Проблема восхода солнца

Рассуждать о субтильном теле души хорошо, однако не худо вообще определить ситуацию человека. Кто это? Венец творения, двуногая птица без перьев, инфантильная обезьяна с нарушенной внутренней секрецией, индивидуальность, проявленная таинственным self? Человек суть микрокосм, полагали средневековые философы. Совсем непонятно.

«Это трудно — человеком быть, — сказал Макс Шелер. — Редко, очень редко человек, как представитель определенного биологического вида, суть человек в смысле humanitas».

Бесчисленные поговорки, оговорки, оскорбления постоянно возвращают нас в «животное состояние», то есть растворяют во всем сущем. В «Мистере Пиквике» Диккенса фанатик «партии синих» обращается к представителю «партии желтых» таким манером: «Я считаю вас, как человека и политика, обыкновенной ехидной». Повадкой, походкой, посадкой головы, чертами лица, бытовыми привычками люди могут напоминать кого угодно — свиней, обезьян, кошек, собак и т. д. В книгах по физиогномике XVI—XVII вв. приводятся «таблицы типов», своеобразные эволюции от рыб, птиц, квадрупедов к человеческим лицам и фигурам. Невозможно однозначно ответить: антропос — избранное создание Божье или случайный результат панэротического события?

Иоганн Каспар Лафатер, философ восемнадцатого века, в отличие от просветителей, крайний обскурант, в своих «Физиогномических фрагментах» (1778 г.) выразился так: «По образу и подобию Божьему сотворен только Адам или forma humana. Ева — materia humana, призвана была продолжать род адамов. Прародители наши, как полагают мудрые раввины и великий Якоб Беме, не имея ни пищеварительного тракта, ни гениталий, размножались в раю посредством поцелуев, ибо сперма заключалась в слюне. После падения во прах, потомки Адама и Евы смесились со всеми тварями земными, и образ Божий или человек стал встречаться все реже и реже. Отсюда и прозывают истинных людей праведниками либо гениями».

Лафатер очевидно имел в виду Содом и Гоморру — центры скандального секса. Языческий мир не видел в этом ничего дурного — боги личным примером санкционировали эротические связи с деревьями, скалами, змеями, птицами и т. д. Женская субстанция всегда жаждет беременности. Гефест, просвещает нас Лукиан, в бешеной страсти к надменной Афине, облил ей бедро спермой; богиня брезгливо вытерлась козьей шерстью; клочок этой шерсти попал в раскрытое лоно матери Геи — в результате родились великие полководцы и основатели городов.

Язычество иррационально и не знает правила идентификации, согласно которому имя и носитель имени едины — боги совпадают друг с другом или, напротив, один бог распадается множеством божеств. В зависимости от ситуации Афродиту зовут Тетис или Диана, Эроса — отцом или сыном Афродиты, или Посейдоном. Характерен миф об Иксионе, царе лапифов. Он влюбился в Геру, богиню воздуха. Богиня обратилась в облако прекрасных женских очертаний и назвалась Нефелидой. Иксион погрузился в это облако и вспыхнул сверкающим кольцом. От огненно-облачной любви произошли кентавры — чуть ли не самые сладострастные существа античного ареала. Однажды дриада Ноэтия наткнулась в лесу на огромные гениталии кентавра — их отгрызла медведица, защищаясь от насильника — и вот на глазах Ноэтии поднялась высоченная сосна в окружении двух каменных валунов. В стихотворении римского поэта Авзония описана экспрессивная сцена соития акулы и кентавра.

В отличие от демиургов монотеизма, греческие боги творили мир эротически. Исступленная итифаллическая вакханалия. (Итифаллицизм — постоянная эрекция). Фаллофоры вздымали раскрашенные деревянные фаллосы на процессиях Диониса, фаллос вставал в очаге дома, где жила девушка на выданье, поток крови лился из алтаря Кибелы, когда неофиты жертвовали богине свои гениталии. Даная проснулась чуть не затопленная золотым озером спермы Зевса, Пасифаю разбудил среди цветов фаллический удар быка, в которого на сей случай обратился Посейдон. Пастушка Лидия, как рассказано в комедии Плавта, оставив играть в травах малолетнего сына, заснула под густой елью и проснулась от резкой боли — еловая шишка оказалась пенисом фавна; но еще более удивил Лидию сынок — он, возбужденный, отталкивал фавна, дабы любить матушку в свою очередь[1].

