Рассуждение первое: о дамах, что занимаются любовью, и об их рогатых мужьях 9 страница

Некоторые бесславно погибли в сей игре, тогда как по достоинствам своим вполне могли бы завоевать целое королевство; пример тому — господин де Бюсси, самый несравненный кавалер своего времени, да и множество других.

Не стану поминать здесь прочих потерпевших от сей любовной напасти и сгинувших согласно изречению итальянцев: «Che molto guadagna chi putana perde»^[29].

Граф Эме II Савойский частенько говаривал:

В любви и в бою, не без причин,

На малый успех сто великих кручин,

пользуясь сим устаревшим словцом «кручина» для более удачной рифмы. И еще говорил он, что главное различие между гневом и любовью заключается в следующем: гнев проходит скоро и бесследно, любовь же, однажды угнездившись в сердце, никак не дает себя изгнать.

Вот отчего следует остерегаться любовных дел, не забывая о том, что за все надобно платить свою цену и что любовь часто приносит множество несчастий. А коли говорить всю правду, большинство терпеливых рогоносцев не столь уж и смешны, ибо умеют ладить и обходиться с супругами своими куда искуснее любовников, над коими посмеиваются втихомолку, глядя на все их тонкие ухищрения и тайные шашни с чужими женами; впрочем, и эти последние тоже не промах и нередко ведут свои любовные делишки с согласия и благословения супруга; так, знавал я одного весьма бравого и достойного кавалера, который долго любился с некой красивой и привлекательной дамою, получая от нее все желанные услады; как вдруг приметил он, что она вместе с мужем своим насмехается над его манерами; насмешка сия так уязвила его, что он тотчас покинул свою возлюбленную, и хорошо сделал; а чтобы избавиться от любовных страданий, совершил длительное путешествие и никогда уж более, по его словам, и близко не подходил к вероломной даме. Эдаких коварных и капризных насмешниц следует опасаться больше лютого зверя: они в угоду мужьям своим то и дело бросают надоевших любовников, тут же, впрочем, заводя себе новых, не будучи в силах обходиться без них вовсе.

Знавал я одну весьма знатную и достойную даму, коей сильно не везло с любовниками: пятеро или шестеро из тех, кого я в свое время видел при ней, поумирали один за другим, о чем она сильно горевала; поистине даму эту можно уподобить лошади Сейюса, все владельцы которой погибали лютой смертью; зато было у ней одно большое достоинство: что бы там ни случалось, она никогда не изменяла любовнику и не бросала его ради другого и лишь по смерти его заводила следующего — иными словами, тут же пересаживалась на нового коня, дабы не ходить пешком; так, законники утверждают, что замок или землю дозволено передавать новому хозяину лишь по кончине старого. Сие постоянство дамы достойно самых высоких похвал, но, увы, столь твердые правила встречаются весьма редко, а сколько повидал я иных ветрениц, склонных уступать и там и тут!

Признаться откровенно, может, они и правы, и не следует прилепляться к одному предмету на всю жизнь, но пробовать всюду понемножку — что в любви, что в бою, что в прочем; люди со страстным и широким нравом так и поступают. Судите сами: ежели корабль стоит на одном-единственном якоре, а тот вырвет штормом и бурными волнами, судну не миновать крушения хоть в гавани, хоть в открытом море.

