Дорога Скилла 2 страница

Дрожь охватила меня. Слишком странным он был, когда говорил о таких вещах. Но его загадочные слова напомнили мне еще об одном предмете для беспокойства.

— Были две женщины. Менестрель Старлинг и старуха паломница Кеттл. Они шли сюда. Кеттл говорила, что ищет Белого Пророка. Я и подумать не мог, что это ты. Ты что-нибудь слышал о них? Добрались они до Джампи?

Он медленно помотал головой:

— Никто не искал Белого Пророка с тех пор, как наступила зима. — Он помолчал, увидев волнение на моем лице. — Я, конечно, не могу сказать, что мне известно обо всех, кто приходит в Джампи. Но мне никто не говорил о такой паре. — Он неохотно добавил: — На путников часто нападают бандиты. Может быть, их… задержали.

Может быть, они мертвы. Они вернулись за мной, а я их бросил.

— Фитц?

— Со мной все хорошо. Шут, могу я попросить тебя об одной вещи?

— Мне уже не нравится твой тон. О чем ты хочешь попросить?

— Никому не говори, что я здесь. Никому не говори, что я жив, хотя бы пока.

Он вздохнул:

— Даже Кетриккен? Чтобы сказать ей о Верити?

— Шут, то, что я должен сделать, мне придется делать в одиночку. Я не хочу пробуждать в ней напрасных надежд. Один раз она уже пережила сообщение о его смерти. Если я найду его, у нас будет достаточно времени, чтобы я мог вернуться по-настоящему. Я знаю, что прошу многого. Но пусть я останусь незнакомцем, которого ты выхаживаешь. Позже мне понадобится твоя помощь, чтобы достать одну старую карту из библиотеки Джампи. А когда я отправлюсь в путь, я пойду один. Это путешествие из тех, которые лучше не афишировать. — Я отвел глаза и добавил: — Оставь Фитца Чивэла мертвым. Так будет лучше.

— Но ты, конечно, захочешь увидеть хотя бы Чейда? — недоверчиво спросил он.

— Даже Чейд не должен знать, что я жив. — Я помолчал, прикидывая, что больше рассердит старого убийцу: то, что я пытался убить Регала, хотя он запретил мне это, или то, что я плохо выполнил эту работу. — Даже Чейд. — Я следил за шутом и увидел в его глазах неохотное согласие. Он снова вздохнул:

— Не могу сказать, что полностью согласен с тобой. Но я никому не скажу, кто ты на самом деле. — Он усмехнулся.

Разговор иссяк. Бутылка с бренди опустела. Мы молчали, пьяно уставившись друг на друга. Бренди и лихорадка сжигали меня. Я так много должен был обдумать и так мало мог сделать. Если я лежал тихо, боль в моей спине только пульсировала в такт биению моего сердца.

— Очень плохо, что тебе не удалось убить Регала, — внезапно заметил шут.

— Знаю. Я пытался. Как убийца и конспиратор я полностью провалился.

Он пожал плечами:

— Ты никогда не был особенно силен в этом, знаешь ли. В тебе всегда была непобедимая наивность, как будто ты никогда по-настоящему не верил в зло. Это мне больше всего в тебе нравилось. — Шут слегка покачнулся, но быстро обрел равновесие. — Этого мне больше всего не хватало, когда ты был мертв.

Я глупо улыбнулся:

— А я-то думал, что тебе не хватало моей неземной красоты.

Некоторое время шут просто смотрел на меня, потом отвел взгляд и заговорил тише:

— Нечестно. Будь я тогда в себе, я никогда бы не произнес эти слова вслух. И все же. Ах, Фитц… — Он ласково посмотрел на меня и покачал головой. Он заговорил без насмешки и показался мне почти чужим: — Может быть, дело было в том, что ты так мало обращал на это внимания. В отличие от Регала. Он красивый человек, но слишком хорошо это знает. Ты никогда не увидишь его с растрепанными волосами или покрасневшими на ветру щеками.

Мгновение я чувствовал себя немного не в своей тарелке.

Потом сказал:

— Или со стрелой в спине, и это еще обиднее. — И мы оба залились дурацким смехом, который понятен только пьяным. Это разбудило боль. Теперь она была острее, чем раньше, и несколько секунд я хватал ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Шут встал, держась на ногах тверже, чем я мог предположить, снял с моей спины влажный мешочек и заменил его другим, неприятно теплым, из горшка на очаге. Сделав это, он вернулся и снова сел рядом со мной. Он посмотрел прямо на меня. В его желтых глазах так же трудно было что-то прочесть, как и тогда, когда они были бесцветными. Он положил длинную прохладную ладонь мне на щеку и отбросил волосы с моего лба.

— Завтра, — сказал он мне мрачно, — мы снова станем самими собой. Шутом и бастардом. Или Белым Пророком и Изменяющим. Мы должны взять эти жизни, как бы мало они нам ни нравились, и принять предназначенную нам судьбу. Но здесь, сейчас, только между нами двумя и только потому, что я это я, а ты это ты, я скажу вот что. Я рад, рад, что ты жив. Каждый глоток воздуха, который ты делаешь, идет и в мои легкие. И уж если должен быть другой человек, с которым связана моя судьба, я рад, что это ты.

Он наклонился вперед и на мгновение прижался лбом к моему лбу. Потом тяжело вздохнул и выпрямился.

— Спи, мальчик, — сказал он, искусно подражая голосу Чейда. — Завтра настанет рано. А у нас есть дело, — он нервно рассмеялся, — мы должны спасти мир, я и ты.