Языческие и монотеистические религии антагонистичны в принципе. Если «вакханалия» — бранное слово у христиан, то у язычников оно обозначает великое событие — празднество Диониса, где разыгрывались «чудовищные непристойности». В шипении виноградной пены, в дикой охоте, по прихоти своенравного бога у женщин клитор вырастал итифаллосом, у мужчин набухали груди и текло молоко.

Благодаря многовековым усилиям христиан и мусульман уничтожены практически все артефакты этой эротически ориентированной культуры. Арнольд Хаузер в «Социальной истории искусства» упоминает о ярости святого Бонифация (VII в.), который не поленился железным острием посоха искрошить дивные мозаики в термах Пьемонта, изображающие любовные подвиги Зевса: на одной Зевс в виде змея Фанеса вползал в вагину дочери своей Персефоны, на другой бился голубиными крыльями в раскиданных ногах нимфы Фтии —последнее святой Бонифаций почел оскорблением идеи аннунциации. Роден возмущался епископом Аланусом (VII в.): сей фанатик христианской морали велел разбить древнюю статую Кибелы в позе аутопрегнации — андрогинная великая мать погружала в вагину свой фаллос-язык. Турки растащили по кускам драгоценный мрамор храма Афродиты в Коринфе, где на барельефе дракон насиловал прикованную к скале Андромеду.

Фаллицизму свойственно обожание солнца и восточной стороны небосвода. Фаллос рождается на Востоке, достигает меридионального апогея и умирает на Западе (По зодиаку: Овен, Лев, Дева). Статуи Приапа были ориентированы на Восток. В анонимных комментариях к «Пещере нимф» Порфирия сказано: «Согласно Платону, сперма рождается в мозгу, что соответствует Востоку, и выливается в женскую воду Запада. Поэтому восточный Гермес обычно изображается маленьким мальчиком с большим возбужденным фаллосом».

Активная диффузия огненно-сперматических эйдосов и влажной женской субстанции стимулирует напряженную пульсацию жизни. В космических стихиях силы распределяются так: мужской огонь; женский воздух под доминацией огня; вода — свободная динамика двух начал; холодная вода, тяготеющая к земле — женская доминация.

Свободная динамика огня, воздуха и воды отличает Океанос Посейдона и Тетис, Эроса и Афродиты. В таком климате аналитическое познание не имеет смысла — имена, дистинкции, детерминации вещей совершенно нестабильны. Если здесь и бросают якорь, судьба этого якоря неведома. Здесь нельзя доверять константам физическим и психическим, нельзя четко различать явь и сон; здесь мираж расплывается иллюзией, а фантом —галлюцинацией. Точнее, подобные слова, призванные разделять воображаемое и сомнамбулическое от осязаемой реальности, теряют конкретное значение, распадаясь в смутных ассоциациях. Джон Рескин до известной степени имел основания утверждать, что греки придумали свою мифологию, созерцая грандиозные панорамы и битвы облаков[2]. Здесь вполне легитимно классическое сравнение: при взгляде на женщину мужское сердце стучит, кровь волнуется, сперма концентрируется и затем изливается; небо обнимает мать-землю, собирает тучи, возбуждает грозы, насыщает почву плодоносным дождем.

Акватическую атмосферу Архипелага, реки, леса, горы, пещеры населяли бесчисленные демоны, саламандры, сильфы, сатиры, никсы, ореады, дриады, рожденные в беспрерывном пан-эротизме. Чувствовать и быть в подобном мире способно гибкое, свободное, подвижное восприятие вне жизненного опыта, памяти и умозаключений.

К берегу, где вечер вечен,

Спустился он из древних чувственных лесов

И устремился дальше, и привлек его

Шум крыльев,

Освобожденный в биенье сердца

Бешеной воды;

Призрак. (пропал и снова расцвел)

Увидел он;

И уже в повороте увидел:

Это была нимфа, она спала

Вертикально, обнимая вяз.

И, колеблясь в душе своей от обмана

К пламени истинному, пришел на луг.

Тени собирались в глазах девушек,

Словно вечер к подножию олив;

Дистилляция. Ветви сочились

Медленным стреловидным дождем.

Руки пастуха были стеклом,

Разглаженным вялой лихорадкой.

Стихотворение Джузеппе Унгаретти называется «Остров».

