Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Бабий Яр
Она ходила читать приказ, быстро прочла и ушла: у листков сприказом вообще никто долго не задерживался, и разговоров невозникало. Весь день и вечер повсюду шли обсуждения и предположения. Унее были отец и мать, дряхлые уже, мать перед приходом немцеввышла из больницы после операции, вот все думали; как же ейехать? Старики были уверены, что на Лукьяновке всех посадят впоезд и повезут на советскую территорию. Муж Дины был русским, фамилия ее русская, кроме того, ивнешность совсем не еврейская. Спорили, гадали, думали ирешили, что старики поедут, а Дина их проводит, посадит впоезд, сама же останется с детьми -- и будь что будет. Отец был стекольщиком, они с матерью жили на Тургеневской, 27, Дина с детьми -- на Воровского, 41. Она пошла домой поздно, пыталась заснуть, но так и не спалав ту ночь. По двору все время бегали, топотали: ловили однудевушку из этого дома. Ока спасалась на чердаке, потомспускалась по пожарной лестнице, мужские голоса кричали: " Вонона! " Дело в том, что перед приходом немцев эта девушка говорила; -- Они ни за что не войдут, а если войдут, я оболью домкеросином и подожгу. Так вот теперь жена дворника вспомнила это и, боясь, как быона в самом деле не подожгла, заявила немцам, и как раз в этуночь ее ловили. Это была муторная, напряженная, жуткая ночь. Дину всютрясло. Она так и не поняла, схватили эту девушку или нет. Когда стало светать, она умылась, причесалась, взяладокументы и пошла к старикам на Тургеневскую -- это рядом. Наулицах было необычно много народу; все куда-то деловитоспешили с вещами. У родителей она была в седьмом часу утра. Весь дом не спал.Уезжающие прощались с соседями, обещали писать, поручали имквартиры, вещи, ключи. Старики много нести не могли, ценностей у них не было, просто взяли необходимое и еду. Дина надела на спину рюкзак, ив восьмом часу утра они вышли. По Тургеневской шло много людей, но на улице Артема ужебыло сплошное столпотворение. Люди с узлами, с коляскамиразные двуколки, подводы, изредка даже грузовики -- все этостояло, потом подвигалось немного, снова стояло. Был сильный говор, гул толпы, и было похоже надемонстрацию, когда улицы так же запружены народом, но не былофлагов, оркестров и торжества. Странно с этими грузовиками: откуда их добывали? Было, чтоцелый дом складывался и нанимал под вещи транспорт, и так ужони все держались по бокам своей подводы или грузовика. Средиузлов и чемоданов лежали больные, гроздьями сидели детишки.Грудных детей иногда везли по двое, по трое в одной коляске. Очень много было провожающих: соседи, друзья, родственники, русские и украинцы, помогали нести вещи, вели больных, а тонесли их на закорках. Все это шествие двигалось очень медленно, а улица Артемаочень длинная. У одних ворот стояли немецкие солдаты, смотрели. Они стали звать Дину, показывая, что у них нужномыть полы: -- Ком вашен! (" Иди мыть! " -- нем.) Она отмахнулась. Очень, очень долго, до одури длилось этогудящее шествие, эта " демонстрация" с толкотней, разговорами идетским плачем. Дина была в меховой шубке, ей стало жарко. Лишь где-то после обеда дошли до кладбищ. Она помнит, чтонаправо была длинная кирпичная стена еврейского кладбища своротами. Здесь поперек улицы было проволочное заграждение, противотанковые ежи с проходом посредине и стояла цепь немцевс бляхами на груди, а также украинские полицаи в черной формес серыми обшлагами. Очень рослый деятельный дядька в вышитой сорочке, сказацкими висящими усами, очень приметный, распоряжался привходе. Толпа валила в проход мимо него, но обратно никто невыходил, только изредка с криками проезжали