Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Бабий ЯР. Система
Давыдов был арестован очень просто и буднично. Он шел по улице, встретил товарища, Жору Пузенко, с которымучился, занимался в спортивной секции, вместе к девчонкамходили. Разговорились, Жора улыбнулся: -- Что это ты, Володька, по улицам ходишь? А ну-ка, пойдем. -- Куда? -- Пойдем-пойдем... -- Да ты что? Жора все улыбался. -- Пойдешь или нет? Могу документы показать. Он вынул документы следователя полиции, переложил изкармана в карман пистолет, продемонстрировал его как бынечаянно. День был хороший, солнечный, улица была полна прохожих, немцев. Двинулись. Давыдов тихо спросил: -- Тебе не стыдно? -- Нет, -- пожал Пузенко плечом. -- Я за это деньгиполучаю. Так мило и спокойно они пришли в гестапо, на Владимирскойулице, дом 33. Дом этот находится недалеко от площади БогданаХмельницкого, почти напротив Софийского собора, он сразубросается в глаза, огромный, темно-серый, но кажущийся почтичерным из-за контраста с соседними домами. С колоннами ипортиком, он, как гигантский комод, воз вышается над пропахшейпылью веков Владимирской. Его строили до революции длягубернской земской управы, но не закончили, и при Советскойвласти в нем стал Дворец труда. Потом в доме помещался один изнародных комиссариатов Украинской ССР до самого отступления в1941 году. Теперь его заняло гестапо. За величественнымфасадом находились отлично оборудованные следовательскиекабинеты, а во дворе, скрытая от любопытных глаз, -- каменнаятюрьма, соединенная с главным зданием переходами. Давыдов был рядовым в 37-й армии, он попал в плен у деревниБорщи, прошел Дарницкий лагерь и несколько других и бежал подЖитомиром. У него в Киеве был знакомый врач, связанный спартизанами в Иванковском районе, куда он отправлялмедикаменты, Давыдов должен был отправиться с медикаментами вИванков, когда произошел этот нелепый арест. Осталось неизвестным, что и откуда знал Пузенко, ноДавыдова поместили в самую страшную, так называемую" жидовскую" камеру, как селедками набитую людьми, ожидавшимиотправки в Бабий Яр. Давыдов понял, что дело его почтибезнадежно. Его вызвали на допрос и потребовали рассказать, что онзнает о партизанах, а также правда ли, что он еврей. Давыдов стал кричать, что никакой он не еврей и никакой непартизан, а Пузенко сводит с ним личные счеты. Его провели накомиссию, где немецкие врачи обследовали его на предметеврейских признаков, но дали отрицательное заключение. Тем неменее его отвели обратно в ту страшную камеру, потому чтовыпускать оттуда было не принято. Это как конвейер; попал --катись, обратного хода нет. Людей из камеры уводили, и они не возвращались, а Давыдоввсе сидел. Наконец, когда осталось десять человек, их вывеливо двор, где стояла машина, которую они сразу узнали. Это была одна из душегубок, известных всему Киеву, " газенваген", как называли ее немцы. Она представляла собойчто-то вроде нынешних автомобилей-холодильников. Кузов был безокон, обшит доской-вагонкой, покрашен в темный цвет, сзадиимелась двустворчатая герметическая дверь, внутри кузов былвыстелен железом, на полу -- съемная решетка. Десять мужчинразместились просторно, и к ним подсоединили еще девушку, очень красивую еврейку из Польши. Они все стали на решетку, держась за стены, двери за нимизакрыли и так, в полной темноте, куда-то повезли. Давыдов понимал, что сейчас они приедут в Бабий Яр, но неувидят его, потому что через отверстие у кабины водителя будетпущен газ. Смертники не разговаривали, а ждали лишь этого момента, чтобы попрощаться. Но машина все ехала, качалась, приостанавливалась, трогалась и вот, кажется, совсем остановилась. Залязгаладверь, из нее брызнул свет -- и голос: -- Выходи! Они торопливо, глотая воздух, вышли, по привычке стали вряд. Вокруг были колючие заграждения, вышки, разные строения.