Крестьяне ропщут

Мишель Флешар смешалась с толпой. Она не слушала глашатая, но иногда и

не слушая слышишь. Она услыхала слово: " Тург" -- и встрепенулась.

-- Как? -- спросила она. -- В Турге?

На нее оглянулись. Вид у нее был растерянный. Она была в рубище. Кто-то

охнул:

-- Вот уж и впрямь разбойница.

Какая-то крестьянка, державшая в руке корзину с лепешками из гречневой

муки, подошла к Мишели и шепнула:

-- Замолчите.

Мишель Флешар растерянно взглянула на крестьянку. Она опять ничего не

поняла. Слово " Тург" молнией озарило ее сознание, и вновь все заволоклось

мраком. Разве она не имеет права спросить? И почему все на нее так

уставились?

Между тем барабанщик в последний раз отбил дробь, расклейщик приклеил к

стене объявление, мэр удалился с балкончика, глашатай отправился в соседнее

селение, и толпа разбрелась по домам.

Только несколько человек задержалось перед объявлением. Мишель Флешар

присоединилась к ним.

Говорили о людях, чьи имена были в списке объявленных вне закона.

Перед объявлением стояли крестьяне и буржуа, иначе говоря -- белые и

синие.

Разглагольствовал какой-то крестьянин:

-- Все равно всех не переловишь. Девятнадцать это и будет девятнадцать.

Приу они не поймали, Бенжамена Мулена не поймали, Гупиля из прихода Андуйе

не поймали.

-- И Лориеля из Монжана не поймали, -- подхватил другой.

Тут заговорили все разом:

-- И Бриса Дени тоже.

-- И Франсуа Дюдуэ.

-- Да, он из Лаваля.

-- И Гю из Лонэ-Вилье.

-- И Грежи.

-- И Пилона.

-- И Фийеля.

-- И Менисана.

-- И Гегарре.

-- И трех братьев Ложре.

-- И господина Лешанделье из Пьервиля.

-- Дурачье! -- вдруг возмутился какой-то седовласый старик. -- Поймали

Лантенака, считай всех поймали.

-- Да они и Лантенака-то пока не поймали, -- пробормотал кто-то из

парней.

Старик возразил:

-- Возьмут Лантенака, значит саму душу взяли. Умрет Лантенак, всей

Вандее конец.

-- Кто это такой Лантенак? --спросил один из буржуа.

-- Так, из бывших, -- ответил другой.

А еще кто-то добавил:

-- Из тех, кто женщин расстреливает.

Мишель Флешар услышала эти слова и сказала:

-- Верно!

Все оглянулись в ее сторону.

А она добавила:

-- Меня вот он расстрелял.

Это прозвучало странно; будто живая выдавала себя за мертвую. Все

смотрели теперь на нее, но не слишком доброжелательно.

Действительно, вид ее внушал беспокойство; эта дрожь, трепет, звериный

страх -- она была так напугана, что вчуже вызывала испуг. В отчаянии женщины

страшит именно ее беспомощность. Словно сама судьба толкает ее к краю

бездны. Но крестьяне смотрят на все много проще. Кто-то в толпе буркнул:

-- Уж не шпионка ли она?

-- Да замолчите вы и уходите подобру-поздорову, -- шепнула Мишели все

та же крестьянка с корзинкой.

Мишель Флешар ответила:

-- Я ведь ничего плохого не делаю. Я только своих детей ищу.

Добрая крестьянка оглядела тех, кто глядел на Мишель Флешар, показала

пальцем на лоб и, подмигнув ближайшим соседям, сказала:

-- Разве не видите -- юродивая.

Потом она отвела Мишель Флешар в сторону и дала ей гречневую лепешку.

Мишель, не поблагодарив, жадно начала есть.

-- И впрямь юродивая, -- рассудили крестьяне. -- Ест, что твой зверь.

И толпа разбрелась. Люди расходились поодиночке.