А разве заниматься любовью с одной-единственной дамою не менее опасно, чем плыть в открытом море, имея лишь один якорь? Даже если вначале она была бесхитростна и простосердечна, разве не делаем мы ее коварной обманщицею благодаря бесчисленным нашим уверткам и ухищрениям, отчего сами же и страдаем, становясь первыми жертвами вероломных своих противниц? Недаром же говорил один достойный кавалер, что во сто раз лучше жениться на красивой и милой женщине, пусть даже и с риском украситься рогами по примеру многих мужчин, нежели претерпевать великие напасти, делая рогоносцами других; впрочем, господин де Гуа судил иначе: когда я однажды явился к нему сватом от одной знатной дамы, он мне отвечал одно: а именно что числит меня в близких друзьях и не хотел бы разорвать сию дружбу из-за моего коварства, каковое принудило бы его свершить самую ненавистную вещь в мире, иными словами, жениться и стать рогоносцем, тогда как до сей поры он сам их плодил; он добавил, что и без того, можно сказать, женится каждый день на всех подряд, — так назывался у него тайный разврат с чужими женами по закону Венерину. Самое же худшее, по моим наблюдениям, заключается в том, что большинство (если не все) подобных героев, украшавших рогами других, рано или поздно все-таки вступают в брак и неизменно украшаются ими сами, а иначе никогда и не бывает, согласно пословице: «То, что ты сделаешь другим, они сделают тебе».

Завершая сие рассуждение, скажу лишь еще слово о споре, так и оставшемся неразрешенным: в каком уголке Европы и прочего христианского мира водится более всего неверных жен и рогоносцев? Говорят, в Италии дамы весьма пылки и оттого зело склонны к распутству, как отметил господин де Без в одной своей эпиграмме, написав, что жаркое солнце способствует жаркому темпераменту, и воспользовавшись латинским стихом:

Credibile est ignes multiplicare suos^[30].

То же самое можно сказать и об Испании, даром что она лежит подальше к западу: тамошнее солнце воспламеняет женщин не менее, чем на востоке.

Фламандки, швейцарки, немки, англичанки и шотландки, хотя и живут не на юге, а в холодных северных краях, не уступают в природной пылкости южанкам, и я сам находил в них столько же страсти, сколько в этих последних.

Гречанки также имеют все основания называться пылкими женщинами, ибо не скупятся на страсть, и оттого мужчины в Италии стремятся заполучить greca in letto^[31], ибо те и впрямь обладают весьма привлекательными чертами (недаром же в древности греческие куртизанки слыли лучшими в мире) и многому учили прежде и могут поучить нынче итальянских и испанских дам (впрочем, те, кажется, уже превзошли наставниц своих в искусстве любви); не забудем, что королевой и покровительницей куртизанок считалась Афродита, а была она гречанкою.

Что же до прелестных наших соотечественниц, то они в былые времена не удостаивали вниманием любовную науку и весьма неуклюже занимались любовью, однако вот уже лет пятьдесят как позаимствовали у других наций и крепко усвоили все уловки, ужимки, ухватки и ухищрения сего ремесла, обучились наряжаться, кокетничать, завлекать и ублажать мужчин так ловко, что, пожалуй, превзошли всех иностранок; нынче, как я слышал, француженки ценятся за границей куда выше других женщин, тем паче что слова любви и сладострастия на французском наречии звучат много жарче и возбудительнее, нежели на другом языке.

Кроме того, несравненно большая свобода, коей пользуются француженки, делает их еще более желанными, любезными и доступными, чем иных, да к тому же и супружеская измена у нас карается не так сурово, как в прочих странах, — спасибо французским законникам и судьям, которые, видя многие напасти, проистекающие из строгих наказаний, милостиво ослабили их, исправив жестокое старинное уложение, позволявшее мужчинам распутничать сколько душе угодно, но лишавшее сего права женщин; согласно тем правилам, безупречная жена не могла даже обвинить мужа своего в нарушении супружеского долга, ибо законы нашего королевства препятствовали ей в этом (читайте Каджетана!). Мужчины предусмотрительно ввели сей закон по причинам, изложенным в нижеприведенных итальянских стансах; вот они:

Perque, di quel che Natura concede

Cel’vieti tu, dura legge d’honore.

Ella a noi liberal largo ne diede

Com’agli altri animai legge d’amore.

Ma l’uomo fraudulento, e senza fede.

Che fu legislator di quest’errore.

Vedendo nostre forze e buona schiena.

Copri la sua debolezza con la pena^[32].