Следует ли стихотворением современного поэта иллюстрировать античную космогонию, античное восприятие? Новая поэзия отличается метафорической сложностью и темнотой — ее зачастую не умеет разъяснить даже автор. Зачарованный красотой случайного образа, современный поэт просто напросто «уступает инициативу словам».

Однако это не касается читательской интерпретации. Зыбкая неопределенность стихотворения Унгаретти отражает галлюцинативное сплетенье метаморфоз вне последовательности более или менее разумной. Но люди жаждут интереса, чудес, осторожных экскурсий в безумие. Ведь по сути дела каузальный детерминизм прагматичен и провинциален, его выводы вполне безотрадны. Человеческая жизнь в бесконечной вселенной — стохастический казус. Для новой науки солнечная система тоже, в известном смысле, обреченный архипелаг, непонятно зачем плывущий в океане пустоты, туманностей, черных дыр и т. п. Если в античной мифологии нет понятия смерти, то ныне «жизнь только изъян в кристалле небытия» по изысканному выражению Поля Валери. Скука, молчание, тьма, звезды, раскинутые на сотни и тысячи световых лет...

Пастуха из стихотворения «Остров» привлек «шум крыльев... освобожденный в биенье сердца... бешеной воды», его «я» на мгновенье вспыхнуло в субтильной плоти души, он увидел и услышал иными глазами и ушами чудо акватической стихии. Несмотря на резонное колебание «от обмана к пламени истинному», возвышенный и чуждый тон стихотворения выдержан до конца. Унгаретти хорошо передал робкую почтительность, которую иногда вызывает у «modernes» мифически акцентированная секунда.

Герой этого стихотворения — сторонний наблюдатель; любопытен «абориген» Океаноса в климате Афродиты Анадиомены.

Согласно Парацельсу, органы чувств субтильного тела, активные и подвижные, способны влиять на композицию увиденного и услышанного. Он назвал их patres (отцовские, мужские). Для земных, пассивно-женских чувств (matrices) мир независим от наблюдателя и функционирует либо по воле Божьей, либо по собственным «объективным законам» — их можно отчасти познать, однако никто не застрахован от злого фатума, катастроф, несчастных случаев и, разумеется, неизбежной смерти.

Приближенность Океаноса к стихии огня определяет мужскую творческую интенсивность. Монолог фавна из поэмы Стефана Малларме «Послеполуденный отдых фавна»:

Ты знаешь, моя страсть: пурпурный и зрелый

Гранат трескается и пчелы гудят,

И наша кровь вздымается волной

И разлетается из улья желаний...

Этот фавн, прежде всего, эстет и музыкант, он растворяет эротический порыв в медлительных колебаниях сна и реальности, водно-воздушной и земной природы нимф. Нашептал ли ручей грезу о синих девичьих глазах, навел ли солнечный огонь соблазнительный мираж, или он действительно видел нимф, гнался за ними, и одна оставила укус на его груди — поэма развивается в неопределенности этого размышления. Фавну, скорее, нравятся эти сомнения, его универсальное «да» устраивает любое положение вещей. Неудача любовной охоты стимулирует воображение, точнее, энергию фантомальных манифестаций воздушной стихии. Итифаллос или напряженный восклицательный знак упивается собственным бытием.

Когда я выпью сок из винограда, я,

Чтобы прогнать сожаление

об утраченном наслаждении,

Смеясь, поднимаю в небо пустую гроздь,

Раздуваю поникшие ягоды, страстно

Смотрю сквозь них на солнце.

Этот реванш воображения вряд ли утешит земного обитателя, но здесь речь идет об ином винограде, иных губах. Если земной мужчина в поле женского притяжения «думает только об одном», то активная страсть фавна свободна от подобной фиксации. Ведь «наша кровь вздымается волной и разлетается из улья желаний». Активная страсть разнообразно интерпретирует желанное.

Фавн живет согласно мифической парадигме

. Бог Пан преследовал дивную певицу — нимфу Сиринкс, она расцвела на берегу реки зарослями тростника. (Надобно упомянуть о христианской контаминации античной мифологии. Нимфы, спасаясь от бешеной похоти сатиров и фавнов, просят богов о защите и часто эту защиту получают. Но дело в том, что в язычестве нет института просьб и молитв. Нимфы — девицы вовсе даже не беспомощные. Сиринкс, дочь речного божества, отлично владела искусством превращений). Итак, Пан срезал упомянутый тростник, скрепил воском — получилась свирель: с ее помощью он «настроил» планеты по натуральным интервалам. Таково эротически-насильственное происхождение музыки. Потому фавн из поэмы говорит: «Я укротил талантом своенравный тростник». Эта победа внушает ему вполне героический замысел: немного посплю, затем отправлюсь к Венериной горе (Этна, Monte Veneris, клитор Венеры):

Этна! Лес в колоритах золота и пепла!