Когда Мишель Флешар расправилась с лепешкой, она сказала крестьянке:

-- Вот и хорошо, теперь я сыта. А где Тург?

-- Опять она за свое! -- воскликнула крестьянка.

-- Мне непременно надо в Тург. Скажите, как пройти в Тург?

-- Ни за что не скажу, -- ответила крестьянка. -- Чтобы вас там убили,

так, что ли? Да я и сама толком не знаю. А у вас и правда не все дома!

Послушайте меня, бедняжка вы, вы ведь еле на ногах стоите. Пойдемте ко мне,

хоть отдохнете, а?

-- Я не отдыхаю, -- ответила мать.

-- Ноги-то все в кровь разбила, -- прошептала крестьянка.

А Мишель Флешар продолжала:

-- Я ведь вам говорю, что у меня украли детей. Девочку и двух

мальчиков. Я из леса иду, из землянки. Справьтесь обо мне у бродяги

Тельмарша-Нищеброда или у человека, которого я в поле встретила. Он меня и

вылечил. У меня, говорят, кость какая-то сломалась. Все, что я сказала,

правда, все так и было. А потом есть еще сержант Радуб. Можете у него

спросить. Он скажет. Это он нас в лесу нашел. Троих. Я ведь вам говорю --

трое детей. Старшенького зовут Рене-Жан. Я могу все доказать. Второго зовут

Гро-Алэн, а младшую Жоржетта. Муж мой помер. Убили его. Он был батраком в

Сискуаньяре. Вот я вижу, -- вы добрая женщина. Покажите мне дорогу. Не

сумасшедшая я, я мать. Я детей потеряла. Я ищу их. Вот и все. Откуда я иду

-- сама не знаю. Эту ночь в сарае спала, на соломе. А иду я в Тург -- вот

куда. Я не воровка. Сами видите, я правду говорю. Неужели же мне так никто и

не поможет отыскать детей? Я не здешняя. Меня расстреляли, а где -- я не

знаю.

Крестьянка покачала головой и сказала:

-- Послушайте меня, странница. Сейчас революция, времена такие, что не

нужно зря болтать чего не понимаешь. А то, гляди, вас арестуют.

-- Где Тург? -- воскликнула мать. -- Сударыня, ради младенца Христа и

пресвятой райской девы, прошу вас, сударыня, умоляю вас, заклинаю всем

святым, скажите мне: как пройти в Тург?

Крестьянка рассердилась.

-- Да не знаю я! А если бы и знала, не сказала бы. Плохое там место.

Нельзя туда ходить.

-- А я пойду, -- ответила мать.

И она зашагала по дороге.

Крестьянка посмотрела ей вслед и проворчала:

-- Есть-то ей надо.

Она догнала Мишель Флешар и сунула ей в руку гречневую лепешку.

-- Хоть вечером перекусите.

Мишель Флешар молча взяла лепешку и пошла вперед, даже не обернувшись.

Она вышла за околицу. У последних домов деревни она увидела трех

босоногих, оборванных ребятишек. Она подбежала к ним.

-- Две девочки и мальчик, -- вздохнула она.

И, заметив, что ребятишки жадно смотрят на лепешку, она протянула ее

им.

Дети взяли лепешку и бросились испуганно прочь.

Мишель Флешар углубилась в лес.

IV

Ошибка

В тот же самый день, еще до восхода солнца, в полумраке леса, на

проселочной дороге, что ведет от Жавенэ в Лекусс, произошло следующее.

Как и все прочие дороги в Дубраве, дорога из Жавенэ в Лекусс идет меж

двух высоких откосов, и так на всем своем протяжении. К тому же она

извилистая: скорее овраг, нежели настоящая дорога. Она ведет из Витрэ, это

ей выпала честь трясти на своих ухабах карету госпожи де Севиньи. По обеим

сторонам стеной подымается живая изгородь. Нет лучшего места для засады.

