставите употребить всего, что возможно, к избавлению себя вперед от таковых забот» (80).

Особенно сложной была борьба за политическое невмешательство Англии в возможный русско-турецкий конфликт, развернувшаяся накануне присоединения Крыма.

Она оказалась связана с именем княгини Е.Р.Дашковой, летом 1782 г. вернувшейся из длительной заграничной поездки. Приехав в столицу, Дашкова сразу оказалась окружена «друзьями своих английских друзей», среди которых не последнее место занимал посол Великобритании Гаррис. В условиях войны с американскими колониями Великобритания желала, чтоб Россия выступила на ее стороне. Лондон не раз просил о присылке русского экспедиционного корпуса для борьбы в Америке (81). Но безуспешно.

Россию, в свою очередь, беспокоил вопрос, как отнесется Англия к захвату Крыма?

Потемкин параллельно со старательным обхаживанием английского посла в Петербурге повел не менее планомерную и усиленную опеку англофильски настроенных лиц в окружении императрицы, которые могли бы создать у британских дипломатов иллюзию существования при русском дворе проанглийской партии и возможности завоевания этой партией ключевого влияния на Екатерину II. Внимание, оказываемое известной своей англофилией Дашковой, воспринималось в дипломатических кругах как признак внимания российской императрицы к расширению контактов с Англией.

Вскоре княгиня ощущает пристальный интерес двора к ее красавцу сыну Павлу Михайловичу, доктору наук Эдинбургского университета (82). Потемкин подчеркнуто благоволил к Павлу Дашкову, сделал его своим адъютантом, приблизил к себе (83). Тот факт, что светлейший князь открыто покровительствовал Дашкову, еще более подогревал слухи о скорой смене фаворита. Екатерина Романовна пишет в мемуарах о своих неприятных ощущениях в связи с этим. Однако близкие дому Дашковой иностранцы указывали, что властолюбие княгини, наоборот, подталкивало сына на опасный путь. В 1787 г. член парламента сэр Джон Синклер, посетивший Россию и встречавшийся с Дашковой, писал по поводу княгини: «Ее жажда власти столь сильна, что она пожелала даже, чтобы ее сына назначили личным фаворитом императрицы... Если бы княгиня преуспела в своих планах, система Петербургского двора претерпела бы изменение, и Россия в разгар войны в Америке перешла бы на нашу сторону» (84).

С января по август 1783 г. Дашкова с братьями Александром Воронцовым (бывшим послом России в Англии — Авт.) и Семеном Воронцовым (будущим послом в Лондоне — Авт.) часто обедает у Гарриса. Дневник его супруги, леди Гаррис, изобилует упоминаниями о визитах Дашковых. Создается впечатление усиленно группирующейся около британского дипломата партии сторонников из русских вельмож.

Узнав о захвате Крыма, Англия могла поднять волну протестов в дипломатических кругах и организовать ряд враждебных политических акций вплоть до разрыва договоров о торговом сотрудничестве и повышения ввозных пошлин на русские товары, что, естественно, больно ударило бы по русской казне.

Но Лондон промолчал в надежде, что Петербург вмешается в войну в колониях на стороне Британии. Когда же Крым был присоединен, а Англия постепенно осознала, что все ее влияние на дела петербургского кабинета было фикцией, необходимость в игре отпала.

Так развивалась интрига при петербургском дворе. На юге же, куда отправился Потемкин, дела обстояли куда сложнее. Начало операции по присоединению Крыма было запланировано на середину весны 1783 г., когда в степи появится подножный корм для лошадей. 8 апреля Екатерина подписала манифест о принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу (85). Над этим документом императрица и светлейший князь совместно работали более месяца, он должен был храниться в глубокой тайне до тех пор, пока присоединение ханства не завершится полным успехом (86).

7 апреля 1783 г. императрица обратилась к своему австрийскому корреспонденту. Она выражала беспокойство относительно соблюдения Турцией условий Кючук-Кайнарджийского мирного договора, и пыталась выяснить, будет ли ее союзник действовать согласно принятым на себя обязательствам в случае, если Турция в ближайшее время объявит России войну.