Там вечерами гуляет Венера, оставляя

на огненной лаве

Следы нежных пяток. Я обниму

королеву нимф!

О нет, это кощунство. (Фавн засыпает).

До встречи, нимфы,

Я иду в сон за вашими тенями.

Любовный пыл фавна далеко неоднозначен. Его солнечная сперма (сравнение: улей и пчелы) устремляется в пространство фантазии (пневма, стихия воздуха).

Здесь мы приближаемся к понятию квинтэссенции. Огнедышащая Этна посвящена Венере. Это средоточие небесного пламени в земной стихии вспыхнуло после падения в море фаллоса Урана (версия Гесиода). Этна — центр «кольца Венеры». Кольцо восходит к небу в пяти спиральных поворотах, соединяя идеальную небесную окружность и «квадрат Земли». Для Венеры «два равно пяти», согласно «Теологуменам арифметики» Ямвлиха. В небе Венера образует две звезды — утреннюю (восточную) и вечернюю (западную). Первую зовут Фосфор (Люцифер монотеизма), вторую — Гесперия.

Венера успокаивает безумие, смятение, борьбу четырех элементов спиральными движениями своего кольца. Мать гармонической красоты, она одарила людей окружностью, как Дионис — виноградом, Пан — музыкальной октавой, Афина — оливковым деревом. Эвклид почитал Венеру матерью геометрии, поскольку без окружности немыслимы многоугольники, прямая линия вообще. Один из весьма вероятных ответов на вопрос о человеке: существо, которое стремится сделать окружность мерой своего бытия — так, по крайней мере, можно интерпретировать знаменитые рисунки Витрувия, Леонардо да Винчи, Роберта Фладда, изображающие гармоническую ситуацию человеческого тела в окружности.

Эта иррациональная фигура недоступна точному измерению, однако без нее никакое измерение невозможно. Современный испанский поэт Хорхе Гильен писал в стихотворении «Совершенство круга»:

Таинственно пропада я

В недоступной вершине,

Он слушается линии,

Соразмерной взгляду.

Ясны и приветливы

Стены таинственного,

Невидимые

В границах воздуха.

Совершенная тайна,

Совершенство круга.

Окружность круга

Это секрет небес.

Таинственно

Сверкает это, сокрыто это.

Что именно? Бог? Поэма?

Таинственно.

Подобное размышление над окружностью приближает нас к мысли о квинтэссенции как эманации богини гармонии, красоты и любви. Лукреций назвал Венеру «истинной огненной формой воды»[3].

Гибкая и влажная женская субстанция, центростремительная по природе, хорошо адаптирует «спер-матический эйдос тайного огня» благодаря достаточно эффективному влиянию квинтэссенции. Земная мужская сперма пропитана, говоря алхимическим языком, черным горючим сульфуром. Упомянутый эйдос резко вытесняется враждебным земным огнем. Здесь необходима помощь богини Венеры, иначе, «дамы Квинтэссенции». Это нельзя назвать новым рождением, скорее, «восходом солнца в сердце».

При своем довольно тривиальном понимании любви, мужчина хочет «овладеть» женщиной, полагаясь на силу своего рацио или своих мускулов. Однако эти преимущества, полезные для решения разных прагматических задач, зачастую провоцируют общий дисбаланс. Мужчине никогда не победить женщины, «сила» — нечто иное. Взглянем на одиннадцатый аркан таро, который так и называется «Сила»: белокурая девушка спокойно раскрывает львиную пасть. Алхимическая гравюра из «Розариум философорум» еще выразительней: девушка растягивает львиную пасть, освобождая проглоченное солнце. Так нейтрализует квинтэссенция «черный горючий сульфур».

Этот процесс мастера или увлеченные темой писатели интерпретируют разнообразно. Новалис начинает роман «Генрих фон Офтердинген» сновидением героя: «В середине пещеры бил фонтан: акватическая сила вздымалась до скалистого свода и падала огнистой россыпью в гранитный водоем. Безмолвие. Вода бассейна радужно блистала, влажные стены пещеры источали голубое мерцание. Генрих склонился над водой — сила и свежесть пронизали тело. Разделся и отдался воде в закатных облаках: удивительные мысли, невиданные образы поплыли мимо него, через него, каждая волна, словно девичья грудь, прогибалась под ладонью. Поток нежил его растворенным женским телом».

