Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Бизнес становится опасным
Свой обычный трудовой день я начал с того, что, одевшисьпотеплее и взяв мешок, вышел на -- угол Кирилловской иСырецкой, где уже околачивалось с десяток таких жепромышленников, как я. Здесь трамваи, возившие торф наконсервный завод, делали поворот, и мы, как саранча, кидалисьна платформы, сбрасывали торф, подбирали и делили. Показался грузовой трамвай с платформой, проводник в тулупеи валенках сидел на передней ее площадке. Мы, конечно, кинулись на приступ -- и тут увидели, что на платформе неторф, а свекла. Боже ты мой, мы накинулись на нее, какволчата, она была мерзлая, стукалась о мостовую и подпрыгиваламячиками. Я удачно повис и бросал, бросал дольше всех, поканадо мной не вырос тулуп проводника, и я выскользнул из самыхего рук. Пока я бежал обратно, на мостовой поднялась драка и многиележали на земле. Все озверели при виде свеклы и забыли провсякий дележ. От обиды я заругался, потому что я-то сбросил больше всех, я кинулся в драку, вырвал один клубень у какого-то малыша, сунул за пазуху, но тут мне так дали, что в глазах сверкнулимолнии, и я на время перестал видеть. Я упал, сбитыйподножкой, закрывался руками, меня злобно лупили ногами вбока, пытались перевернуть, чтоб отнять свеклу. Не знаю, чембы это кончилось, но показался второй трамвай -- и тоже сосвеклой. Тут я схитрил. Я побежал вперед. И когда уже все висели, апроводник, ругаясь, побежал по свекле сгонять, я прыгнул напокинутую им переднюю площадку платформы. У этих платформ противные ступеньки, всего величиной сладонь, а вместо рукоятки тонкий приваренный прут. Схватившисьза этот прут, став одним валенком на ступеньку, я изо всех силдотянулся, цап-нул одну, другую свеклу, сунул за пазуху -- ивэто мгновение валенок сорвался. Я повис, держась за прутобеими руками, видя, как серо-стальное колесо катится посеро-стальному рельсу на мои волочащиеся по рельсу валенки. Яне чувствовал рук, они онемели на ледяном пруте, и у меня неосталось ни капли силы, чтобы подтянуться. Высоко над собой яувидел проводника, который возвращался; я тоненько и короткокрикнул: -- Дядя! Он сразу понял, схватил меня за руки и втянул на площадку.Он потащил за веревку и отсоединил дугу от провода, трамвайпробежал немного и стал. Тогда я прыгнул на мостовую и побежал, как не бегал ещеникогда. Вагоновожатый и проводник перекрикивались, ругались, но я не оборачивался, бежал до самого дома, влетел в сарай, заперся на щеколду и посидел там на ящике, приходя в себя.Потом пошел в хату и торжественно положил перед бабкой трисвеклы... Она так и всплеснула руками.
СМЕРТЬ
Деда привезли из больницы накануне пасхи. До войны пасхубабка отмечала " не хуже людей". Подготовка начиналась еще сзимы: экономились деньги, загодя, подешевле доставалась мука, изюм, краски в пакетиках, собиралась луковичная шелуха. Бабкачасами ходила по базару, торгуясь за каждую копейку. Домастрого следила, чтобы никто не смел прикасаться кзаготовленным пасхальным продуктам. К тому же еще пост, и всеели впроголодь. Мы с мамой, хоть и безбожники, чтобы необижать бабку, подчинялись ей во всем. Она сама коптилаокорок, жарила домашнюю колбасу, варила особый, праздничный" узвар" -- компот, пекла творожную бабку и, конечно, варилаяички. Мне поручалось тереть скалкой в макотре" мак с сахароми за это разрешалось облизать скалку. Раскрывались пакетики, ияички красились в яркие, веселые цвета, а часть из них, сваренная в луковичной шелухе, получалась темно-оранжевой. Для куличей у бабки был ряд глиняных вазонов в кладовке.