«Зная, однако, высокую душу императора Иосифа II, — писала она о корреспонденте в третьем лице, — и искренно желая личной славы для него и выгод для его государства, интересы которого столь сходны и столь тесно связаны с интересами России, я не могу не желать, чтоб он участвовал в предстоящей борьбе» (87).

Иосиф II ответил союзнице витиеватым посланием, не оставлявшим надежды на помощь.

«У Вас остаются сомнения на счет точности турок в полном исполнении обязательств... Кайнарджийского договоpa? — писал он. — Что до меня, то... льщу себя надеждою, что... совершенно одинаковые заявления и положительные изъяснения, сходные с теми, какие мы совместно представили, сделают Порту более уступчивой и точной при выполнении в будущем того, что она обещает» (88).

Таким образом, император дал ясно понять Екатерине, что видит в совместных дипломатических декларациях лучшее средства воздействия на Турцию.

Екатерина не была довольна посланием Иосифа II, но в то же время не была и особенно опечалена позицией, которую занял ее союзник. Не испугало императрицу и открыто демонстрируемое версальским кабинетом недовольство политикой России по отношению к Турции, его декларативная готовность оказать Порте помощь в борьбе с северным соседом (89). 14 апреля Екатерина писала Григорию Александровичу, что при осуществлении намеченного ими плана твердо решилась ни на кого не рассчитывать, кроме «самих себя». Она была уверена, что, если дело дойдет до дележа турецких земель, Австрия, да и другие государства, не окажутся в стороне.

«Когда пирог испечен, у каждого явится аппетит, — с насмешкой замечала императрица. — Как мало я считаю на союзника, так мало я уважаю французский гром, или лучше сказать, зарницы» (90).

Потемкин тоже был невысокого мнения о союзнике России. По его сведениям, своими колебаниями австрийская сторона была обязана позиции, занятой Кауницем, противником усиления России в бассейне Черного моря и на Дунае. «На императора не надейтесь много, — писал он 22 апреля, — но продолжать дружное с ним обхождение нужно. В прочем, права, и нужды большой нет в его помочи, лишь бы не мешали» (91).

В конце письма князь упоминает о двух важных обстоятельствах, оказавших серьезное влияние на сроки и характер проведения операции по присоединению Крыма.

Подножного корму нет, почему конные полки продвигать неловко, но я надеюсь, что скоро покажется. Зима была сей год продолжительна. Еще не доехав до места, Потемкин уже дал понять императрице, что дело, задуманное ими, завершится отнюдь не так быстро, как она рассчитывала, находясь в Петербурге. Упомянул князь и о другом важном факте. «Время Вам докажет, сколь Вы хорошо сделали, что не послали флот», — писал он. Военные демонстрации у русских границ, предпринятые в это время шведским королем Густавом III, не позволяли России отправить экспедицию Балтийского флота в Архипелаг, как предлагал в январе Потемкин. Екатерина предпочла обождать до прояснения ситуации на севере, и теперь светлейший князь признавал ее правоту.

В Петербурге не видели возможности предотвратить столкновение с Турцией из-за Крыма. 4 мая 1783 г. императрица писала Потемкину: «Думаю, что война неизбежна» (92). О такой же уверенности со своей стороны сообщал князю 10 мая А.А.Безбородко (93). Как раз в эти два дня хан Шагин-Гирей отрекся от престола. Казалось, для присоединения Крыма Потемкину необходимо только ввести войска на полуостров.

Однако, прибыв в Херсон, Потемкин обнаружил, что дела в херсонском адмиралтействе обстоят из рук вон плохо. «Измучился, как собака, — пишет он 11 мая, — и не могу добиться толку по адмиралтейству. Все запущено, ничему нет порядочной записи. По прочим работам также неисправно, дороговизна подрядов и неисправность подрядчиков истратили много денег и время... Никто из тех, кои должны были смотреть, не были при своем деле... все были удалены, а в руках все находилось У секретаря у Ганибалова... которого он увез с собой, не оставив здесь ни лесу, ни денег» (94).