Изысканная трактовка мифа о materia prima, греческой нимфе Hyle. Она, убегая от Геракла, бросилась в бассейн и растворилась в воде. Эту воду алхимики называют «радикальной влажностью», «гумми мудрых мастеров», «menstruum universalis» и еще многими именами, без нее герметическое действо бесполезно.

Инициатический сон Генриха отражает рождение в стихии воды, соединение с женской субстанцией — она и мать, и сестра, и возлюбленная: «Он забылся в блаженной дреме и очнулся на лугу близ источника, который рассеивался в воздухе и там исчезал. Вдали вздымались темносиние скалы в пестрых прожилах. Озаренный день казался прозрачней на фоне фиалкового неба.

И вдруг он увидел на берегу высокую светло-синюю лилию — она чуть касалась воды широкими блестящими листьями. Среди ее лепестков проступали очертания дивного лица».

Не стоит обманываться идиллической завязкой романа. Да, юный Генрих видит этот сон в благополучном доме любящих родителей, земная жизнь только начинается, перспективы недурны. Но: эта прелюдия в сапфировых тонах — начало жестокого посвящения.

Postscriptum

Новое время одержимо экстазом тайн, секретов, сокрытых ценностей, методов, рецептов и т. п. Когда говорят: вам я могу сказать, но умоляю, никому ни слова... лицо слушателя, неважно, простого или образованного, выражает жадное внимание.

Квинтэссенция активизирует субтильное тело, которое благотворно влияет на функциональность и органы восприятия тела физического. При этом идет сублимация вегетативно-анимальной души, оживляющей плоть. Однако наша жизнь обусловлена стихией земли. Это значит: притягательные объекты и состояния, легко провоцируя «земные интересы», препятствуют действию квинтэссенции. Страстям, напряженно потенциальным, довольно даже пустякового поощрения, дабы устремиться по следу. В процессе подобной охоты исчезает легкомыслие — индикатор сублимации, поскольку одного хотения мало, надобно умение, терпение, сосредоточенность, согласно поговорке касательно труда и рыбки из пруда. Воздержание, тактически не продиктованное желанием, губительно. Аскеза, самодисциплина раздражают анимально-вегетативную душу, которую Фома Аквинский называет «истинной матерью тела», — ей ничего не стоит уничтожить благие духовные начинания, ибо высшим категориям лучше не связываться с низшими.

Вряд ли можно отыскать что-либо притягательней секрета. Он завораживает, фатально фиксирует внимание, мгновенно обращает в рабство. Открытия и разоблачения никогда не приедаются, довольный искатель тут же нацеливается на новый секрет. Мало кого смутит скептическая максима Ларошфуко: «Обыкновенно думают, что спрятанное, особенно спрятанное тщательно, всегда лучше выставленного напоказ. Это великолепная уловка дьявола. В девяти случаях из десяти прячут уродства, недостатки, постыдную правду» (Отличная иллюстрация — миледи из «Трех мушкетеров» Дюма со своей лилией на плече. Она, кстати, современница Ларошфуко).

Любовь к сохранению и раскрытию секрета — чувство сугубо земное. В книге «Космогонический Эрос» Людвиг Клагес комментирует сие на примере баллады Шиллера.

Юноша учится у мудрецов Саиса тайному знанию. И вот он предстоит статуе Изиды во храме. Статуя закрыта покрывалом, запрещено даже близко подойти. Пользуясь безлюдьем, юноша снимает покрывало, решив узнать самое сокровенное — обнаженную истину. «Глубокая грусть привела его к ранней могиле», — заключает Шиллер.

«Зачем юноша снял покрывало? — спрашивает Клагес. — Из-за так называемой жажды знания, любопытства, проще говоря. Меж любопытством и жаждой знания нет существенной разницы. Эти чувства отражают беспокойство разума, которого беспокоит все, чем он еще не обладает».

Человеческая ситуация в режиме земли разрешает следующее: сублимацию под влиянием квинтэссенции и перемещение в акватическую среду; пребывание на земле, выращивание злаков и прочее; спуск под поверхность, близкое знакомство с царством минералов, где секретов предостаточно. В огне и воздухе секретов нет, в воде, если только на дне — но это уже земля. Изобретения, связанные с использованием трех стихий, например, «греческий огонь», или гидростанция, или аэроплан, вызваны земной необходимостью. Кое-что попадается на поверхности, но главные сокровища и секреты спрятаны внизу. Недаром известный алхимический афоризм гласит: Visita Interiora Terra Rectificando Invenies Occultum Lapidem[4].

