Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Ноября, понедельник
В ночь на понедельник я почувствовал смертельный ужас. Небыло прямых поводов. Просто г вокруг была глухая тьма, в нейлежал мертвый город. У меня возникло предчувствие, что мояжизнь сегодня кончится. У каждого из нас бывают моменты, когда мы ясно представляемсвою будущую неизбежную смерть. Один раньше, другой позже, нообязательно вдруг с леденеющей душой ясно понимает, чтонастанет момент, когда вот это мое " я" перестанетсуществовать, перестанет дышать, не станет этой головы, глаз.И каждый по-своему задыхается на миг, переживая, отбрасываяэто отвратительное ощущение, хватаясь за успокоительнуюсоломинку: " Это еще не сегодня, еще далеко". Впервые я пережил такое ощущение, когда умерла бабка, ноэто было ничто по сравнению с тем, что навалилось на меня вночь на понедельник. Дело в том, что я не мог ухватиться за" еще не сегодня", -- каждый день могло быть " сегодня". Язадохнулся. От ужаса смерти кружилась голова. Слез с печки, нащупалледяными руками коптилку, спички, осторожно, на ощупь, вполной тьме вышел во двор. Словно в ушах заложено -- ни лаясобак, ни шороха. Я взял лопату и полез под дом. Дыра под домом была оченьнизкая, едва протиснулся в нее, и дальше, между землей ибалками, было пространство всего сантиметров двадцать. Но яполз, загребая песок подбородком, распластавшись, держа однойрукой коптилку, другой подтягивая лопату, натыкался на столбы, битые кирпичи и дохлых, высохших, как пергамент, крыс. Одну яотпихнул с досадой, она покатилась со звуком пустой коробки. Забравшись достаточно далеко, я зажег коптилку и поставилее в песок. Лицо было в пыли и паутине, Я утерся и, лежа набоку, принялся копать. Сперва было неудобно, каждую лопату приходилось вынимать, извиваясь. Потом я перекатился в вырытую яму, где могподняться на локтях, и стал рыть быстрее. Песок был сухой и сыпучий, но полный обломков кирпича, окоторые скрежетала лопата. Скоро я стал мокрый, но зато в ямемог стоять уже на коленях. Она получалась неровная, осыпающаяся, как продолговатая воронка. Я выкопал черепки, четырехгранный гвоздь, в песке попадались газетные обрывки.Здесь все сохранилось так, как при постройке дома при царе, и, наверное, уже не было тех людей, которые печатали и читали этигазеты или отбрасывали битые кирпичи. Яма была нужна мне, чтобы спрятаться. Действительно, мнестало спокойнее. Здесь я мог умереть лишь в трех случаях: еслименя найдут с собаками, если в дом попадет бомба, если домбудет гореть. Я думал, что совсем один, и чуть не потерял сознание, когдарядом вспыхнули два зеленых огня. Это Тит пришел и смотрелогромными глазищами. Тогда я, придя в себя, чуть не расплакался от благодарностик нему, радости и тепла. Перетащил его к себе на колени -- онне протестовал, наоборот, стукнулся лбом и замурлыкал, и сталимы сидеть, читать обрывки прессы полувековой давности. Мы внимательно изучили торговое объявление, что какой-тоШмидт имеет честь предложить большой выбор самых лучшихшвейцарских граммофонов, к ним иголки " Амур" и у него можноприобрести роскошный набор пластинок, а цены дешевые...