Словом сказать, во Франции любовью заниматься легко и приятно. Пускай подтвердят это наши истинные знатоки сего ремесла, особливо придворные кавалеры, которые смогут обосновать таковое суждение куда изящнее меня. А на вопрос, где больше распутниц и рогоносцев, отвечу прямо: в любом уголке света, куда ни взгляни, их водится предостаточно, и во всех названных мною странах целомудрие ценится не весьма высоко.

Но вот какую еще задачу хотелось бы мне разрешить, даром что не всякий возьмется за такое дело и рассудит его: коли влюбляются друг в дружку две дамы (а такое случается нынче сплошь да рядом), и спят вместе, и делают то, что у премудрой лесбиянки Сафо называлось donna con donna^[33], то следует ли считать это супружеской неверностью, а мужей сих дам — рогоносцами?

Судя по первой Марциаловой книге (смотрите эпиграмму CXIX), они совершают адюльтер: автор повествует о женщине-трибаде по имени Басса, которую осуждает за то, что ни один мужчина не входил к ней: сограждане почитали ее второй Лукрецией; наконец прознали, что водится она лишь с красивыми дамами и девицами, коим заменяет мужчину, наставляя рога их мужьям; по этому поводу Марциал пишет: «Geminos committere cunnos»^[34]. Вслед за чем и приводит латинский стих-загадку:

Hic, ubi vir non est, ut sit adulterium.

(Вот великая тайна: мужчины здесь нет, а неверность жены налицо.)

Я знавал в Риме одну куртизанку, старую и хитрую, как никто; звали ее Изабела де Люна, родом она была из Испании. Эта дама прониклась нежнейшими чувствами к другой куртизанке, по имени Пандора, одной из красивейших женщин Рима, которая вышла замуж за виночерпия господина кардинала д'Арманьяка, не оставив притом старого ремесла; Изабела взяла ее на содержание, как мужчина любовницу, спала с нею и часто бесстыдно говаривала, что сумела развратить свою подругу более, чем все ее любовники, вместе взятые, и что та именно с нею наставляет мужу рога. Уж не знаю, как надобно понимать эти слова, разве что она действовала согласно приведенной выше эпиграмме Марциала.

Говорят, будто Сафо с Лесбоса была большой мастерицею в сем ремесле, — более того, сама изобрела его, дав повод дамам-лесбиянкам подражать ей и поныне; Лукиан пишет, что лесбиянками являются те женщины, что не переносят мужчин, зато ухаживают за другими женщинами на мужской манер. Такие женщины, не подпускающие к себе мужчин, но любящие подруг своих точно как мужчины, зовутся трибадами, от греческого слова трфсо или Tpi(5eiv, что означает по-итальянски fricare, а по-нашему «тереться друг о дружку»; на нынешнем же языке эдакую умелицу, что милуется с себе подобной, donna соn donna, называют «фрикционою».

Ювенал примерно так же и величает этих женщин в одном из стихов, где пишет по поводу такой трибады:

…frictum Grissantis adorat.

Большой остроумец Лукиан посвящает этому предмету целую главу, повествуя в ней о женщинах, взаимно дарующих друг дружке наслаждение с помощью таинственных чудовищных предметов, сделанных из какого-то чистого и гладкого материала. Прозвище «фрикциона», многим неведомое, у Лукиана встречается в каждой строчке, а женский половой орган зовется у него Филеносом, по имени известной куртизанки Филины, также не чуждой мужской роли в любви. К сему автор добавляет, что, по его мнению, лучше уж женщине поддаться нечестивому соблазну изображать самца, нежели мужчине стать женоподобным, ибо в женской ипостаси он будет выглядеть жалким и ничтожным. Женщина же, притворившаяся мужчиною, напротив, может завоевать репутацию смелой и благородной особы; я и сам знавал таких, мужеподобных и душою и телом.