Огонь, воздух и вода лишь в сравнительной близости к земле подчинены ее доминации. Однако в ее безднах они пребывают в рабстве и мятежах (землетрясения, вулканы). Подземные сокровища — золотые и серебряные жилы, россыпи драгоценных камней — сокрыты в таинственных пунктах и требуют для разработки немало знания, умения и мастерства.

Античность не знала и не желала знать земных глубин — сокровенных обиталищ Матерей. Лабиринты суть карты лабиринтальной структуры пространства. При чтении Филолая, Плутарха, Авзония вообще создается впечатление, что древние настолько ценили саму идею тайны, что порицали всякую попытку вторжения и раскрытия оной. Драконы, крокодилы и прочие монстры не оберегали священных или заповедных мест (мысль чисто современная), но просто жили там. Герои или просто любопытные кончали, как правило, весьма печально.

Огонь, воздух и вода пребывают в глубинах земли в беспрерывных турбуленциях, либо в кошмаре мертвенных молчаний. Атанасиус Кирхер[5] описывает бездонные провалы в мальстремах огненных озер, необозримые луга, поросшие собаками и змеями вместо цветов, над которыми горят подземные звезды — Плутон и Прозерпина, чудовищных рептилий с человеческими головами и т. п. Людвиг фон Гольдберг в «Странах под землей»[6], сохраняя аналогичную картину земли-яблока, проеденного спиральными туннелями, населяет их особой расой мудрых человеко-пауков — они враждуют с великанами из прозрачного льда.

Герои Жюля Верна энтузиасты-исследователи, смысл жизни — в раскрытии секретов. По нашей условной градации, это «жители поверхности», вынужденные устремляться вверх или вниз, поскольку, по их мнению, белых пятен на поверхности практически не осталось. Профессор Линденброк, фанатичный химик и минеролог, проникает в глубину планеты, ориентируясь по старинному документу легендарного алхимика Арне Сакнуссема. Но так же как члены «Пушечного клуба» не обрели возможностей сильфов в процессе полета на луну («Из пушки на луну»), профессор Линденброк не стал гномом («Путешествие к центру земли»). Он увидел в земных глубинах примерно то же, что и на поверхности. Жюль Верн, правда, добавил в подземное море ихтиозавров и гигантских змей. Восприятие персонажей настолько сковано рацио, что экстраординарный вояж нисколько оное не освобождает.

К числу странных утопий этого писателя относится роман «Черная Индия» — апофеоз каменного угля и рудокопов. Характерны слова горного инженера: «Если бы земной шар был весь каменноугольный, люди, вероятно, сожгли бы его в топках паровозов». Причем говорится это без всякого возмущения — констатация человека науки. Открыв неслыханно богатое месторождение угля, инженер и его соратники воздвигли там внизу город Кол-сити на берегу подземного озера с черной и прозрачной водой, населенной безглазыми рыбами. Шахтерские семьи живут в коттеджах, наслаждаясь прогулками по каменноугольным тропам в сиянии электрических прожекторов. Самое поразительное: молодой шахтер Гарри нашел на дне стометрового угольного колодца полумертвую обитательницу этих глубин — девушку Нелл, которую охранял огромный гарфанг (белая сова). Прямо-таки бездна подсознательного и анима новой психологии.

Ориентация по вертикали. Большинство вполне устраивает пребывание на поверхности, однако некоторые жаждут укрыться от внешнего мира в материнской утробе земли. Попадаются посторонние. Случайные гости. Чувствуя эхо, мираж, кружение квинтэссенции, они культивируют легкомыслие, иронию молнии, сладострастие облаков и предпочитают другой алхимический афоризм: «Много находит тот, кто мало ищет».

[1] Этот эпизод Гийом Аполлинер развил в романе «Подвиги юного дон Жуана».

[2] Дж. Рескин. «Афина в небе». 1875.

[3] Venus forma ignae verae aquae.

[4] Спустись в глубины земли, уточняя путь, найдешь тайный камень.

[5] «Подземные миры», «Mundus subterraneus», 1663 г.

[6] «Lande unter Erde», 1770 г.