Почему-то он же занимался скупкой часов, жемчуга и старинныхвещей. С ума сойти, были когда-то на земле времена: людиспокойно жили, покупали часы, граммофоны, жемчуг... Трудноповерить. А нам с Титом как раз только и не хваталограммофона. Я незаметно уснул, скорчившись в песке, а когда проснулся, дыра под домом светилась: значит, был уже день. Кот во снеоставил меня, я замерз, и вообще мне показалось тут не такуютно и безопасно, как ночью. С досок пола свисали целыезанавеси грязной паутины. Этот низкий пол давил и угнетал. Уменя опять взвинтились нервы: представилось, как дом рушится ираздавливает меня всей тяжестью. Я по-пластунски, торопясь, пополз к дыре, словно крысы меня за пятки кусали, выскочил. Чтоб успокоиться, наклонился над бочкой с дождевой водой --попить. В воде плавало много листьев, я их вылавливал, дул наводу; она была сладковатая, очень вкусная. Я еще подумал: есликогда-нибудь доживу и увижу настоящий водопровод, все равнобуду пить воду дождевую, она мне нравится. Тут послышались какие-то звуки. Я вздрогнул, поднял головуи увидел, что во двор с улицы входит немецкий солдат свинтовкой, а на улице я успел заметить второго. Инстинктивно иочень глупо я присел за бочкой, отлично понимая, что менясейчас увидят. Когда мне показалось, что они в мою сторону не смотрят, япошел за угол дома, опять-таки глуповато пригибаясь, суеверноне оглядываясь и не видя их, словно при этом и они не должныменя увидеть. Я услышал: " Э... Э! " -- выпрямился иостановился. Солдат смотрел на меня строго. Он был чернявый, коренастый, лет тридцати, мешковатый, в грязных, стоптанныхсапогах. Его лицо было очень обыкновенное, будничное, чем-тознакомое -- ни дать ни взять слесарь со " Спорта"... Фуражка нанем сидела косо, из-под нее лихо выбились темные кудри. Онсказал по-немецки: -- Подойди. Я сделал несколько шагов вдоль стены. -- Растрелят, -- строго сказал он и стал подниматьвинтовку. Она, очевидно, была заряжена, потому что затвором он нещелкнул. Другой немец подошел, взял его за локоть, что-тоспокойно-безразлично сказал, это звучало примерно так: " Дабрось ты, не надо". (Это я так думал.) Второй солдат был старше, этакий пожилой дяденька совпалыми щеками. Чернявый ему возразил, на миг повернув голову.В этот миг -- я понимал -- мне надо было прыгнуть и мчатьсякуда глаза глядят. Надо же, что именно сейчас мои гранатылежали в сенях. Это был тот момент, который я предвидел. Не было времени даже крикнуть: " Пан! Пан! Подождите! " Чернявый просто поднимал винтовку, на один миг отвернулголову, возражая пожилому, и это был последний миг моей жизни, Все это я понял, не успев шевельнуться. Это, как бывает, толкнешь локтем графин или цветочный горшок -- видишь, как онкренится, падает прямо на твоих глазах, и успеваешь подумать, что надо схватить, что он сейчас, такой еще целый исовершенный, разобьется, но не успеваешь сделать движения, только с досадой и обидой подумаешь, глядя, как он падает, --и он вдребезги. Перед своим лицом я увидел -- не в кино, не на картинке, нево сне -- черную дырку ствола, физически ощутил, как она, опаленная, противно пахнет порохом и огнем (а пожилой, кажется, что-то продолжал говорить, но чернявый -- горе! горе! -- не слушал), и долго-долго не вылетал огонь. Потом дырка передвинулась с моего лица на грудь, ямгновенно, изумленно до крика понял, что вот, оказывается, какменя убьют: в грудь! И ружье опустилось. Я не верил, и уже верил, и ждал, что оно опять начнетподыматься. Пожилой скользнул по мне взглядом, тронулчернявого за плечо и пошел со двора. Чернявый строго сказалмне: -- В-эг! Только тогда я наконец сделался ни жив ни мертв и облилсяхолодным потом. Словно во сне, я пошел за угол на дрожащих, похолодевших, тонких, как проволочки, ногах, вошел в сени, стал в угол лицом и стоял там, покачиваясь. Сколько потом ни думал, так до сих пор не понимаю, что этобыло. Шутка? И пожилой говорил: " Перестань ребячиться, не пугай его"? Или серьезно? Ипожилой говорил: " Да брось ты, на что он тебе сдался? " Еслишутка, то почему он хотя бы потом, хотя бы чуть не улыбнулся? Если серьезно, то почему не выстрелил?
Данная страница нарушает авторские права?