В другом месте Лукиан описывает двух дам, рассуждающих об этом виде любви; одна спрашивает свою подругу, влюблена ли в нее некая третья дама, спала ли она с нею и как обошлась со своею любовницей. Та, нисколько не чинясь, отвечает: «Сперва она поцеловала меня в губы так, как целуют мужчины, — глубоким лобзанием, уста в уста, язык в язык: и, хотя она лишена мужского члена и телом схожа с нами, женщинами, сердечный жар и пылкость в ней точно мужские; потом я сама обняла и поцеловала ее по-мужски, а она тем временем ласкала, гладила и миловала меня вовсю, получая от сего, как мне показалось, несказанное наслаждение; так она и овладела мною иным, не мужским способом, куда более приятным». Вот так повествует об этом Лукиан.

Словом сказать, в самых разных странах — во Франции и в Италии, в Испании, в Турции и в Греции — встречается великое множество подобных дам-лесбиянок. Ну а там, где женщины живут в заточении и лишены полной свободы, занятие сие процветает вовсю, ибо вожделение сжигает тела бедных невольниц и им необходимо, как они говорят, облегчить себя хотя бы таким способом.

Турчанки посещают общественные бани именно для этого распутства, нежели для купания, и с жаром предаются сей усладе; даже куртизанки, имеющие в своем распоряжении мужчин в любое время, также встречаются и милуются здесь — так они сами рассказывали мне и в Италии и в Испании. Да и во Франции эдаких немало, хотя, говорят, появились они у нас не так давно, с тех пор как сей обычай завезла сюда одна весьма изысканная дама, имени которой я называть не стану.

Я слышал от покойного господина Клермон-Тайара-сына, умершего в Ла-Рошели, что в детстве он имел честь сопровождать герцога Анжуйского, впоследствии короля Генриха III, в путешествиях и, по заведенному обычаю, учился вместе с ним, а воспитателем при них состоял господин де Гурне; и вот однажды, по прибытии в Тулузу, он занимался с означенным наставником и, сидя в уголку кабинета, вдруг углядел в узенькую щелочку (а стены кабинетов и спален были из досок, сбитых наспех, ибо кардинал д'Арманьяк, тамошний архиепископ, приказал выстроить это помещение спешно, специально для приема короля и его свиты) в соседней комнате двух весьма знатных дам; дамы эти, раздевшись до чулок, лежали одна на другой, целовались взасос, словно голубки, терли, гладили и возбуждали друг дружку и проделывали множество других развратных движений, какие присущи обычно лишь мужчинам; сие любовное действо продолжалось не менее часа, и дамы столь воспламенились и изнемогли от объятий, что даже побагровели и исходили потом, хотя стоял лютый холод; в конце концов, усталые донельзя, они недвижно раскинулись на постели. Он рассказывал, что наблюдал сию распутную игру еще несколько дней подряд, пока двор находился в Тулузе: нигде более ему не случилось видеть подобное, ибо в том месте он мог подглядывать за дамами, в других же — нет.

Он поведал мне множество подробностей, которые я не осмелюсь повторить здесь, и назвал описанных дам. Не знаю, верно ли все это, но кавалер клялся и божился, что так оно и было. Рассказ его вполне правдоподобен, да и особы эти давно уже пользовались такой репутацией, и многие заподозрили, что они привержены сему странному виду любви и проводят в ней долгие часы.

Знавал я и немало других дам, увлекавшихся сей любовью, а среди них одну, считавшуюся непревзойденной мастерицею в сем ремесле, ибо она умела любить, ласкать и ублажать избранниц своих куда лучше любого мужчины, и ее объятия были для них много слаще мужских; и уж коли она обхаживала какую-нибудь даму, то щедро содержала ее, не отказывая ни в одной малости. Муж ее был этим весьма и весьма доволен, как, впрочем, и множество других мужей, радующихся тому, что супруги их предаются столь невинной забаве, а не спят с мужчинами; все они отнюдь не считали своих жен сумасшедшими или шлюхами. Я же полагаю, что они сильно заблуждались: занятие сие — лишь легкая разминка, которая готовит даму к главной игре с мужчиною, ибо когда партнерши как следует распалятся и пробудят похоть одна в другой, их пыл не утолится взаимными объятиями и им захочется остудить его в бурной проточной воде, а не в мирной и стоячей; вот так же и хороший врач, коему нужно перевязать и залечить рану, не почистит ее слегка по краям да не мазнет каким-нибудь пустячным снадобьем, но сперва введет зонд поглубже и заложит туда добрый пучок корпии.

