Душа земли вселяется в человека

Мятежная Вандея насчитывала (по самому скромному счету) пятьсот тысяч

человек -- мужчин, женщин и детей. Полмиллиона бойцов --такую цифру называет

Тюффен де Ларуари.

Федералисты помогали ей; сообщницей Вандеи была Жиронда. Ла Лозер

направил в Дубраву тридцать тысяч человек. Для совместных действий

объединились восемь департаментов -- пять в Бретани и три в Нормандии. Город

Эвре, побратавшийся с Каном, был представлен в лагере мятежников Шомоном --

своим мэром и Гардемба -- своим нотаблем. Бюзо, Горса и Барбару -- в Кане,

Бриссо -- в Мулене, Шассан -- в Лионе, Рабо-Сент-Этьен -- в Ниме, Мейян и

Дюшатель -- в Бретани, все они дружно раздували пламя мятежа.

Было две Вандеи: большая Вандея, которая вела лесную войну, и Вандея

малая, которая воевала по кустарникам; именно этот оттенок и отличает

Шаретта от Жана Шуана. Малая Вандея действовала в простоте душевной, большая

прогнила насквозь; малая все же была лучше. Шаретт получил титул маркиза,

чин генерал-лейтенанта королевских войск и большой крест Святого Людовика, а

Жан Шуан как был, так и остался Жаном Шуаном. Шаретт сродни бандиту, Жан

Шуан -- рыцарю.

А такие вожаки, как Боншан, Лескюр, Ларошжаклен -- люди большой души,

-- просто-напросто заблуждались. Создание " великой католической армии"

оказалось нелепостью; она была обречена на неудачу. Можно ли представить

себе мятежный крестьянский шквал в качестве силы, атакующей Париж, коалицию

деревенщины, осаждающую Пантеон, гнусавый хор рождественских псалмов и

песнопений, заглушающий звуки марсельезы, гвардию разума, растоптанную ордой

деревянных башмаков. Под Мансом и Савенэ это безумие получило по заслугам.

Вандея запнулась о Луару. Она могла все, но не могла перешагнуть через эту

преграду. В гражданской войне завоевания опасны. Переход через Рейн

довершает славу Цезаря и множит триумфы Наполеона, переход через Луару

убивает Ларошжаклена.

Истинная Вандея -- это Вандея в пределах своего дома; здесь она

неуязвима, более того -- неуловима. Вандеец у себя в Вандее --

контрабандист, землепашец, солдат, погонщик волов, пастух, браконьер,

франтирер, гуртоправ, звонарь, крестьянин, шпион, убийца, пономарь, лесной

зверь...

Ларошжаклен только Ахилл, Жан Шуан -- Протей.

Вандея потерпела неудачу. Многие восстания увенчивались успехом,

примером тому может служить Швейцария. Но между мятежником-горцем, каким

являлся швейцарец, и лесным мятежником-вандейцем есть существенная разница:

подчиняясь роковому воздействию природной среды, первый борется за идеалы,

второй -- за предрассудки. Один парит, другой ползает. Один сражается за

всех людей, другой за свое безлюдье; один хочет жить свободно, другой --

отгораживается от мира; один защищает человеческую общину, другой -- свой

приход. " Общины! Общины! " -- кричали герои Мора. Один привык переходить

через бездны, другой -- через рытвины. Один -- дитя горных пенящихся

потоков, другой -- стоячих болот, откуда крадется лихорадка; у одного над

головой лазурь, у другого -- сплетение ветвей; один царит на вершинах,

другой хоронится в тени.

А вершина и низина по-разному воспитывают человека.

Гора -- это цитадель, лес -- это засада; гора вдохновляет на отважные

подвиги, лес -- на коварные поступки. Недаром древние греки поселили своих

богов на вершины гор, а сатиров в лесную чащу. Сатир -- это дикарь,

получеловек, полузверь. В свободных странах есть Апеннины, Альпы, Пиренеи,

Олимп. Парнас -- это гора, гора Монблан была гигантским соратником

Вильгельма Телля; в поэмах Индии, пронизанных духом победоносной борьбы

разума с темными силами, сквозь это борение проступает силуэт Гималаев.

Символ Греции, Испании, Италии, Гельвеции -- гора; символ Кимерии, Германии

или Бретани -- лес. А лес -- он варвар.

Не раз характер местности подсказывал человеку многие его поступки.

Природа чаще, чем полагают, бывает соучастницей наших деяний. Вглядываясь в

хмурый пейзаж, хочется порой оправдать человека и обвинить природу,

исподтишка подстрекающую здесь на все дурное; пустыня подчас может оказать

пагубное воздействие на человеческую совесть, особенно совесть человека

непросвещенного; совесть может быть гигантом, и тогда появляются Сократ и

Иисус; она может быть карликом -- тогда появляются Атрей и Иуда.

Совесть-карлик легко превращается в пресмыкающееся; не дай ей бог попасть в

мрачные дебри, в объятия колючек и терний, в болота, гниющие под навесом

ветвей; здесь она открыта всем дурным и таинственным внушениям. Оптический

обман, непонятные миражи, нечистое место, зловещий час суток, навевающий

тревогу, -- все это повергает человека в полумистический, полуживотный

страх, из коего в мирные дни рождаются суеверия, а в грозную годину --

зверская жестокость. Галлюцинация своим факелом освещает путь убийству. В

разбое есть что-то хмельное. В чудесах природы скрыт двойной смысл -- она

восхищает взор истинно просвещенных людей и ослепляет душу дикаря. Для

человека невежественного пустыня населена призраками, ночной мрак усиливает

мрак ума, и в душе человека разверзаются бездны. Какая-нибудь скала,

какой-нибудь овраг, какая-нибудь лесная поросль, игра света и тени между

деревьев -- все это может толкнуть на дикий и жестокий поступок. Словно в

самом деле существуют в природе зловещие места.

Сколько трагедий перевидал на своем веку мрачный холм, поднимающийся

между Бэньоном и Плеланом!

Широкие горизонты внушают душе человека широкие общие идеи; горизонты

ограниченные порождают лишь узкие, частные идеи; и порой человек большой

души всю жизнь живет в кругу своих узких мыслей, свидетельством тому -- Жан

Шуан.

Общие идеи ненавистны идеям частным; отсюда-то и начало борьбы против

прогресса.

Родной край и отечество -- в этих двух словах заключена вся сущность

вандейской войны; вражда идеи местной с идеей всеобщей. Крестьянин против

патриота.

VII