Рассуждение второе: о том, что более всего тешит в любовных делах: прикосновения, взгляды или речи 4 страница

И наконец, совершенный Сципионом тяжкий промах наводит на одно из двух подозрений: либо он был женоненавистником, либо бессилен спать с женщинами, хотя, говорят, в старости и залезал в постель к служанке своей жены, которая отнеслась к сей шалости весьма снисходительно — быть может, по причинам, изложенным выше.

Итак, дабы покончить с этим отступлением и вернуться на прямую дорогу моего повествования, а там завершить и самое рассуждение, скажу следующее: ничто в мире так не приятно глазу, как вид красивой женщины, либо пышно разодетой, либо кокетливо обнаженной и возлежащей на ложе; пусть только будет здоровой, опрятной и без всяческих изъянов, о коих говорил я выше.

Король Франциск говаривал, что дворянин, богатый или бедный, принимая знатного сеньора у себя в доме или замке, должен непременно вывести ему навстречу красивую свою жену, красивую лошадь и красивую гончую и тем угодить и себе и ему, ибо, взглянув на первую, вторую или третью, вельможа найдет приятность в этом зрелище и окажет милость сему дому; вот отчего и следует представить его взору три этих прекрасных существа, достойные созерцания и восхищения.

Королева Изабелла Кастильская говорила, что для нее любезнее всего на взгляд четыре вещи: hombre d'armas en campo, obisbo puesto en pontifical, linda dama en la cama, y ladron en la horca (воин на поле битвы, епископ в соборе, красивая дама в постели и вор на виселице).

Мне рассказывал покойный господин кардинал Лотарингский, недавно скончавшийся, что когда он отправился в Рим к Папе Павлу IV, дабы расторгнуть перемирие, заключенное с императором, то проезжал через Венецию, где ему оказали самый торжественный прием, какой и подобает фавориту и посланнику столь великого короля. Весь сенат в полном составе вышел приветствовать гостя; его повезли по Большому каналу; из всех окон, туда выходящих, смотрели красавицы женщины, нарочно сошедшиеся, дабы увидеть сию торжественную встречу; тем временем один из самых почтенных сенаторов беседовал с посланцем короля о государственных делах, не умолкая ни на минуту, но, увидав, что тот не сводит глаз с прекрасных дам, сказал ему на своем наречии: «Монсеньёр, я полагаю, что вы меня не слушаете, и вы правы, ибо куда приятнее любоваться сими красотками в окнах, нежели беседовать с надоедливым старцем вроде меня, пусть даже он толкует о важных делах, несущих вам пользу и славу». На это господин кардинал, который не мог пожаловаться ни на ум, ни на память, слово в слово повторил сенатору все им сказанное, вызвав у старика живейшее восхищение тем, что гость, развлекаясь приятнейшим для взора зрелищем нарядных красавиц, не упустил притом ни единой мелочи из беседы.

Тот, кому пришлось видеть двор королей наших Франциска, а затем Генриха II и его детей, признает, что самое великолепное в мире зрелище — это дамы сего двора: королевы, принцессы и их фрейлины; однако картина сия стала бы куда более прекрасной, будь жив мэтр Гоннен, который заклинаниями и колдовством своим мог бы представить нашему взору этих дам обнаженными, как оно, по рассказам некоего очевидца, и случилось однажды, когда король Франциск приказал ему свершить такое действо; он был весьма сведущ в этом своем ремесле, в отличие от внука, коего довелось нам видеть, — этот не умел ровно ничего.

Я полагаю, зрелище это было бы не менее соблазнительно, чем вид египетских женщин в Александрии во время чествования их верховного божества Алиса, на встречу коего они торжественно выступают, как можно выше поднимая подолы своих платьев, сорочек и нижних юбок, широко расставляя ноги и показывая то, что между ними; они знают, что никогда более не увидят его, так что, уж поверьте, стараются вовсю. Кто хочет убедиться в правдивости сей легенды, может прочесть ее у Алессандро Алессандри в 6-й книге «Радостных дней». Думаю, зрелище сие и в самом деле пленяло взор, ибо женщины Александрии в старину славились красотою, да славятся и поныне.

И ежели старые и безобразные женщины поступали тем же манером, то тут уж ничего не поделаешь: не всегда взору нашему предстает одно прекрасное, однако он должен, елико возможно, избегать уродства и замечать лишь красоту.