порожнякомизвозчики: они уже где-то там сгрузили вещи и теперь перлипротив толпы, орали, размахивали кнутами, это создавалотолкучку и ругань. Все было очень непонятно. Дина посадила стариков у вороткладбища, а сама пошла посмотреть, что делается впереди. Как и многие другие, она до сих пор думала, что там стоитпоезд. Слышалась какая-то близкая стрельба, в небе низкокружил самолет, и вообще вокруг было тревожно-паническоенастроение. В толпе обрывки разговоров: -- Это война, война! Нас вывозят подальше, где спокойнее. -- А почему только евреев? Какая-то выжившая из ума бабушка предполагала ужесовершенную чушь: -- Ну потому, что они родственная немцам нация, их решиливывезти в первую очередь. Дина с трудом проталкивалась в толпе, все большебеспокоясь, и тут увидела, что впереди все складывают вещи.Разные носильные вещи, узлы и чемоданы -- в кучу налево, всепродукты -- направо. А немцы направляют всех дальше по частям: отправят группу, ждут, потом через какой-то интервал опятьпропускают, считают, считают... стоп! Как бывает, пропускаюточередь десятками. Опять разговоры в шуме и гаме: -- Ага, вещи идут, конечно, багажом: там разберем на месте. -- Какое там разберем, столько вещей, их просто поровнуподелят. Дине стало жутко. Ничего похожего на вокзал железнойдороги. Она еще не знала, что это, но всей душойпочувствовала, что это не вывоз. Все, что угодно, только невывоз. Особенно странными были эти близкие пулеметные очереди. Онавсе еще не могла и мысли допустить, что это расстрел.Во-первых, такие огромные массы людей! Такого не бывает. Ипотом -- зачем?! Можно уверенно предположить, что большинство чувствовало тоже, что и Дина, чувствовало неладное, но продолжало цеплятьсяза это " нас вывозят" вот еще по какой причине. Перед этимстарики много рассказывали, как немцы были на Украине в 1918году, и тогда они евреев не трогали, относились к ним неплохо, потому что -- похожий язык и все такое... Старики говорили: -- Немцы есть разные, но, в общем, это культурные ипорядочные люди, весьма порядочные. Или такой -- совсем свежий -- факт. Два дня назад какие-толюди на улице Воровского захватили квартиру эвакуированнойеврейской семьи. Оставшиеся родственники пошли в штабближайшей немецкой части и пожаловались. Явился офицер, строгоприказал освободить квартиру и любезно поклонился евреям: " Пожалуйста, все в порядке! " Это было буквально позавчера, всевидели, и об этом сразу разнеслись слухи. А немцы ведь оченьпоследовательны и логичны. Но если это не вывоз, то что же тут делается? Дина говорит, что в этот момент она чувствовала толькокакой-то животный ужас и туман -- состояние, ни с чем несравнимое. С людей снимали теплые вещи. Солдат подошел к Дине, быстрои без слов ловко снял с нее шубку. Тут она кинулась назад. Отыскала стариков у ворот, рассказала, что видела. Отец сказал: -- Доченька, ты нам уже не нужна. Уходи. Она пошла к заграждению. Тут довольно много людейдобивались, чтобы их выпустили назад. Толпа валом валиланавстречу. Усач в вышитой сорочке все так же кричал, распоряжался. Дина протолкалась к нему и стала объяснять, чтовот провожала, что у нее остались в городе дети, чтобы еевыпустили. Он потребовал паспорт. Она достала. Он посмотрел графу" национальность" и воскликнул: -- Э, жидивка! Назад! Тут Дина окончательно поняла: это расстреливают. Судорожно она стала рвать паспорт на мелкие кусочки. Онабросала их под ноги, налево, направо. Пошла обратно кстарикам, но ничего им не сказала, чтобы не волноватьпреждевременно. Хотя она была уже без шубки, ей стало очень душно. Вокругбыло слишком много народу, плотная толпа, испарения: ревутпотерявшиеся дети; некоторые, сидя