Эсэсовцы и полиция. Подошел здоровый, ладно сложенный русский парень в папахе, в галифе и блестящих сапогах (потом узнали, что это бригадирВладимир Быстров), в руках у него была палка, и он с размахуударил каждого по голове: -- Это вам посвящение! Слушай команду. На зарядку шагоммарш! Бегом!.. Стой!.. Кругом!.. Ложись!.. Встать!.. Гусинымшагом марш!.. Рыбьим шагом!.. Полицейские бросились на заключенных, посыпались ударыпалками, сапогами, крик и ругань. Оказалось, что " гусинымшагом" -- это надо идти на корточках, вытянув руки вперед, а" рыбьим" -- ползти на животе, извиваясь, заложив руки заспину. (Узнали также потом, что такая зарядка делалась длявсех новичков, чтобы их ошарашить; били на совесть, палкиломались на спинах, охрана вырезала новые.) Доползли до огороженного пространства внутри лагеря, тамопять выстроились, и сотник по фамилии Курибко прочиталследующую мораль: -- Вот. Знайте, куда вы попали. Это Бабий Яр. Разница междукурортом и лагерем ясна? Размещаетесь по землянкам, будетеработать. Кто будет работать плохо, нарушит режим илипопытается бежать, пусть пеняет на себя. Девушку отделили и отправили на женскую половину лагеря, мужчин повели в землянку. Землянки тянулись в два ряда: обычные землянки, бригадирская, " жидовская", " больничная". Та, в которую привелиДавыдова, была обыкновенным блиндажом без окон, с единственнойдверью и рядами двухэтажных нар; пол был земляной, в дальнемконце плита, под потолком тусклая лампочка, дух был тяжкий, как в берлоге. Каждому определили место, и лагерная жизньначалась. Позже Давыдов думал, почему немцы не включили газ или нерасстреляли сразу, но дали отсрочку, поместив в этот странныйлагерь. Зачем он вообще существовал? Объяснение, пожалуй, одно. К своей системе Освенцимов, Бухенвальдов и Дахау немцыприходили не сразу, они экспериментировали. Они начинали стого, что просто расстреливали, но потом, будучи людьмихозяйственными и педантичными, нащупывали форму этих " фабриксмерти", где, прежде чем убить людей, из них извлекалась ещекакая-то польза. Овраг с ежедневными расстрелами продолжал функционироватьнормально. Убивались такие враги, которых сажать в лагерь --только беспокойство. Их привозили, гнали в овраг по тропке, клали на землю под обрывом и строчили из автоматов. Почти всечто-то кричали, но издали нельзя было разобрать. Потом обрывподрывали, чтобы засыпать трупы, и так перемещались все дальшевдоль обрыва. На раненых не тратили патронов, но простодобивали их лопатами. Однако некоторых вроде Давыдова, особенно тех, кто выгляделпоздоровее, а вина была сомнительной, помещали сперва в лагерьнад оврагом, который выстроили к весне 1942 года, и здесь приэкзекуциях и самом образе лагерной жизни происходилестественный отбор. Немцы не спешили расстреливать тех, чтовыживали; они знали, что это от них никогда не уйдет. Итак, каждый день в половине шестого утра раздавались ударыпо рельсу. Заключенные быстро-быстро, за каких-нибудь полторыминуты одевались и под крики бригадиров валили из всехземлянок -- заросшие, костлявые, звероподобные, быстростроились, пересчитывались, и следовала команда: " Шагом марш, с песней! " Именно так. Без песни в лагере шагу не делали. Полицаитребовали петь народные " Распрягайте, хлопцы, коней", " Ой, ты, Галю, Галю молодая" или, солдатскую " Соловей-пташечка, канареечка жалобно поет", а особенно любили " Дуня -- я, Дуня-- я, Дуня ягодка моя". Бригадир сам выкрикивал похабныекуплеты, а вся колонна подхватывала припев. Были случаи, когдаколонна, озлобившись, запевала " Катюшу", тогда начиналосьпобоище. Так с песнями выползали на центральный плац -- в очередь зазавтраком, получали по ломтику эрзац-хлеба и два стакана кофе, вернее, какой-то остывшей мутной воды. Я спрашивал у Давыдова: а во что получали? Нужна ведькакая-то посуда? Он говорил: у кого был котелок, кто напомойке достал консервную банку, и потом многие ведь умирали, посуда переходила по наследству. После завтрака опять с песнями разводились на работубригадами по двадцать человек. Что это была за работа? Вот слушайте и вообразите. 