Этим утром, за час до того, как Мишель Флешар появилась на опушке леса

и мимо нее промелькнула, словно зловещее видение, повозка под охраной

жандармов, там, где жавенэйский проселок ответвляется от моста через Куэнон,

в лесной чаще копошились какие-то люди. Густой шатер ветвей укрывал их. Люди

эти были крестьяне в широких пастушечьих плащах из грубой шерсти, в каковую

облекались в шестом веке бретонские короли, а в восемнадцатом -- бретонские

крестьяне. Люди эти были вооружены -- кто карабином, кто дрекольем.

Дреколыцики натаскали на полянку груду хвороста и сухого кругляка, так что в

секунду можно было развести огонь. Карабинщики залегли в ожидании по обеим

сторонам дороги. Тот, кто заглянул бы под густую листву, увидел бы дула

карабинов, которые торчали сквозь природные бойницы, образованные сеткой

сплетшихся ветвей. Это была засада. Дула смотрели в сторону дороги, которая

смутно белела в свете зари.

В предрассветной мгле перекликались грубые голоса:

-- А точно ли ты знаешь?

-- Да ведь говорят.

-- Стало быть, именно здесь и провезут?

-- Говорят, она где-то поблизости.

-- Ничего, здесь и останется, дальше не уедет.

-- Сжечь ее!

-- А как же иначе, зря, что ли, нас три деревни собралось?

-- А с охраной как быть? '

-- Охрану прикончим.

-- Да этой ли дорогой она пойдет?

-- Слыхать, этой.

-- Стало быть, она из Витрэ идет?

-- А почему бы и не из Витрэ?

-- Ведь говорили из Фужера.

-- Из Фужера ли, из Витрэ ли, все едино, -- от самого дьявола она едет.

-- Что верно, то верно.

-- Пускай обратно к дьяволу и убирается.

-- Верно.

-- Значит, она в Паринье едет?

-- Выходит, что так.

-- Не доехать ей.

-- Не доехать.

-- Ни за что не доехать!

-- Потише вы! Замолчите:

И действительно, пора было замолчать, ибо уже совсем рассвело.

Вдруг сидевшие в засаде крестьяне затаили дыхание: до их слуха донесся

грохот колес и ржание лошадей. Осторожно раздвинув кусты, они увидели между

высокими откосами дороги длинную повозку и вокруг нее конных стражников; на

повозке лежало что-то громоздкое; весь отряд двигался прямо в лапы засаде.

-- Она! -- произнес какой-то крестьянин, по всей видимости начальник.

-- Она самая! -- подтвердил один из дозорных. -- И верховые при ней.

-- Сколько их?

-- Двенадцать.

-- А говорили, будто двадцать.

-- Дюжина или два десятка -- все равно всех убьем.

-- Подождем, пока они поближе подъедут.

Вскоре из-за поворота показалась повозка, окруженная верховыми

стражниками.

-- Да здравствует король! -- закричал вожак крестьянского отряда.

Раздался залп из сотни ружей.

Когда дым рассеялся, оказалось, что рассеялась и стража. Семь всадников

лежали на земле, пять успели скрыться. Крестьяне бросились к повозке.

-- Чорт! -- крикнул вожак. -- Да никакая это не гильотина. Обыкновенная

лестница.

И в самом деле, на повозке лежала длинная лестница.

Обе лошади были ранены, возчик убит шальной пулей.

-- Ну, да все равно, -- продолжал вожак, -- раз лестницу под такой

охраной везут, значит тут что-то неспроста. И везли ее в сторону Паринье.

Видно, для осады Турга.

-- Сжечь лестницу! -- завопили крестьяне.

И они сожгли лестницу.

А зловещая повозка, которую они поджидали здесь, проехала другой

дорогой и находилась сейчас впереди в двух милях, в той самой деревушке, где

при первых лучах солнца ее увидела Мишель Флешар.

V

Vox in deserto [Глас в пустыне (лат.) ]

Отдав ребятишкам последний кусок хлеба, Мишель Флешар тронулась в путь,

-- она шла куда глаза глядят, прямо через лес.