Сколько же повидал я на своем веку таких лесбиянок, которые от похотливых и сладострастных женских объятий охотно переходят в мужские руки! Даже Сафо, непревзойденная мастерица женской любви, пылала страстью к возлюбленному своему, Фаону, и умерла, не перенеся его смерти. Ибо, по словам многих дам, нет истинной любви, кроме мужской, и то удовольствие, что получают они от женских объятий, всего лишь кнут, подгоняющий их к истинному наслаждению, ну а коли нет такового, приходится довольствоваться женской щекоткою. Но найдись только кавалер, с коим можно спознаться без шума и скандала, дама тут же бросит свою напарницу и кинется ему на шею.

Я знавал в свое время двух красивых и милых девиц знатного рода, которые, будучи кузинами, в течение трех лет спали в одной постели и так сильно пристрастились к любовной игре, что, вообразив, будто услада сия — лишь прелюдия к мужским объятиям, решили испробовать и их, да так и превратились в отъявленных распутниц; впоследствии они признавались любовникам своим, что на разврат их подвигли именно те невинные девичьи утехи, с тех пор проклинаемые ими как истинная причина последующего блуда. Однако же, встречаясь меж собою или с другими дамами, кузины все-таки не брезговали перехватить еще кусок и от прежнего блюда, дабы возбудить аппетит к главному, мужскому. Вот так же отвечала некая достойная девица, мне знакомая, кавалеру своему на вопрос, не занимается ли она женской щекоткою с подругой, обыкновенно спавшей с нею в одной постели. «Ну нет, — со смехом сказала она, — я для этого слишком люблю мужчин». Однако мне-то известно, что любила она и то и другое.

Я знал одного весьма достойного дворянина, который, будучи при дворе, добивался руки некой знатной девицы и для того обратился к ее родственнице. Та объявила ему откровенно, что он только зря теряет время, ибо (как она после призналась мне) другая дама (она назвала ее имя, да мне и самому была известна ее репутация) никогда не допустит, чтобы девушка вышла замуж. Я сразу же понял подоплеку сего запрета, прекрасно зная, что дама заботливо хранила сей лакомый кусочек для себя одной. Дворянин поблагодарил кузину за прямой ответ, не лишив себя, впрочем, удовольствия вставить шпильку, сказавши, что, верно, она тоже состоит в доле; он угадал, ибо та и впрямь урывала себе иногда малую часть от сего пирога, хотя при мне все это решительно отрицала.

История эта напомнила мне и о многих мужчинах, имевших своих миньонов, коих они любили так страстно, что ни за какие блага в мире не уступили бы их ни принцу, ни знатному вельможе, ни ближайшему другу, ревнуя и оберегая сих красавчиков, словно пьяница — свою бочку с вином; скорее уж этот последний уделит стаканчик ближнему. Ну а упомянутая выше дама хранила девицу для себя одной, не делясь с другими; увы, не знала она, что та исподтишка наставляет ей рога с ее же подругами.

Говорят, будто ласки привержены сему виду любви и их самки совокупляются друг с дружкою и живут вместе; свидетельство тому — древние изображения женщин-лесбиянок в виде ласок. Мне рассказывали об одной даме, которая держала у себя этих зверьков и любила смотреть, как они милуются меж собой; нравилось ей также самой ласкаться с ними.

Хочу еще уточнить, что женская любовь делится на два вида: первая выражается в пресловутой «щекотке», вторая же (по словам поэта) в geminos committere cunnos^[35]. В этом способе, по мнению многих, нет ничего предосудительного, если только женщины не пользуются инструментом, сделанным из… и называемым godemichis.