1. Обитатели " жидовской" землянки отправлялись копать землюв одном месте, насыпали ее на носилки и переносили в другоеместо. На всем пути выстраивались в два ряда охранники спалками, и люди несли носилки бегом по этому коридору. На носилки полагалось накладывать столько, чтоб едваподнять, а немцы молотили палками, вопили, ругались: " Шнель! Шнель! Быстрее! " -- не работа, а прямо паника какая-то. Людивыбивались из сил, падали, и этих " доходяг" тут же выводили вовраг и пристреливали либо просто проламывали череп ломом, поэтому они бегали из последних сил и падали, лишь теряясознание. Команды немцев уставали, сменялись, а ношение землипродолжалось до ночи. Таким образом, все были заняты, деятельность так и бурлила. 2. На отдаленном пустыре возводились непонятные сооружения, часть заключенных отправлялась туда. Строительство велось подбольшим секретом, поэтому те, кто уходил туда на работу, обратно уже не возвращались. (Секрет раскрылся лишь потом: вБабьем Яре создавался экспериментальный мыловаренный завод длявыработки мыла из убитых, но достроить его немцы не успели.) 3. Шла разборка обветшавших бараков, которые остались отстоявшей на этом месте до войны советской воинской части.Лагерное начальство решило, что они портят вид и закрываютобозрение Между прочим, сюда, в бригаду " гвоздодеров", поступали самые отощавшие " доходяги" из русских землянок, они, прежде чем отдать богу душу, дергали и ровняли ржавые гвозди. 4. Чтобы территория опять же таки хорошо просматривалась, вырубались все деревья и корчевались пни как по лагерю, так ивокруг него; немцы чувствовали себя лучше, когда вокруг всебыло голо. 5. Небольшая группа мастеровых -- столяры, сапожники, портные, слесари -- работала в мастерских, обслуживая охрану иделая разные работы по лагерю. Это были " блатные" работы, попасть на которые считалось большой удачей. 6. " Выездные" бригады под сильной охраной возились наИнститутскую, 5, где строилось гестапо; иногда их же посылалиразбирать развалины. 7. Женщин использовали вместо лошадей: запрягали понескольку в подводу, и они возили тяжести, вывозили нечистоты. Лагерем руководил штурмбаннфюрер Пауль фон Радомский, немецлет пятидесяти пяти, с хриплым голосом, бритоголовый, упитанный, но с продолговатым сухим лицом, в роговых очках.Обычно он ездил в маленькой черной легковой машине, правя сам, рядом сидела пепельно-темная овчарка Рекс, хорошо известнаявсему лагерю, тренированная рвать мясо людей, а на заднемсиденье -- переводчик Рейн из фольксдойчей. У Радомского были заместители: Ридер по прозвищу " Рыжий", законченный садист, и специалист по расстрелам " Вилли", оченьвысокий и худой. Далее шла администрация из самих заключенных: сотники ибригадиры. Особенно выделялся чех по имени Антон, любимец иправая рука Радомского. Было уже известно: что Антон предложитшефу, то и будет; Антона боялись больше, чем самого шефа. Уженщин бригадиром была двадцатипятилетняя Лиза Логинова, артистка театра русской драмы, любовница Антона, не уступавшаяему в садизме, зверски бившая женщин. Давыдов подробно рассказывает об этой дикой не столькожизни, сколько полужизни, потому что каждый день можно былозапросто умереть. Умирали в основном вечером. После работы все заключенные собирались на плацу ивыстраивались буквой " П". Начиналось самое главное: разборнакопившихся за день провинностей. Если был побег, этозначило, что сейчас расстреляют всю бригаду. Если Радомскийприкажет, будут стрелять каждого десятого или пятого из строя. Все смотрели на ворота: если несут пулеметы, значит, сегодня " концерт" или " вечер самодеятельности", какиронизировали полицаи. На середину выходил Радомский спомощниками, и объявлялось, что вот-де сегодня будетрасстрелян каждый пятый. У стоящих с краю в первом десятке поднималась дикаямолчаливая борьба: каждый видел, какой он по счету. Ридерначинал отсчет, и каждый стоял, замерев, съежившись, и еслипадало " Пять! ", Ридер выдергивал из строя за руку, и просить, умолять было совершенно бесполезно. Если человек продолжалупираться, кричал; " Пан, пан, помилуйте, пан..." -- Ридервыстреливал в него мимоходом из пистолета и продолжал счетдальше. Ни в коем случае не следовало смотреть ему в глаза: он могуставиться на кого-нибудь и выдернуть без счета просто за то, что ты ему не понравился. Далее отобранных подталкивали в центр плаца, велели. " Наколени! " Эсэсовцы или