на узлах, обедают. Она ещеподумала: " Как они могут есть? Неужели до сих пор непонимают? " Тут стали командовать, кричать, подняли всех сидевших, подвинули дальше, и задние напирали -- получалась какая-тонемыслимая очередь. Сюда кладут одни вещи, туда -- другиевещи, толкаются, выстраиваются. В этом хаосе Дина потеряласвоих стариков, высматривала, увидела, что их отправили вгруппе дальше, а перед Диной очередь остановилась. Стояли. Ждали. Она вытягивала шею, чтобы понять, кудаповели отца и мать. Вдруг подошел огромнейший немец и сказал: -- Иди со мной спать. Я тебя выпущу. Она посмотрела на него, как на психа, он отошел. Наконецстали пропускать ее группу. Говор затих, все умолкли, словно оцепенели, и довольнодолго молча шли, а по сторонам стояли шеренгами фашисты.Впереди показались цепи солдат с собаками на поводках. Позадисебя Дина услышала: -- Дети мои, помогите пройти, я слепой. Она обхватила старика за пояс и пошла вместе с ним. -- Дедушка, куда нас ведут? -- спросила она. -- Детка, -- сказал он, -- мы идем отдать богу последнийдолг. В этот момент они вступили в длинный проход между двумяшеренгами солдат и собак. Этот коридор был узкий, метраполтора. Солдаты стояли плечом к плечу, у них были закатанырукава, и у всех имелись резиновые дубинки или большие палки. И на проходящих людей посыпались удары. Спрятаться или уклониться было невозможно. Жесточайшиеудары, сразу разбивающие в кровь, сыпались на головы, на спиныи плечи слева и справа, Солдаты кричали " Шнель! Шнель! " (" Быстро! Быстро! " -- нем.) и весело хохотали, словноразвлекались, они исхитрялись как-нибудь покрепче ударить вуязвимые места. Все закричали, женщины завизжали. Словно кадр в кино, передДиной промелькнуло: знакомый парень с ее улицы, оченьинтеллигентный, хорошо одетый, рыдает. Она увидела, что людипадают. На них тотчас спускали собак. Человек с крикомподхватывался, но кое-кто оставался на земле, а сзадинапирали, и толпа шла прямо по телам, растаптывая их. У Дины в голове от всего этого сделался какой-то мрак. Онавыпрямилась, высоко подняла голову и шла, как деревянная, несгибаясь. Ее, кажется, искалечили, но она плохо чувствовала исоображала, у нее стучало только одно: " Не упасть, не упасть". Обезумевшие люди вываливались на оцепленное войскамипространство -- этакую площадь, поросшую травой. Вся травабыла усеяна бельем, обувью, одеждой. Украинские полицаи (судя по акценту -- не местные, а явно сЗападной Украины) грубо хватали людей, лупили, кричали: -- Раэдягаться! Быстро! Быстро! Кто мешкал, с того сдирали одежду силой, били ногами, кастетами, дубинками, опьяненные злобой, в каком-то садистскомраже. Ясно, это делалось для того, чтобы толпа не моглаопомниться. Многие голые люди были все в крови. Со стороны раздетых куда-то уводимых Дина услышала, какмать кричит ей, машет рукой: -- Доченька, ты не похожа! Спасайся! Дина решительно подошла к полицаю и спросила, гдекомендант. Сказала, что она провожающая, попала случайно. Он потребовал документы. Она стала доставать из сумочки, ноон сам взял сумочку, пересмотрел ее всю: там были деньги, трудовая книжка, профсоюзный билет, где национальность неуказывается. Фамилия " Проничева" полицая убеждала. Сумочку онне вернул, но указал на бугорок, где сидела кучка людей; -- Сидай о тут. Жидив перестреляют, та выпустым. Дина подошла к бугорку и села. Все тут молчали, ошалелые.