Пеклись два больших кулича, как поросята, -- для дома, и целыйвыводок маленьких, размером с чашку, -- чтобы с ними в гостиходить, и всем дарить, и нищих оделять. Куличи пеклись сванилью, и когда они сидели в печи, по хате такой дух, чтохоть падай. Бабка с корзинкой уходила ко всенощной -- святить, мы же, честно голодные, спали, и она возвращалась на рассвететоржественная, просветленная, неземная, будила нас ипоздравляла. В хате все сияло чистотой: заново были побеленыстены, повешены чистые занавески, свежие половички прилипали квыскобленному полу. Праздник во всем, необыкновенный праздник. Раздвинутый стол уставлен едой и цветами. Но сразу на негонабрасываются только невоспитанные хамы. Сперва надо умыться вбольшом тазу, на дне которого сверкают серебряные монеты, затем одеться во все свежевыстиранное и новое. Бабкаторжественно усаживала каждого за стол на строго отведенноеему место и страстно, проникновенно произносила. " Оченашч. -- Христос воскрес! -- облизываясь, говорил дед радостно. -- Воистину воскрес! -- счастливо отвечала бабка со слезамина глазах, в последний раз осматривая стол: хоть как нелегкодалось, но, правда, не хуже, чем у людей, и она разрешала: --Ну, с богом, будьмо счастливы! И после этой торжественной части начиналась хорошая жизнь. И сейчас бабка решила во что бы то ни стало на пасху печькуличи. Всего другого можно было не иметь, но за куличи онацеплялась так, словно иначе ей уготован ад. Мама вернулась издальнего похода на " обмен" с зерном и картошкой. Дед послебольницы был еще очень слаб. Сначала зерно нужно было смолоть. У одних людей за насыпьюбыла мельничка, они давали на ней молоть за стакан-два муки. Пошли мы с бабкой. Мельничка стояла в сарае и представляласобой два кругляка от бревна, положенные один на другой.Верхний кругляк надо было крутить рукояткой, подсыпая зерночерез дыру в центре его. В трущиеся поверхности кругляков быливбиты железки, чтобы зерно давилось и перетиралось в муку. Став по обе стороны, мы с бабкой ухватились за ручку ивдвоем едва-едва проворачивали тяжелый кругляк. Бабкаподсыпала зерно самыми маленькими порциями, чуть не щепотками, а все равно тяжело. Работали полдня, выбивались из сил, отдыхали, стали совсем мокрыми. В сарае гулял ветер, бабкабеспокоилась, как бы я не простудился. Домой шли -- едва волочили ноги, окоченели на пронзительномветре. Бабка взялась просеивать муку -- и отсеяла щепоткуострых, как бритвочки, отколовшихся от мельнички железныхосколков. Я достал магнит и обработал им всю муку, выловивмного осколков. Бабка горевала, что из нашей самодельной мукиполучатся не белые куличи, а серые хлебы, но она замесила, легла спать, а ночью у нее поднялся жар, она требовала белоймуки, изюма, масла. На другой день мама бегала по людям, искала доктора. Пришелстаричок, ему заплатили два стакана муки, он выписал рецепты. -- Только сам не знаю, -- сказал он, -- где вы этодостанете. -- Как же быть? -- спросила мать. -- А что я могу сделать? -- рассердился он -- Натопитесначала, чтоб хоть пар изо рта не шел. Ну, поите ее горячиммолоком, питание надо, она вконец истощена. Мать поила бабку травами, обежала весь город и все-такидостала где-то пузырек микстуры. Но бабке становилось хуже, ейнечем было дышать, она все время кричала: -- Жарко! Воздуха! Мы по очереди сидели, обмахивали ее газетами, но ей былолучше, когда на нее просто дули изо рта. Иногда она приходилав себя и беспокоилась за куличи. Мать испекла их, они вышличерные, клейкие, а на зубах хрустел песок. Бабка посмотрела изаплакала. Пришли кума Ляксандра и ее слепой муж Миколай. Это былиудивительно добрые и безобидные старики, самые добрые, какихтолько я до сих пор видел в жизни. Дед и бабка дружили с нимис самой юности, и когда-то у них был сын, один. Бабкарассказывала, что это был очень славный парень. Он стал однимиз первых комсомольцев на Куреневке, его послалиорганизовывать комсомол на селе, и там его убили. Это было в1919 году. Вслед за этим Миколай ослеп. Бабка говорила: " Выплакал глаза", -- хотя, конечно, он ослеп от болезни.