Раз никто не желал показать ей дорогу, что ж -- она сама ее отыщет!

Временами Мишель садилась отдохнуть, потом с трудом подымалась, потом снова

садилась. Ее охватывала та смертельная усталость, которая сначала гнездится

в каждом мускуле тела, затем поражает кости -- извечная усталость раба. Она

и была рабой. Рабой своих пропавших детей. Их надо было отыскать во что бы

то ни стало. Каждая упущенная минута могла грозить им гибелью; тот, на ком

лежит подобная обязанность, не имеет никаких прав; даже перевести дыхание и

то запрещено. Но мать слишком устала! Есть такая степень изнеможения, когда

при каждом следующем шаге спрашиваешь себя: шагну, не шагну? Она шла с самой

зари; теперь ей уже не попадались ни деревни, ни даже одинокие хижины.

Сначала она направилась по верной дороге, потом сбилась с пути и в конце

концов заплуталась среди зеленого лабиринта неотличимо схожих друг с другом

кустов. Приближалась ли она к цели? Скоро ли конец крестному ее пути? Она

шла тернистой тропой и ощущала нечеловеческую усталость, предвестницу конца

странствований. Ужели она упадет прямо на землю и испустит дух? Вдруг ей

показалось, что она не сделает больше ни шага; солнце клонилось к закату, в

лесу сгущались тени, тропинку поглотила густая трава, и мать остановилась в

нерешительности. Только один у нее остался защитник -- господь бог. Она

крикнула, но никто не отозвался.

Она оглянулась вокруг, заметила среди ветвей просвет, направилась в ту

сторону и вдруг очутилась на опушке леса.

Перед ней лежала узкая, как ров, теснина, на дне которой по каменистому

ложу бежал прозрачный ручеек. Тут только она поняла, что ее мучит жажда. Она

спустилась к ручейку, стала на колени и напилась.

А раз опустившись на колени, она уж заодно помолилась богу.

Поднявшись, она огляделась в надежде увидеть дорогу.

Она перебралась через ручей.

За тесниной, насколько хватал глаз, расстилалось поросшее мелким

кустарником плоскогорье, которое отлого подымалось по ту сторону ручейка и

загораживало весь горизонт. Лес был уединением, а плоскогорье это --

пустыней. В лесу за каждым кустом можно встретить живое существо; на

плоскогорье взгляд напрасно искал хоть каких-нибудь признаков жизни. Только

птицы, словно вспугнутые, выпархивали из вересковых зарослей.

Тогда, со страхом озирая бескрайнюю пустынную даль, чувствуя, что у нее

мутится рассудок и подгибаются колени, обезумевшая от горя мать крикнула,

обращаясь к пустыне, и странен был ее крик:

-- Есть здесь кто-нибудь?

Она ждала ответа.

И ей ответили.

Раздался глухой и утробный глас; он шел откуда-то издалека, его

подхватило и донесло сюда эхо; будто внезапно ухнул гром, а может быть

пушка, и, казалось, голос этот ответил на вопрос несчастной матери: " Да".

Потом снова воцарилось безмолвие.

Мать поднялась, она словно ожила, значит здесь есть живое существо;

отныне она сможет обращаться к нему, говорить с ним; она напилась из ручья и

помолилась; силы возвращались к ней, и теперь она стала взбираться вверх --

туда, откуда раздался глухой, но могучий зов.

Вдруг в самой дальней точке горизонта возникла высокая башня. Только

эта башня и возвышалась среди одичалых полей; закатный багровый луч осветил

ее. До башни оставалось еще не менее одного лье. А позади нее в предвечерней

дымке смутным зеленым пятном вставал Фужерский лес.

Башня стояла как раз в той стороне, откуда до слуха матери донесся

голос, прозвучавший как зов. Не из башни ли шел этот гром?

Мишель Флешар добралась до вершины плоскогорья; теперь перед ней

расстилалась равнина.

Мать зашагала по направлению к башне.

VI