В контексте перинтальной психологии

Кризис рождения вносит в жизнь ребенка резкую полярность: прошлого и настоящего, радости и страданий, света и темноты. Все описания отражают острые, насильственные, извне вовнутрь направленные катастрофические изменения. Вместе с тем внутриутробный ребенок не является пассивным.

Еще Гиппократ в работе «О сверхоплодотворении» указывал, что «ребенок старается родиться». Рождение — активный процесс и с точки зрения биологии, поскольку гормоны, запускающие схватки, вырабатываются в теле ребенка, и с психологической точки зрения, поскольку внутриутробный младенец к моменту рождения обладает большим опытом «приучения» к будущим схваткам.
Изменение характера событийности задано разницей в скорости роста тела ребенка и плодных оболочек. Тело растет, а пространство сжимается. Он «приучается» группироваться, сгибать позвоночник, ограничивать свои движения, поскольку чрезмерная атака на границу становится фактом сознания его матери, от которой он получает обратную связь. В начале структурирования поведения эмбриона происходят внутри программы его собственного физического роста, «Я» Ребенка — еще не «Другой», но пока лишь границы тела. «Другой» появляется в акте, в котором соединяется движение ребенка и чувства или иной ответ матери. Активность рождения концентрирует в себе весь опыт усилий, которые были санкционированы позитивно в период внутриутробного развития.

Французский врач-гуманист Фредерик Лебойе задался вопросом, имеет ли новорожденный переживания. «Страдают ли норовожденные?» — спрашивает он, помещая наблюдателя «снаружи», со стороны «нашего мира». Современное технологизированное сознание, лежащее в основе акушерской и неонатологической практики, отказывает новорожденному в способности коммуницировать свой опыт Другому. Какими средствами понимания должен обладать этот Другой, чтобы «прочитать» послание новорожденного? Об этом «языке» пишет Ф.Лебойе в книге «Рождение без насилия»: «Рождающийся человек резко закрывает глаза (он умеет открывать их с шести месяцев внутриутробной жизни), обожженные ярким светом, он оглушается громкими командами акушерки и звоном инструментов, он не слышит привычных голосов матери и отца, его кожа, знакомая с прикосновениями амниотической жидкости и плодных оболочек, встречает грубые ткани, его легкие обожжены воздухом. Первый крик — это крик «Нет!». Это потрясение человека, которого убивают, насилуют. Это страстный, пылкий отказ от того, что на самом деле называют жизнью». Поза эмбриона с согнутыми плечами, опущенной головой, подтянутыми коленями семантизируется как унижение и избегание в момент, когда акушер, держащий ребенка за ногу вниз головой, и сила тяготения требуют, чтобы ребенок развернулся.

Наблюдения показывают, что различия между новорожденными обнаруживаются на стадии этого первого выбора — одни разворачиваются, распрямляются, выгибаются, приобретая новый опыт и одновременно средства действия в новом мире, другие возвращаются в привычную эмбриональную позу, и всю последующую жизнь возвращение в положение «символического узника материнского лона» будет преимущественным и наиболее вероятным способом реагирования.
Исход «кризиса новорожденности» зависит, таким образом, не только от программы материнского ухода, но и от того, что приобрел ребенок в процессе рождения и во время внутриутробной жизни. Технологизированная система родовспоможения предъявляет к новорожденному равно высокий уровень требований, она рассчитана на отбор «победителей» (сразу вспоминается Спарта с технологией отбора младенцев, отсюда близко до концепций полноценности, активно разрабатываемых учеными Третьего рейха. Не является ли причиной устойчивости в нашей стране технологизированного подхода в родовспоможении родство режимов?)

«Зона ближайшего развития» конкретного ребенка, появляющегося на свет в данный момент, совершенно игнорируется, то есть условия, при которых он проявит максимум своих возможностей, остаются неизвестными. Какова же та мера помощи, которую может оказать взрослый (мать, акушер) будущему ребенку и как различить эту меру в недифференцированном поведении рождающегося человека? Ф.Лебойе описал идеальное рождение. Он говорит о языке понимания, о том, что при создании новой общности должно учитывать обретения прежней, пренатальной — медленный ритм, привычка к свету, рассеянному плодными оболочками, приученность к приглушенным голосам, связанность пуповиной. Всю эту обстановку можно воспроизвести при рождении. Новорожденного можно поместить вначале на живот матери, затем в ванну с подогретой водой, можно осуществить «лотосовое рождение», то есть не обрезать пуповины, пока она не станет бесполезной. Этот постепенный переход в ритме самого ребенка означает признание его самоценности, подобно тому, как в эпоху Возрождения ценность детства была признана тем, что, во-первых, ребенка не выталкивали, а вводили в новую жизнь, и, во-вторых, появление специальной литературы для детей и изображений ребенка, а не миниатюрного взрослого подтверждали для него его опыт отличност и самобытности.