Лишь одна бабушка в пушистом вязаном платке пожаловалась Дине, что провожала невестку и вот попала... Здесь все были провожающие. Так они сидели, и прямо перед ними, как на сцене, происходил этот кошмар: из коридора партия за партиейвываливались визжащие избитые люди, их принимали полицаи, лупили, раздевали -- и так без конца. Дина уверяет, что некоторые истерически хохотали, что онасвоими глазами видела, как несколько человек за то время, чтораздевались и шли на расстрел, на глазах становились седыми. Голых людей строили небольшими цепочками и вели в прорезь, прокопанную в обрывистой песчаной стене. Что за ней -- не быловидно, но оттуда неслась стрельба. Матери особенно копошились над детьми, поэтому время отвремени какой-нибудь немец или полицай, рассердясь, выхватывалу матери ребенка, подходил к песчаной стене и, размахнувшись, швырял его через гребень, как полено. Дину словно обручами схватило, она долго-долго сидела, втянув голову в плечи, боясь взглянуть на соседей, потому чтоих все прибывало. Она уже не воспринимала ни криков, нистрельбы. Стало темнеть. Вдруг подъехала открытая машина, и в ней -- высокий, стройный, очень элегантный офицер со стеком в руке. Былопохоже, что он здесь главный. Рядом с ним был переводчик. -- Кто такие? -- спросил офицер через переводчика уполицая, указывая на бугорок, где сидело уже человекпятьдесят. -- Це наши люды, -- ответил полицай. -- Не эналы, треба ихвыпустыть. Тут офицер как закричал: -- Немедленно расстрелять! Если хоть один отсюда выйдет ирасскажет по городу, завтра ни один жид не придет. Переводчик добросовестно перевел это полицаю, а люди набугорке сидели и слушали. -- А ну, пишлы! Ходимо! Поднимайсь! -- закричали полицаи, Люди, как пьяные, поднялись. Время уже было позднее, может, потому эту партию не стали раздевать, а так и повели одетыми впрорезь. Дина шла примерно во втором десятке. Миновали коридорпрокопа, и открылся песчаный карьер с почти отвесными стенами.Было уже полутемно. Дина плохо разглядела этот карьер. Всехгуськом, быстро, торопя, послали влево -- по очень узкомувыступу. Слева была стена, справа яма, а выступ, очевидно, былвырезан специально для расстрела, и был он такой узкий, что, идя по нему, люди инстинктивно жались к песчаной стенке; чтобыне свалиться, Дина глянула вниз, и у нее закружилась голова -- так ейпоказалось высоко. Внизу было море окровавленных тел. Напротивоположной стороне карьера она успела разглядетьустановленные ручные пулеметы, и там было несколько немецкихсолдат. Они жгли костер, на котором, кажется, что-то варили. Когда всю цепочку загнали на выступ, один из немцевотделился от костра, взялся за пулемет и начал стрелять. Дина не столько увидела, сколько почувствовала, как свыступа повалились тела и как трасса пуль приближается к ней.У нее мелькнуло: " Сейчас я... Сейчас..." Не дожидаясь, онабросилась вниз, сжав кулаки. Ей показалось, что она летела целую вечность, вероятно, было действительно высоко. При падении она не почувствовала ниудара, ни боли. Сначала ее обдало теплой кровью, и по лицупотекла кровь, так, словно она упала в ванну с кровью. Оналежала, раскинув руки, закрыв глаза. Слышала какие-то утробные звуки, стоны, икоту, плач вокруги из-под себя: было много недобитых. Вся эта масса тел чутьзаметно пошевеливалась, оседая, уплотнялась от движениязаваленных живых. Солдаты вошли на выступ и стали присвечивать внизфонариками, постреливая из пистолетов в тех, кто казался имживым. Но недалеко от Дины кто-то по-прежнему сильно стонал. Она услышала, как ходят рядом, уже по трупам. Это немцыспустились, нагибались, что-то снимали с убитых, время отвремени стреляя в шевелящихся. Тут же ходил и полицай, который смотрел ее документы изабрал сумочку: она узнала его по голосу. Один эсэсовец наткнулся на Дину, и она показалась емуподозрительной. Он посветил фонариком, приподнял ее и сталбить. Но она висела мешком и не подавала признаков жизни. Онткнул ее сапогом в грудь, наступил на правую руку так, что онахрустнула, но не выстрелил и пошел дальше. Через несколько минут она услышала голос наверху: -- Эй, давай прикидай! Зазвякали лопаты, послышались глухие удары песка о тела, все ближе, и наконец груды песка стали падать на Дину. Ее заваливало, но она не шевелилась, пока не засыпало рот.