В Швейцарии мужчины и женщины без всякого стеснения купаются вместе раздетыми; они только прикрывают перёд какой-нибудь тряпицею, а коли она развяжется, можно увидеть под нею то, что приятно или неприятно вашему взору, в зависимости от того, красиво оно или безобразно.

Перед тем как завершить сие рассуждение, скажу еще следующее: представьте себе, какой соблазн и удовольствие испытывали в старину юные синьоры, рыцари, дворяне, простолюдины — словом, все римляне, когда наступали празднества в честь Флоры — по свидетельству очевидцев, самой прекрасной, любезной и блестящей куртизанки, какую только знал Рим, да и все прочие города. Вдобавок она происходила из хорошего дома и знатного рода, а такие благородные дамы нравятся мужчинам куда более других, и встречи с ними доставляют несравненное наслаждение.

Итак, наша Флора держала себя высокомернее и неприступнее Лаисы, которая отдавалась, точно последняя шлюха, всем и каждому; Флора же уступала лишь знатным синьорам и даже на дверях своего дома вывесила надпись: «Короли, принцы, диктаторы, консулы, цензоры, понтифики, послы и другие знатные синьоры, добро пожаловать! Прочих не принимают».

Лаиса заставляла платить себе до объятий, Флора же — никогда, говоря, что для того и принимает у себя лишь знатных и благородных синьоров, чтобы и с нею обращались со всем почтением, подобающим досточтимой даме, одаренной столь великой красотой; также она никогда не торговалась, а брала то, что ей давали, утверждая, что истинно любезная дама должна ублажать любовника ради самой любви, а не ради денег и, хотя каждая вещь имеет свою цену, любовь ими не оплатить.

И наконец, она столь совершенно знала любовное ремесло и умела снискать всеобщее восхищение, что, когда выходила из дому на прогулку, народ потом целый месяц судачил о ней, о ее красоте, дорогих и роскошных уборах, величественной осанке, грациозных манерах и дивился многочисленной свите ее, состоявшей из приближенных к ней богатых и знатных синьоров, которые следовали за нею, точно покорные рабы, коих присутствие она всего лишь терпела. Даже иноземные послы, возвращаясь в свои страны, больше распространялись о несравненной красоте и очаровании прекрасной Флоры, нежели о величии Римской республики; особливо отмечали они непринужденное и свободное ее обхождение, не свойственное обычаям этих дам, но она и не походила на них, ибо в жилах ее текла благородная кровь.

Впоследствии она умерла, оставив такие огромные богатства — деньги, мебель и драгоценности, — что их хватило на перестройку крепостных стен Рима и на уплату всех его долгов. Она завещала все свое добро римскому народу, почему и воздвигли ей в Риме великолепнейший храм, названный в ее честь «храм Флориан».

Первое празднество, устроенное императором Гальбой, был именно праздник в честь жрицы любви Флоры, и всем римлянам и римлянкам дозволено было предаваться любому разврату, излишеству и распутству, какое только можно вообразить, вплоть до того, что самой святою в этот день почиталась женщина, отличившаяся наибольшей похотливостью и разнузданностью.

Сами понимаете, там была и фисканья, которую мавританские служанки и рабыни танцуют на Мальте по воскресным дням при всем честном народе на площади; и сарабанда, похожая на фисканью, — обе они сопровождались сладострастными изгибами и похотливыми жестами, из коих исполнители не забывали ни одного. И чем любезнее и податливее была дама, тем легче подбирала она себе самых разнузданных и бесстыжих кавалеров; среди римлян даже ходило такое поверье: кто явится в храм этой богини в самой неприличной одежде и с самыми непристойными движениями, тот станет таким же удачливым и богатым, как сама Флора.

Вот прекрасное поверье, не правда ли, да хорош и сам праздник! — что ж, ведь римляне были язычниками, потому и не приходится удивляться разнузданным и исступленным их пляскам; римские женщины задолго до этих празднеств разучивали все подобающие им непристойные движения так же старательно, как нынешние дамы разучивают какой-нибудь придворный танец; и тем и другим их занятия весьма по вкусу. Ну а молодые и даже старые мужчины с таким же увлечением любовались сими сладострастными вывертами. Случись подобное празднество у нас здесь, уж нынешние кавалеры не упустили бы такого зрелища; боюсь, как бы сбежавшиеся зрители не подавили друг друга до смерти.