Ляксандра и Миколай совершенно не понимали в политике, онитолько знали, что их единственный Коля был очень хорошим, иони так никогда и не могли постичь, за что его убили, кому этопонадобилось. Раньше Миколай и дед работали вместе, но теперь Миколай былсовсем дряхлый и беспомощный, Голова его была покрытажиденьким седым пушком, на носу зачем-то очки: справа синеестекло, а левое стекло разбилось, и Микопай вставил вместонего кружочек из тонкой фанеры. Кума Ляксандра вместе с бабкой крестила меня. Она быладворничихой. Рано утром она выходила на площадь и выводила ссобой Миколая. Она мела метлой, а мужу давала грабельки, и оночень аккуратно, последовательно проводил вслепую грабелькамипо земле, ни бумажки, ни соринки не пропуская. Так они работали по многу часов, потому что площадь былабольшая, зато после них она выглядела нарядно, вся в следах отграбель, как свежезасеянные весенние грядки. Они были белорусы, но прожили почти всю жизнь в Киеве так ине научившись ни русскому, ни украинскому языку. -- Адна бяда не ходзиць, а другую за сабою водзиць, --вздыхала Ляксандра, сидя у бабкиной постели. -- Бодрись, Марфушка, ты яще маладая, добраго у житти не успелапабачиць.,. -- Пабачиць, як яще пабачиць, -- ласково утешал Миколай; онсидел и исправно обмахивал газетой бабку. Трудно было понять, слышит ли бабка, она дышала с хрипом, желтая, как воск, лицо ее блестело. Вдруг раздался тихий, ночеткий звук лопнувшего стекла: пузырек с микстурой, стоявшийна табуретке у кровати, лопнул чуть повыше середины, словноперерезанный ножом по линейке. Ляксандра открыла рот, в глазахее появился ужас. Бабка повернула голову и задумчивым, странным взглядом посмотрела на пузырек. -- Надо же! -- пробормотал я с досадой, кидаясь к пузырьку.-- Ничего не вылилось, сейчас я перелью. Слышал я об этой примете: что когда без причины лопаетсястекло, значит, кто-то умирает. И надо же было, чтобы этапроклятая дрянная бутылочка лопнула именно сейчас! Я поскорееунес пузырек на кухню, Там сидели мама, ее подруга ЛенаГимпель и дед и говорили о том же, о чем говорил весь город.Немцы вывозили людей на работу в Германию. -- Это правильно, -- говорил дед, тыча пальцем в газету. --Тут голод, а там отъедятся и деньги заработают! Смотри! В газете убедительно разъяснялось: при Советской властидети старались только учиться, быть инженерами и профессорами, но ведь главное воспитание -- в труде. Уезжая в Германию, молодые люди научатся работать и побывают за границей. Ехать вГерманию надо во имя счастливого будущего. -- " Всегда бывает так, -- прочел дед торжественно, -- чтоодно поколение должно приносить великие жертвы, чтобы потомкам-- детям и внукам -- даровать лучшую жизнь". Слышишь: детям ивнукам лучшую жизнь! -- О господи, -- сказала Лена Гимпель. -- Знаем мы эту" лучшую жизнь". Муж Лены, рентгенотехник, как и все, ушел на войну, онаосталась с ребенком, отчаянно голодала и была зла, как тысячачертей. Кажется, она злила деда даже с каким-то удовольствием. -- Ты дурная, ты ничего не понимаешь! -- закричал дед. --Трясця их матери с их будущим, в я знаю то, что теперешнююмолодежь надо учить работать. Разумные чересчур стали, толькокнижки читают, а работать кому? Немцы верно говорят; воспитание в труде! -- Просто им нужна рабочая сипа, навербовать побольше, --заметила мама. -- Так бы и говорили. -- Так нельзя, -- сказала Лена. -- Так никто не поедет, анужно возвеличить. Тьфу, чтоб вы передохли... гиены. -- Дура, что ты говоришь! -- испуганно замахал руками дед.-- В Бабий Яр захотела, да? -- Правда, смотри ты, осторожнее с такими разговорами, --понизила голос мама. -- Проклятое время, Дантов ад, -- вся клокоча ненавистью, сказала Лена. -- Говорят, " принесли свободу", а ты не имеешьправа говорить, думай над каждым словом, бойся своей тени, никому не верь, каждый -- возможный стукач и провокатор. Поночам мне хочется кричать. У меня уже нервы не выдерживают.