Она лежала лицом вверх, вдохнула в себя песок, подавилась итут, почти ничего не соображая, забарахталась в диком ужасе, готовая уж лучше быть расстрелянной, чем заживо закопанной. Левой, здоровой рукой она стала сгребать с себя песок, захлебывалась, вот-вот могла закашляться и из последних силдавила в себе этот кашель Ей стало легче. Наконец онавыбралась из-под земли. Они там наверху кончили: видно, только слегка забросали иушли. Глаза Дины были полны песку. Кромешная тьма, тяжелыйдух... Дина определила ближайшую песчаную стену, долго, долго, осторожно подбиралась к ней, потом встала и принялась левойрукой делать ямки. Так, прижимаясь к этой стене, она делалаямки, поднималась пядь за пядью, каждую секунду рискуясорваться. Наверху оказался куст, она его нащупала, отчаянно уцепиласьи, когда переваливалась через край, услышала тихий голос, откоторого чуть не кинулась обратно: -- Тетя! Не бойтесь, я тоже живой. Это был мальчик, в майке и трусиках; он вылез, как и она.Мальчик дрожал. -- Молчи! -- шикнула она на него. -- Ползи за мной. И они поползли куда-то, молча, без звука. Они ползли чрезвычайно долго, медленно, натыкаясь наобрывы, сворачивая, и ползли, очевидно, всю ночь, потому чтоначало светать. Тогда они нашли кусты и залезли в них. Они были на краю большого оврага. Недалеко увидели немцев, которые пришли и стали сортировать вещи, складывать их. У нихтам вертелись и собаки на поводках. Иногда приезжали грузовикиза вещами,, но чаще просто конные площадки. Когда рассвело, они. увидели бежавшую старуху, за неймальчика лет шести, который кричал: " Бабушка, я боюсь! " Ностаруха от него отмахивалась. Их догнали два немецких солдатаи застрелили: сначала старуху, потом малыша. Немцы все время проходили то внизу, то поверху, о чем-тогромко разговаривая. Все время где-то тут, рядом, шластрельба. Столько стрельбы, что Дине стало даже казаться, чтоона вообще никогда не прекращалась, что она была и ночью. Они с мальчиком лежали, забывались, просыпались. Мальчиксказал, что его зовут Мотя, что у него никого не осталось, чтоон упал вместе с отцом, когда стреляли. Дина смотрела на егоиспуганное лицо и как-то невольно подумала, что, если ейудастся спастись, она усыновит его. К вечеру у нее начались галлюцинации; пришли к ней отец, мать, сестра. Они были в длинных белых халатах, все смеялись икувыркались. Когда Дина очнулась, над ней сидел Мотя и плакал: -- Тетя, не умирайте, не оставляйте меня. Она с большим трудом сообразила, где находится. Посколькууже было темно, они выбрались из кустов и поползли дальше.Днем Дина наметила путь: по большому лугу к роще, видневшейсявдали. Иногда она забывалась, приподнималась, тогда Мотяцеплялся за нее и прижимал к земле. Кажется, она теряла сознание, потому что однажды свалиласьв овраг. Они не ели и не пили больше суток, но мысль об этомкак-то не приходила. Так они ползли еще ночь, пока не стало светать, Впередибыли кусты, и Мотя пополз разведать; они так делали много раз, и, если там все благополучно, Мотя должен был шевельнутькустом. Но он пронзительно закричал: -- Тетя, не ползите, тут немцы! И раздались выстрелы. Его так на месте и убили. На ее счастье, немцы не поняли, что кричал Мотя. Онаотползла по песку назад. Потом как-то машинально сделала ямку, аккуратно засыпала ее