Я слышал рассказ о том, как один знатный принц заподозрил парочку придворных дам в том, что они используют такое приспособление, и приказал выследить их; действительно, одну из них застали врасплох с искусственным мужским членом меж ног, надежно привязанным к телу узкими лентами. Дама так растерялась, что не успела снять его; принц заставил ее показать себя в деле вместе с ее напарницею.

Говорят, что многие женщины погибали оттого, что сей чудовищный инструмент слишком глубоко проникал в их чрево. Я и сам знавал нескольких дам, умерших от этого, что было весьма прискорбно, ибо таким красавицам и чаровницам куда более пристало любиться с достойными и любезными кавалерами, каковая любовь принесла бы им не смерть, а все радости жизни, о чем я и надеюсь написать в другом своем рассуждении; я даже слышал от многих хирургов, что нет ничего более подходящего для исцеления дамы от женских хворей, как естественные сношения с мужчиною, очищающие женское чрево, ибо мужской член с его семенем служит сему назначению много лучше пессария с лечебным составом, применяемого врачами и хирургами; и все же многие женщины, пренебрегая опасностью, что несет им искусственный член, никак не могут без него обходиться.

В бытность мою при дворе слышал я историю о том, как королева-мать однажды приказала обыскать в Лувре все спальни и сундуки, даже принадлежавшие дамам и девицам, желая проверить, не прячут ли там пистолетов или другого оружия, поскольку время было смутное; и вот у одной дамы гвардеец-капитан обнаружил вместо пистолетов четыре огромных, тщательно отполированных godemichis, каковое открытие весьма позабавило придворных, владелицу же повергло в стыд и растерянность. Я знавап эту даму, она жива до сих пор, но и посейчас не избавилась от позорной своей репутации. И опять повторю, что инструменты эти весьма опасны.

Расскажу еще о двух придворных дамах, которые столь пылко и страстно любили друг дружку, что в любом месте, где бы ни находились, без удержу целовались и миловались, забыв о стыдливости и давая пищу для пересудов, особливо мужчинам. Одна из них была вдовою, другая — замужем; случился большой праздник, по каковому случаю замужняя нарядилась в богато затканное серебром платье; и вот, улучив момент, когда их повелительница отправилась к вечерне, обе дамы забрались в ее туалетную, уселись вдвоем на легкий стульчик и предались ласкам и «щекотке» столь бурно и необузданно, что хрупкое сиденьице не выдержало и развалилось: дама в роскошном своем платье упала вверх тормашками прямо в отхожую лохань и с ног до головы замазалась нечистотами; тщетно она вытиралась и отряхивалась, пришлось ей бежать к себе в комнату и переодеваться, отнюдь не оставшись притом незамеченной, ибо сильнейшая вонь, от нее исходившая, привлекла внимание собравшихся, которые, зная подоплеку этого дела, хохотали и потешались от всей души; даже и госпожа их, не чуждая тех же забав, посмеялась над нею вволю. Судите сами, до чего же не терпелось этим дамам излить свой пыл, коли они не смогли дождаться безопасного часа в безопасном месте, не рискуя опозориться. Можно еще понять и извинить девиц или вдов, предающихся сим фривольным и бесплодным утехам, утоляющим их пыл вместо того, чтобы обратиться за этим к мужчинам, от коих можно ведь и забрюхатеть, — и сраму не оберешься, и плод придется вытравливать, как это случалось и случается со многими; такие женщины полагают, будто, имея дело с подругами, а не с любовниками, они не так сильно грешат перед Господом и распутство их не столь уж предосудительно: мол, есть же разница в том, наливаешь ли воду в сосуд или разбрызгиваешь вокруг оного. Что ж, пускай сами женщины и разбираются в сем предмете, я им не судья и не муж; может быть, эти последние и порицают их, хотя сам я не встречал мужчины, недовольного тем, что жена его любится с подружками, — лишь бы она не помышляла о других изменах; оно и справедливо: ведь такого рода сожительство разнится от связи с любовником, как небо от земли, и, что бы там ни говорил Марциал, мужья от лесбийской любви рогоносцами не становятся. Стихи безумного поэта не следует почитать за евангельскую проповедь. Да вот и Лукиан пишет, что лучше женщине быть мужеподобною или истинной амазонкою и проявлять мужскую похоть, нежели мужчине уподобиться женщине, как Сарданапал или Гелиогабал или многие другие, с ними схожие; чем больше женщина походит на мужчину, тем она смелее и отважнее; впрочем, отношусь с этим суждением к истинным знатокам.

