Переговоры

Готовился к штурму башни и Говэн. Он отдавал последние распоряжения

Симурдэну, который, как мы уже говорили, не принимал участия в деле, имея

поручение охранять плоскогорье, равно как и Гешану, которому передали

командование над главной массой войск, остававшихся пока на опушке леса.

Было решено, что и нижняя батарея, установленная в лесу, и верхняя,

установленная на плоскогорье, откроют огонь лишь в том случае, если

осажденные решатся на вылазку или предпримут попытку к бегству. За собой

Говэн оставил командование отрядом, идущим на штурм. Это-то и тревожило

Симурдэна.

Солнце только что закатилось.

Башня, возвышающаяся среди пустынных пространств, подобна кораблю в

открытом море. Поэтому штурм ее напоминает морской бой. Это скорее абордаж,

нежели атака. Пушки безмолвствуют. Ничего лишнего. Что даст обстрел стен в

пятнадцать футов толщины? Борт пробит, одни пытаются пробраться в брешь,

другие ее защищают, и тут уж в ход идут топоры, ножи, пистолеты, кулаки и

зубы. Таков в подобных обстоятельствах бой.

Говэн чувствовал, что иначе Тургом не овладеть. Нет кровопролитнее боя,

чем рукопашная. И Говэн знал, как неприступна башня, ибо жил здесь ребенком.

Он погрузился в глубокое раздумье.

Между тем Гешан, стоявший в нескольких шагах от командира, пристально

глядел в подзорную трубу в сторону Паринье. Вдруг он воскликнул:

-- А! Наконец-то!

Говэн встрепенулся.

-- Что там такое, Гешан?

-- Лестницу везут, командир.

-- Спасательную лестницу?

-- Да.

-- Неужели до сих пор ее не привезли?

-- Нет, командир. Я и сам уж забеспокоился. Нарочный, которого я

отрядил в Жавенэ, давно возвратился.

-- Знаю.

-- Он сообщил, что обнаружил в Жавенэ лестницу нужной длины, что он ее

реквизировал, велел погрузить на повозку, приставил к ней стражу --

двенадцать верховых -- и самолично убедился, что повозка, верховые и

лестница отбыли в Паринье. После чего он прискакал сюда.

-- И доложил нам о своих действиях. Он добавил, что в повозку впрягли

добрых коней и выехали в два часа утра, следовательно должны быть здесь к

заходу солнца. Все это я знаю. Ну, а дальше что?

-- А дальше то, командир, что солнце садится, а повозки с лестницей еще

нет.

-- Да как же так? Ведь пора начинать штурм. Уже время. Если мы

замешкаемся, осажденные решат, что мы струсили.

-- Можно начинать, командир.

-- Но ведь нужна лестница.

-- Конечно, нужна.

-- А у нас ее нет.

-- Она есть.

-- Как так?

-- Не зря же я закричал: наконец-то! Вижу, повозки все нет и нет; тогда

я взял подзорную трубу и стал смотреть на дорогу из Паринье в Тург и, к

великой своей радости, заметил повозку и стражников при ней. Вот она

спускается с откоса. Хотите посмотреть?

Говэн взял из рук Гешана подзорную трубу и поднес ее к глазам.

-- Верно. Вот она. Правда, уже темнеет и плохо видно. Но охрану я вижу.

Только знаете, Гешан, что-то людей больше, чем вы говорили.

-- Да, что-то многовато.

-- Они приблизительно за четверть лье отсюда.

-- Лестница, командир, будет через четверть часа.

-- Можно начинать штурм.

И в самом деле, по дороге двигалась повозка, но не та, которую с таким

нетерпением ждали в Турге.

Говэн обернулся и заметил сержанта Радуба, который стоял, вытянувшись

по всей форме, опустив, как и положено по уставу, глаза.

-- Что вам, сержант Радуб?

-- Гражданин командир, мы, то есть солдаты батальона Красный Колпак,

хотим вас просить об одной милости.

-- О какой милости?

-- Разрешите сложить голову в бою.

-- А! -- произнес Говэн.

-- Что ж, будет на то ваша милость?

-- Это... смотря по обстоятельствам, -- ответил Говэн.

-- Да как же так, гражданин командир. После Дольского дела уж слишком

вы нас бережете. А нас ведь еще двенадцать человек.

-- Ну и что?

-- Унизительно это для нас.

-- Вы находитесь в резерве.

-- А нам бы желательно находиться впереди.

-- Но вы понадобитесь мне позже, в конце операции, для решительного

удара. Поэтому я вас и берегу.

-- Слишком уж бережете.

-- Ведь это все равно. Вы в строю. И вы тоже пойдете на штурм.

-- Пойдем, да сзади. А парижане вправе идти впереди.

-- Я подумаю, сержант Радуб.

-- Подумайте сейчас, гражданин командир. Случай уж очень подходящий.

Нынче самый раз -- свою голову сложить или чужую с плеч долой снести. Дело

будет горячее. К башне Тург так просто не притронешься, руки обожжешь.

Окажите милость -- пустите нас первыми.

Сержант помолчал, покрутил ус и добавил взволнованным голосом:

-- А кроме того, гражданин командир, в этой башне наши ребятки. Там

наши дети, батальонные, трое наших малюток. И эта гнусная харя Грибуй -- " в

зад-меня-поцелуй", он же Синебой, он же Иманус, ну, словом, этот самый

Гуж-ле-Брюан, этот Буж-ле-Грюан, этот Фуж-ле-Трюан, эта сатана треклятая,

грозится наших детей погубить. Наших детей, наших крошек, командир. Да пусть

хоть все громы небесные грянут, не допустим мы, чтобы с ними беда

приключилась. Верьте, командир, не допустим. Вот сейчас, пока еще тихо, я

взобрался на откос и посмотрел на них через окошко; они и верно там, их

хорошо видно с плоскогорья, я их видел и, представьте, напугал малюток. Так

вот, командир, если с ангельских их головенок хоть один волос упадет,

клянусь вам всем святым, я, сержант Радуб, доберусь до потрохов отца

предвечного. И вот что наш батальон заявляет: " Мы желаем спасти ребятишек

или умрем все до одного". Это наше право, чорт побери, наше право --

умереть. А засим -- привет и уважение.

Говэн протянул Радубу руку и сказал:

-- Вы молодцы. Вы пойдете в первых рядах штурмующих. Я разделю вас на

две группы. Шесть человек прикомандирую к передовому отряду, чтобы вести

остальных, а пятерых к арьергарду, чтобы никто не смел отступить.

-- Всеми двенадцатью командовать буду попрежнему я?

-- Конечно.

-- Ну, спасибо, командир. Стало быть, я пойду впереди.

Радуб отдал честь и вернулся в строй.

Говэн вынул из кармана часы, шепнул несколько слов на ухо Гешану, и

колонна нападающих начала строиться в боевом порядке.

VIII