Иногда думаешь: пусть тянут в Бабий Яр, все опроклятело, все! Сменяя друг друга, мы всю ночь дежурили у бабки, оназадыхалась, обливалась потом, забывалась. Пришло утро, морозное, сверкающее, с розовым солнцем, от которого и снег, исосульки над окном, и вся комната стали розовыми. И вдруг бабке стало хорошо, она задышала свободно, глубоко, с облегчением откинулась на подушку. -- Кризис прошел! -- воскликнула мама, поворачиваясь ко мнес сияющим лицом. -- Боже мой, все хорошо! Я кинулся к форточке, закричал деду, бывшему во дворе: -- Бабке хорошо! Но, обернувшись, увидел, что мать странно замерла, вглядываясь в бабкино лицо. Лицо бледнело, бледнело, бабказадышала неровно и слабо -- и перестала дышать совсем. -- Она умирает!!! -- закричала мать. -- Деньги, ну деньгиже, пятаки скорее! В коробке с нитками и пуговицами у бабки хранилисьстаринные серебряные полтинники и медные пятаки, и онаговорила, что, когда умрет, пятаками нужно накрыть глаза. Якинулся к этой коробке, словно в ней было все спасение.Принес, совал матери, но она кричала, трясла бабку, гладила поплечам, потом, наконец, вырвала у меня пятаки и положила ихбабке на глаза. И все. У бабки стал отчужденный, строгий и торжественный вид сэтими темными, с прозеленью пятаками. На гроб денег не было. Дед взял пилу и рубанок, достал изсарая несколько старых досок и сколотил неуклюжий и не совсемправильный гроб. Его следовало покрасить в коричневый цвет, нотакой краски у деда не было, а нашлась банка голубой" кроватной" краски. Он поколебался, подумал, выкрасил гроб внебесно-голубой цвет и поставил сушиться во дворе. Никогда вжизни не видел небесно-голубых гробов. В дом, конечно, набились соседки, старухи, они исправноголосили, превозносили добродетели покойной наперебойпоказывали юбки и башмаки, подаренные ею по секрету от деда, иони теперь яростно тыкали их деду под нос: -- Вот, Семерик, какая у тебя была жена, а ты ее всю жизньпоедом ел! Горели свечи, дьяк читал молитвы, мать беспрерывно рыдала, выходила во двор: " Я не переживу", -- а Лена успокаивала: " Спокойно, все умрем". Мне все это казалось такимбессмысленным и бесполезным, а неестественно голосящие старухибыли неприятны, их голоса ножиками сверлили у меня в ушах, ятыкался гуда и сюда. весь напряженный и взвинченный допредела. Но тут явились поп с певчими, и бабку стали класть в гроб.А она вытянулась и не помещалась, и гроб не просох какследует, краска пачкалась. Кума Ляксандра озабоченно металась: " Мужчин надо, мужчин, нясти! " А мужчин не хватало. Наконецподняли гроб и неуклюже выносили через дверь, накренили его. Убабки на лбу лежала лента с церковными письменами, в руках былодин из двух деревянных крестиков, хранившихся у икон, Дед, без шапки, озабоченный, подпирал гроб плечом вместе сдругими, за ним пристроился слепой Миколай, взяв под мышкупалочку. Они подложили газеты, чтобы не испачкать плечикраской. Вскинулись две хоругви, поп загнусавил, певчиезаголосили, все двинулись в открытые ворота, и бабкаторжественно поплыла надо всеми. -- Ты оставайся, смотри за домом, -- приказала мне мать, опухшая от слез, как-то сразу постаревшая и некрасивая. Я посмотрел вслед похоронам, закрыл ворота, подобрал сземли еловые ветки, упавшие с венка. Стало тихо. И вот толькотут я поистине задохнулся, и до меня наконец дошло. " Все умрем", -- сказала Лена; дед умрет, мама умрет, котТит умрет. Я посмотрел на свои пальцы, растопырил и сновапосмотрел на свои растопыренные пальцы и понял, что рано илипоздно их не будет. Самое страшное, что есть на свете, --смерть. Это такой ужас, когда умирает человек, даже самыйстарый, от болезни, естественно, нормально. Неужели этогоужаса недостаточно, и люди изобретают все новые и новыеспособы искусственного делания смерти, устраивают все этипроклятые Бабьи Яры? Я едва держался на ногах, побрел в хату. Там былопрегнусно: натоптано, намусорено, мертвенный запах ладана, опрокинутые табуретки вокруг голого раскорячившегося стола.Кот Тит смотрел внимательными желтыми глазищами с печки.Данная страница нарушает авторские права?