полицаи обходили и аккуратно укладываликаждого выстрелом в затылок, Заключенных заставляли запевать песню, они обходили круг поплацу и отправлялись по землянкам. Однажды прибыла партия заключенных из Полтавы. Забили врельс среди дня, собрали всех на плацу и объявили, что сейчасбудут расстреляны украинские партизаны. В центре плаца стоялина коленях человек шестьдесят, с руками назад, за ними всталирядами полицаи, Вдруг один молоденький полицай закричал: " Не будустрелять! " Оказалось, что среди заключенных его родной брат инемцы специально подстроили этот спектакль: чтобы брат стрелялв брата. К полицаю подбежал немец, достал пистолет. Тогдамолоденький полицай выстрелил, но ему тут же стало плохо, иего увели. Ему было лет девятнадцать, убитому брату -- летдвадцать пять. Всех остальных стреляли зачем-то разрывнымипулями, так что мозги летели прямо в лица стоявших в строю. За мелкие провинности назначалась порка. Выносили сделанныйв столярке стол с углублением для тела, человека клали туда, прижимали сверху доской, накрывавшей плечи и голову, и дваздоровых лба из лагерных прихлебал добросовестно молотилипалками, которые шутя звали " автоматами". Получить двести" автоматов" означало верную смерть. В одной бригаде при вечерней поверке не хватило человека.Его быстро нашла собака в уборной висящим под стульчаками. Онхотел дождаться ночи, чтоб бежать. Сотники били его на станкепалками до тех пор, пока мясо не стало отваливаться кусками, били мертвого, расшлепав в тесто. Парнишка лет семнадцати пошел на помойку поискать еду. Этозаметил сам Радомский, он осторожно, на цыпочках, сталподкрадываться, доставая на ходу револьвер, -- выстрелил вупор, спрятал револьвер и ушел, удовлетворенный, словнобродячую собаку убил. Стреляли за то, что второй раз становился в очередь заедой; сыпали " автоматы" за то, что не снял шапку; когда в" больничной" землянке скоплялось много больных, их выгоняли, клали на землю и строчили из автоматов. А " зарядки" даже занаказание не считались, это было сплошь и рядом: " вставай", " ложись", " рыбьим шагом"... Все это Давыдов видел своими глазами, был бит, пел песни, стоял в строю под отсчетом Ридера, но роковая цифра на неговсе не выпадала. Радомский изобрел чисто свой, уникальный способ наказания.Заключенным велели влезть на дерево и привязать к верхушкеверевку. Другим заключенным велели дерево пилить. Потом тянулиза веревку, дерево рушилось, сидящие на нем убивались.Радомский всегда лично выходил посмотреть и, говорят, оченьсмеялся. Которые не убивались, тех Антон добивал лопатой. Быстрее всех гибли евреи или полуевреи из " жидовской" землянки, которых немцы со свойственным им " юмором" называли" зимль-команда" -- " небесная команда". Но другие изо всех сипцеплялись за жизнь, боролись за еду. одежду. Одежду не выдавали. С прибывающих снимали что получше --сапоги, пальто, пиджак, и полицаи меня-ли это в городе насамогон. Поэтому каждый старался добыть одежду с трупов. С едой было сложнее. Кроме утреннего кофе -- темной бурды ихлеба, давали днем еще баланду. При тяжелой, изнурительнойработе на такой еде, конечно, нельзя было протянуть, но иногдапоступали передачи. Женщины бродили вокруг лагеря, высматривали своих и бросали через проволоку хлеб. Если жедавали полицаю у ворот литр-другой самогону, то он иной разпередавал заключенному мешочек с пшеном или картошку. По утрам выделялись дежурные, которые под конвоем обходилипроволочные заграждения под напряжением в 2 200 вольт идлинными палками доставали погибших за ночь собак, кошек, ворон, иногда попадались даже зайцы. Все это они приносили в " зону", и начиналась " барахолка": кусок кошки менялся на горсть пшена и т. п. С помойки можнобыло стащить картофельных лушпаек. Складывались и сообщаварили на плите свой суп, благодаря которому Давыдову и таким, как он, и удавалось тянуть. Никто, и он в том числе, не загадывал, надолго лиоттягивается конец. Тяга к жизни существует в нас, пока мыдышим. Одни прибывали, другие умирали -- сами ли, на плацу ли, в овраге ли. Машина буднично работала.
Данная страница нарушает авторские права?