Однажды мы с господином де Гуа читали итальянскую книжицу под названием «О красоте», написанную в форме диалога синьором Аньоло Фиренцуолою из Флоренции, и нам попался на глаза пассаж, где говорилось, что в числе существ женского пола, созданных Юпитером при сотворении мира, некоторые, по его замыслу, должны были любить мужчин, другие же — красивых своих подруг, однако часть этих последних питала любовь чистую и непорочную, как, например, в наше время знаменитейшая Маргарита Австрийская, любившая красавицу Лаодамию Фортегуэрру, другая же часть — любовь похотливую и развратную, как Сафо-лесбиянка, а в наше время в Риме — известная венецианская куртизанка Цецилия; таковые женщины в силу самой своей природы ненавидят замужество и по мере возможности избегают даже бесед с мужчинами.

Тут господин де Гуа не согласился с автором, возразив против того, что красавица Маргарита любила ту даму чистою и невинною любовью: не зря, мол, она избрала своим предметом именно ее, а не других, столь же красивых и привлекательных; отсюда следует, что она приблизила ее к себе для сладострастных утех, на словах же питала к ней самые святые чувства; не так же ли поступают многие, ей подобные, наводя тень на плетень в любовных своих делишках?

Вот каково было заключение господина де Гуа; а кто захочет оспорить его либо добавить что-нибудь свое, тому вольная воля.

Надобно заметить, что Маргарита Австрийская красотою затмила всех прочих принцесс христианского мира. А красота ищет красоту, влечется к ней, и меж ними возникает любовь — какая, это уж другой вопрос, но скорее любострастная, нежели непорочная. Принцесса эта была замужем первым браком за королем Карлом VIII, вторым — за Хуаном, сыном Арагонского короля, а третьим — за герцогом Савойским, по прозвищу Красивый, так что в свое время их называли самой красивой парою в мире; однако принцессе недолго пришлось наслаждаться супружеским счастьем, ибо герцог умер очень молодым, в самом расцвете своей красоты; она долго скорбела о нем и больше в брак не вступала.

По ее приказу близ Бург-ан-Бресс выстроили церковь, одну из самых красивых и величественных во всем христианском мире. Маргарита приходилась теткою императору Карлу и заботливо пеклась о племяннике, оберегая его от невзгод и напастей; так, она вместе с госпожою регентшей добилась для него в Камбре выгодного мира, неотлучно присутствуя при всех переговорах, и я слышал от стариков и старух, помнивших это событие, какое прекрасное зрелище представляли собою эти две великие принцессы.

Корнелий Агриппа сочинил небольшой трактат в честь женской добродетели; в нем возносит он до небес прелестную Маргариту. Книга сия великолепна, да и могла ли она быть иною, имея столь замечательный предмет и столь достойного и благородного автора?!

Я слышал об одной знатной даме, принцессе, которая отличала любовью одну девицу из своей свиты, предпочитая ее всем прочим; многие дивились этому, ибо другие женщины во всем превосходили ее; наконец дознались, что девица была гермафродитом и услаждала свою повелительницу тихомолком и без всяких препон. Вот это совсем иное дело, чем наши трибады, — тут наслаждение куда глубже.