Пускай кто захочет осудит сию забаву; оставляю это на откуп галантным кавалерам, коим советую читать Светония, грека Павсания и латинянина Манилия, которые в своих книгах описали самых знаменитых жриц любви; там о них все подробно рассказано.

Я же приведу еще одну историю и на ней закончу.

Читал я в одной книге, как некогда лакедемоняне осадили Микены, коих жители ухитрились выбраться наружу и пошли на Лакедемон, собравшись захватить и разграбить его, пока уроженцы города, не подозревая худого, стояли под их стенами. Однако женщины Лакедемона отважно встали на защиту города и отразили нападение; узнав о том, лакедемоняне вернулись к себе и еще издалека завидели своих женщин в боевом снаряжении, готовых дать отпор неприятелю; мужчины тотчас дали им знать, что это идут они, а не кто иной, и женщины радостно бросились им навстречу, дабы объявить о своей победе; они так спешили обнять и расцеловать вернувшихся мужчин, что позабыли всякий стыд и, даже не сняв с себя доспехов, возлегли с ними прямо на том месте, где встретились; то-то было весело слышать мерный звон доспехов и оружия и видеть то, чего нигде более не увидишь! И в память об этом событии они воздвигли храм со статуей богини Венеры, которую нарекли Венерою Вооруженной, в отличие от всех прочих, представлявших ее нагою. Вот забавное сочетание и удачная мысль — изваять Венеру в доспехах и назвать вооруженною!

На войне, особливо при взятии неприятельского города, нередко можно видеть, как солдаты в латах насилуют женщин, не имея ни времени, ни терпения снять с себя панцирь, ибо желание и похоть обуревают их; но кто из нас видел солдата в доспехах, возлегшего с женщиной в доспехах же?! Хотелось бы мне знать, какое удовольствие может от сих объятий воспоследовать и что его скорее доставит: само ли действие, вид ли этих двух фигур или звон железа о железо? Следовало бы проделать такой опыт и поглядеть, кто будет доволен больше: сами участники или же зрители, за ними наблюдавшие.

Но довольно об этом, пора и кончать.

Я охотно дополнил бы сие суждение еще многими примерами, но, боюсь, скабрезные эти истории вконец испортят мне репутацию.

Однако не могу удержаться от того, чтобы после стольких восхвалений красивых женщин не привести здесь историю об одном испанце, который, осердясь однажды на некую даму и желая ей отомстить, описал мне ее в следующих словах: «Senor, vieja es соmо la lampada azeitunada d’iglesia, y de hechura delarmario, larga y desvayada, el color y qesto соmо mascara mal pintada, el talle соmо una саmраnа о mola de molino, la vista соmо ydolo del tiempo antiguo, el andar y vision d’una antigua fantasma de la noche, que tanto tuviesse encontrarla de noche, соmо ver una mandragora. Iesus! Iesus! Dios me libre de su mal encuentro! No se contenta de tener en su casa por huesped al provisor del obisbo, ny se contenta con la demasiada conversacion del vicario ny del guardian, ny de la amistad antigua del dean, sino que agora de nuevo ha tomado al que pide para las animas de purgatorio, para acabar su negra vida». (Вот она какова: похожа на старую, засаленную церковную лампаду; фигура у ней — точно громоздкий топорный шкаф, лицо — словно грубо размалеванная маска, талия не изящней колокольни или мельничного жернова, черты грубее, чем у языческого идола, взгляд и походка наводят страх, как древнее привидение, явившееся в ночи; я боялся увидеть ее в темноте, как боюсь узреть мандрагору. Иисусе всемилостивый! Да охранит меня Господь от встречи с нею! Ей мало принимать у себя запросто настоятеля, мало нескончаемых бесед с викарием, постоянных визитов надзирателя или старинного ее друга, декана, так она нынче призвала к себе того, кто молится за души в чистилище, и все это лишь с целью поудачнее завершить черную свою жизнь.)

Вот как испанцы, столь поэтично описавшие тридцать признаков красоты женской, приведенные мною выше, могут при желании охаять даму.