Завершая поэтичное описание идеального рождения, Лебойе касается вопроса о средствах, которыми должна обладать мать, чтобы понять меру своего участия в процессе рождения. «Ничего не нужно. Только Терпение. И скромность. Мир в сердце. Тишина. Немного понимания, внимания к «Другому»… Нужна любовь. Потому что без любви вы будете просто очень ловки… И ребенок не перестанет кричать…

Спросите у своей совести. Должно быть, в вас осталась нервозность, плохое настроение, злость. Ребенок не ошибается. Новорожденный — это зеркало, он возвращает вам ваше изображение».

В современном акушерстве новая среда строится не по законам уподобления, а на основе противостояния, борьбы, по «мужским» законам. Отто Ранк впервые ввел понятие «травма рождения» и определил мать как центральную фигуру, ответственную за исход первого противостояния ребенка и изменяющегося мира. Элизабет Бадинтер, французский философ, указала на связь между общественными потребностями и мерой материнской ответственности за рождение ребенка: «Если общество заинтересовано в сохранении здоровья и воспитании ребенка, то его внимание направляется на мать, которая в ущерб отцу становится главным персонажем. Она становится лучшей или худшей матерью в зависимости от того, ценится или же обесценивается в обществе материнство».

Отражение насильственной, обижающей, репрессивной по своей природе обстановки рождения человека было исследовано Станиславом Грофом, который систематизировал и обобщил эмбриональные переживания пациентов, находящихся в измененном состоянии сознания. В совместной с Кристиной Гроф работе «Сияющие города и адские муки» он описал процесс рождения так, как он видится изнутри и сохраняется в бессознательном в виде «перинтальных матриц», на основе которых в течение жизни конденсируется весь последующий опыт. В первой фазе, соответствующей началу родового процесса, пациент переживает всеобъемлющее чувство беспокойства и ощущение опасности для жизни. Вторая фаза, совпадающая с первой клинической стадией родов, это время, когда «существование кажется лишенным смысла», происходит концентрация на роли жертвы, невозможности спасения и безысходности. Третья перинтальная матрица, соотносящаяся со второй стадией родов, воплощается в переживаниях напряжения, борьбы, сопротивления, ярости, сильного возбуждения. Четвертая матрица (третья клиническая стадия родов) переживается как максимум боли, смерть и повторное рождение. Страдания и агония доходят до переживания разрушения.

Важно отметить, что на разных стадиях рождающийся ребенок может иметь средства, позволяющие перейти от положения жертвы к активным действиям. Эти способы и средства зависят от меры помощи матери. Например, ослабление сократительной деятельности матки, невыраженная доминанта дна, асинхронизированные сокращения и нерегулярный ритм присущи женщинам, у которых в дородовом периоде возникли различные невротические нарушения в виде эмоциональных расстройств и нарушений отношений с другими людьми. Когда в арсенале рождающегося ребенка отсутствуют средства для освоения новой стадии рождения, возможен регресс на предыдущую. Например, при ослаблении сократительной деятельности матки активность ребенка угнетается.

Опираясь на концепцию развития субъективности, можно сказать, что рождение представляет собой кризис «событийности», внутри которого продолжается начавшееся задолго до рождения становление самобытности ребенка.

Рождение, разрушая систему «мать — плод», открывает возможности для ее изучения. При наблюдении рождения обнаруживается, что, во-первых, ребенок включается в программу взаимодействия, которая содержит в себе различное число «узнаваемых элементов» — от почти полного уподобления до резкого противостояния. Эти программы зависят от господствующей идеологии — «мужской» или «женской»; во-вторых, рождение — это продолжение становления самобытности матери и ребенка, начавшееся приблизительно в середине беременности. Если самобытность реализована, то она действует, как «функциональный орган» рождения в виде материнской помощи и активного позитивного саморуководства.