Рассказывали мне еще об одной знатной даме-гермафродите, обладавшей настоящим мужским членом, правда очень маленьким; в остальном же она была женщина как женщина, на мой взгляд, весьма даже красивая. От ученых врачей я слышал, что таких существ имеется множество и все они отличаются крайней похотливостью.

И наконец, последнее слово по поводу сего рассуждения, которое я мог бы сделать в тысячу раз длиннее, ибо материал к нему столь обилен и разнообразен, что, возьмись все женщины со своими мужьями, ставшими по их вине рогоносцами, за руки, хоровод сей, думаю, опоясал бы весь земной шар.

Во времена короля Франциска ходила старинная песенка, услышанная мною из уст одной почтеннейшей пожилой дамы; вот она:

Как минется зима, в леса вернутся птицы,

Рогатые мужья собьются в вереницы.

Мой встанет впереди, он знамя понесет,

Твой в арьергарде пузом затрясет.

А мы с тобой придем со стороны

Воззреть на шествие невиданной длины.

Я не хотел бы, однако, хулить многих целомудренных и благоразумных замужних женщин, которые вели себя вполне добродетельно и остались верны клятве, данной пред алтарем мужу; надеюсь воспеть им хвалу в отдельной главе, опровергнув мэтра Жана де Мена, что сказал в своем «Романе о розе» обо всех без исключения женщинах следующие слова:

Шлюхами будете, были и есть;

Всё продаете — и тело, и честь.

Сим двустишием он вызвал такую ненависть придворных дам своего времени, что они добились у королевы позволения высечь дерзкого, раздели его и уже было приступили к нему с плетьми, как вдруг он попросил, чтобы первый удар нанесла ему самая распутная из них; ни одна не осмелилась поднять на него руку, вот так хитрец и избежал порки. Я видел старинный гобелен в нежилых комнатах Лувра, представляющий эту сцену.

Нравится мне также история о проповеднике, который однажды, произнося проповедь свою в весьма достойном обществе и говоря о нравах некоторых женщин и их мужей, ставших рогоносцами по вине супруг своих, внезапно вскричал: «Я знаю их, я вижу их, вот сейчас запущу этими двумя камнями в головы самых позорных рогоносцев в сей компании!» — да и притворился, будто бросает камни; ей-богу, все мужчины как один пригнули голову, либо прикрыли ее шляпою или плащом, либо заслонили локтем, дабы избежать удара. Он же, опустив руку и успокоив их, сказал: «Вот видите! Я-то думал, что таковых здесь сыщется двое-трое, а вы, оказывается, все не без греха!»

И все же, невзирая на проклятия и хулы женоненавистников, встречаются весьма добродетельные и честные женщины, которым ничего не стоило бы одержать победу над распутницами, завяжись меж ними битва; и победили бы они не числом, но несокрушимой добродетелью, против коей всякий разврат бессилен.

И хотя вышеназванный Жан де Мен порицает тех женщин, что грешат мысленно, я нахожу, что они, напротив, достойны похвалы и превозношения до небес: пусть любострастие воспламеняет и сжигает их тела и души, все же оно не выливается в действие, ибо целомудрие, постоянство и благородство их сердец торжествуют над любовным пылом, заставляя женщин скорее сгинуть в жгучем пламени желания, нежели запятнать собственную честь; вот так же белоснежный горностай предпочтет погибнуть, но не запятнать безупречный свой мех (девиз, принадлежавший одной весьма знатной даме, коим она, впрочем, постоянно пренебрегала); такие женщины имеют полную возможность утолить снедающую их жажду, однако благородство их превозмогает все искушения, а согласитесь, что нет более почетной победы, нежели победа над самим собою. На эту тему в «Ста новеллах» королевы Наваррской есть трогательнейшая история о благородной даме из Пампелуны, весьма любострастной в душе и в мыслях, и притом сгорающей от любви к прекрасному принцу господину д’Аванну; дама предпочла погибнуть от сжигающего ее огня, нежели утолить свою страсть, о чем и сказала своему возлюбленному, прощаясь с ним перед смертью.