холмиком, воображая, что хоронит Мотю, своего спутника, и заплакала. Она была уже как помешанная. Светало, и Дина обнаружила, что сидит, покачиваясь, прямона дороге, что слева заборы, что-то похожее на проулок. Онабросилась ползком туда. Там оказалась мусорная свалка. Оназарылась в мусор, набросала на себя всяких тряпок, бумаг, надела на голову драную корзину-" верейку", чтобы под нейдышать. Лежала так, затаившись. Однажды прошли мимо немцы, остановились, покурили. Прямо перед собой, на краю огорода, она увидела два зеленыхпомидора. Чтобы достать их, надо было подползти. Вот толькотут ей захотелось пить, и начались муки. Она старалась думатьо чем угодно, закрывала глаза, убеждала себя, приказывала недумать, а ее, как магнитом, поворачивало в сторону помидоров.Она не вылезла и пролежала дотемна. Лишь в сплошной темноте выбралась, нащупала помидоры, съелаи опять поползла на животе. Она уже столько наползалась, что, кажется, разучилась ходить на ногах. Ползла долго, провалилась в окоп с колючей проволокой. Подутро увидела домик, за ним сарай и решила забраться в этотсарай. Он не был заперт, но едва она влезла, во дворе тявкнуласобака. Залаяли соседние собаки. Ей показалось, что лаялисотни собак: такой поднялся шум. Вышла сонная хозяйка, закричала: -- Тихо, Рябко! Она заглянула в сарай и увидела Дину. Вид у хозяйки былхмурый, и, когда она стала расспрашивать, кто такая Дина дапочему здесь, Дина вдруг стала врать, что идет с окопов, заблудилась, решила в сарае переночевать. Спросила даже дорогук коменданту города. -- А дэ ж ты була? -- У Билий Церкви. -- У Билий Церкви? Ну, ну... Вид у Дины был, конечно, аховый: вся в засохшей крови, вгрязи и песке, туфли потеряла еще в карьере, чулки изорвались. На шум вышли соседки, понемногу окружили Дину... Немцы были, видно, где-то здесь рядом, потому что почтитотчас появился офицер. Он оглядел Дину, кивнул: -- Ком. И пошел по тропинке вперед. Дина за ним. Он ничего неговорил, только поглядывал, идет ли она. Она сложила руки нагруди, сжалась, ей стало холодно, болела правая рука -- онабыла в крови, болели ноги -- они были разбиты. Вошли в одноэтажный кирпичный дом, где десятка два солдатзавтракали: пили кофе из алюминиевых кружек. Дина хотела сестьв углу на стул, но офицер закричал -- тогда она села на пол. Вскоре немцы стали брать винтовки и расходиться. Осталсяодин лишь солдат -- дневальный. Он ходил, убирал, показал Динена стул: садись, мол, ничего. Она пересела на стул. Солдат посмотрел в окно и подал Динетряпку, показывая, чтобы она протерла стекла. Окно былобольшое, чуть не во всю стену, в частых переплетах, как наверанде. И тут сквозь окно Дина увидела, что ползала онавокруг да около Яра и попала опять в то же место, откудабежала. Солдат стал тихо говорить. Дина его понимала, но он думалчто она не понимает, и изо всех сил старался втолковать; -- Ты пойми хоть немножко. Начальство ушло. Я даю тебетряпку, чтобы ты удрала. Ты вытирай и смотри в окно, кудаудрать. Да пойми же, думм-копф, дурная голова! Он говорил сочувственно. Дина подумала, что это не похожена провокацию. Но тогда она была в таком состоянии, что неверила ничему, и на всякий случай вертела головой снепонимающим видом. Солдат с досадой сунул ей веник и послал подметать соседнийдомик, где вообще не было никого. Дина заметалась, готоваябежать, но послышался шум и плач. Явился офицер, ведя двухдевушек лет по пятнадцати-шестнадцати. Девчонки кричали, рыдали, бросались на землю и пыталисьцеловать сапоги офицера, умоляли заставить их делать все, чтоугодно, только не расстреливать. Они были в одинаковыхчистеньких темных платьицах, с косичками. -- Мы из детдома! -- кричали они. -- Мы не знаем, кто мы понациональности. Нас принесли грудными! Офицер смотрел, как они валяются, и отодвигал ноги. Велелим и Дине следовать за ним. Вышли на ту же площадь, где раздевали. Здесь по-прежнемувалялись кучи одежды, туфель. За вещами, в сторонке, сиделитридцать или сорок стариков, старух и больных. Верно, это былиостатки, выловленные по квартирам. Одна старуха лежала парализованная, завернутая в одеяло. Дину и девочек посадили к ним. Девочки тихо плакали. Они сидели под каким-то уступом, а по уступу прохаживалсятуда и сюда часовой с автоматом. Дина исподлобья следила за ним, как он то удалялся, топриближался. Он заметил это, стал нервничать и вдруг закричалпо-немецки: -- Что ты следишь? Не смотри на меня! Я ни-че-го не могутебе сделать. У меня тоже дети есть! Она подумала, что и некоторым немцам это тоже не так легкодается. К ней подсела девушка в гимнастерке и шинели, увидела, чтоДина дрожит от холода, и прикрыла ее шинелью. Они тихо разговорились. Девушку звали Любой, ей былодевятнадцать лет, она служила и попала в окружение. Подъехал грузовик с советскими военнопленными, у всех у нихбыли лопаты. Старики в ужасе заволновались: неужели будутзакапывать живьем? Но один из пленных посмотрел издали, сказал: -- Вам повезло. Всех стали поднимать и загонять в кузов этого же грузовика.Двое солдат подняли старуху в одеяле и, как бревно, сунули вкузов, там ее подхватили на руки. Кузов был открытый, с высокими бортами. Один немец сел вкабину, другой в кузов, и четверо полицаев поместились побортам. Куда-то повезли. Трудно было понять в этом какую-то логическуюпоследовательность: одних раздевали, других нет, однихдобивали, тех везли сюда, этих отсюда... Грузовик приехал на улицу Мельника, где было большоеавтохозяйство. На просторный двор выходило много ворот гаражейи мастерских. Открыли одни ворота -- оказалось, что там набитолюдей, как селедок, они кричали, задыхались -- так ивывалились из ворот. Это сюда загнали на ночь толпу с улицы, иименно здесь люди сидели по нескольку дней, ожидая очереди нарасстрел. Парализованную старуху а одеяле вынули из кузова и сунули агараж. С трудом, под крики и визг немцы закрыли эти ворота истали озабоченно говорить между собой. Дина понимала, слушалаи соображала: что же будет дальше? Машина стала задним ходом двигаться со двора. Немец изкузова спрыгнул, остались четыре полицая: двое у кабины, двоеу бортов, -- но они сели не у самого заднего борта, апосредине. Дина и Люба стали сговариваться: надо прыгать.Будут стрелять -- пусть. По крайней мере будет неожиданнаясмерть, а не ждать очереди. Поехали быстро. Люба прикрыла Дину от ветра шинелью.Петляли по улицам. Оказались на Шулявке, где-то в районеБрест-Литовского шоссе. Покрытая шинелью, Дина перевалилась через задний борт ипрыгнула на большом ходу. Она упала, разбилась в кровь омостовую, но с машины ее не заметили. А может, не захотели заметить? Ее окружили прохожие. Она стала бормотать, что вот ехала, надо было сойти у базара, а шофер не понял, она решиласпрыгнуть... Ей и верили и не верили, но вокруг она виделачеловеческие глаза. Ее быстро увели во двор. Еще через полчаса она была у жены своего брата, польки понациональности. Всю ночь грели воду и отмачивали на ее телесорочку, влипшую в раны. (Д. М. Проничева много раз еще была на краю гибели, скрывалась в развалинах, в Дарнице, затем по селам под именемНади Савченко. Своих детей она нашла только в конце войны.Затем вернулась в Киевский театр кукол. где работает поныне.Она выступала в 1946 году свидетелем обвинения на Киевскомпроцессе о фашистских злодеяниях на Украине.)
Данная страница нарушает авторские права?