БОРЬБА

Можно сказать, что дипломатия — это прежде всего искусство манипулирования тайнами. К чему могут прийти любые переговоры, если нет секретов, которыми можно поделиться, а можно и попридержать их? Это истина для брачного договора и для торгового соглашения между королевствами. Каждая сторона точно знает, что она может уступить другой стороне, чтобы достичь желаемого результата; и это манипулирование тайным знанием позволяет совершать величайшие сделки. Нет рода человеческой деятельности, в котором тайны не играли бы своей роли, будь то карточная игра или продажа коровы. Король Шрюд любил говорить, что нет большей выгоды, чем знать секрет врага, который, по его мнению, вам неизвестен. Возможно, так оно и есть.

Дни, которые последовали за этим, были для меня не днями, а короткими периодами бодрствования, перемежаемыми тяжелым лихорадочным сном. Казалось, разговор с шутом исчерпал последние резервы или я наконец почувствовал себя в относительной безопасности и сдался своей болезни. Может быть, и то и другое. Я лежал в кровати у очага и чувствовал себя вялым и несчастным, когда вообще что-нибудь чувствовал. До меня доносились отголоски каких-то разговоров. Я прислушивался и ускользал, погружаясь в собственное беспокойство, но постоянно, как барабан, бьющий в такт моей боли, звучало «иди ко мне, иди ко мне» моего короля. Другие звуки появлялись и исчезали в лихорадочной дымке, но его голос не умолкал.

— Она верит, что ты тот, кого она ищет. Я тоже в это верю. Я думаю, тебе нужно повидаться с ней. Она прошла долгий и тяжелый путь в поисках Белого Пророка. — Голос Джофрон был низким и убедительным.

Я слышал, как шут со стуком отложил резец.

— Тогда скажи ей, что это ошибка. Скажи ей, что я Белый Кукольник, а Белый Пророк живет дальше по улице, пятая дверь налево.

— Я не стану подшучивать над ней, — серьезно ответила Джофрон. — Она столько прошла, чтобы найти тебя, и потеряла все, кроме жизни. Пойдем, святой человек. Она ждет снаружи. Неужели ты не поговоришь с ней, хотя бы немного?

— Святой человек, — с раздражением фыркнул шут. — Ты прочла слишком много старых свитков. Как и она. Нет, Джофрон. — Потом он вздохнул и уступил: — Скажи ей, что я поговорю с ней дня через два. Но не раньше.

— Очень хорошо, — чувствовалось, что Джофрон недовольна, — но с ней еще одна женщина. Менестрель. От нее ты так легко не отделаешься. Мне кажется, она ищет его.

— Ах, да ведь никто не знает, что он здесь. Кроме меня, тебя и целительницы. Он хочет, чтобы его оставили в покое, по крайней мере пока он лечится.

Я пошевелил губами. Я пытался сказать, что хочу повидаться со Старлинг, что у меня и в мыслях не было прогонять ее.

— Знаю. А целительница до сих пор в Цедар-Нолле. Но она хитрая, эта менестрельша. Она расспросила детей, не видели ли они незнакомца. А дети, как всегда, знают все.

— И рассказывают все, — помрачнел шут. Я услышал, как он с раздражением отложил инструмент. — Похоже, у меня нет другого выбора.

— Ты повидаешься с ними?

Шут коротко хохотнул:

— Конечно нет. Я буду лгать им.

Вечернее солнце пробивалось через мои опущенные веки. Меня разбудили спорящие голоса.

— Я только хочу посмотреть на него, — раздраженный женский голос, — я знаю, что он здесь.

— Что ж, остается признать, что ты права. Но он спит.

— Я все равно хочу посмотреть на него, — заметила Старлинг.

Шут тяжело вздохнул:

— Я мог бы впустить тебя, чтобы ты посмотрела на него. Но тогда ты захочешь дотронуться до него. А если ты до него дотронешься, то захочешь подождать, пока он проснется. А когда он проснется, ты захочешь поговорить с ним. И этому не будет конца. А у меня сегодня много дел. Время кукольника ему не принадлежит.

— Ты не кукольник. Я знаю, кто ты. И я знаю, кто он такой на самом деле.

Холод сочился в открытую дверь. Он забирался под мое одеяло, заставляя меня дрожать. Боль в спине стала сильнее. Я хотел, чтобы они закрыли дверь.

— Ах да, вы с Кеттл знаете нашу великую тайну. Я Белый Пророк, а он Том-пастух. Но сегодня я занят, пророчу куклам, что они завтра будут закончены, а он спит. Считает овец во сне.

— Это не то, что я хотела сказать. — Старлинг понизила голос, но мне все равно было хорошо слышно. — Он Фитц Чивэл, сын Чивэла Отрекшегося.

— Возможно, когда-то я был шутом. В Джампи это всем известно. А теперь я Кукольник. Поскольку мне мой титул больше не нужен, можешь взять его себе, если хочешь. Что касается Тома, то он, полагаю, принял титул Валяющегося В Постели.

— Мне придется увидеться с королевой и рассказать ей об этом.

— Мудрое решение. Если ты хочешь стать ее шутом, она, безусловно, именно тот человек, с которым тебе надо повидаться. А сейчас дай мне показать тебе кое-что другое. Нет, отойди немножко, пожалуйста, чтобы увидеть все целиком. Сейчас, сейчас.

Послышались стук захлопнувшейся двери и лязг замка.

— Наружная сторона моей двери! — радостно объявил шут. — Я сам ее раскрасил. Тебе нравится?

Я услышал грохот от удара ногой в дверь. За ним последовали еще несколько. Шут, напевая, вернулся к своему рабочему столу. Он взял деревянную кукольную головку и кисточку, потом поглядел на меня:

— Спи дальше. Она не скоро сможет повидаться с королевой. Кетриккен мало кого принимает в последнее время. А если ее она и примет, то вряд ли поверит. И больше мы сейчас ничего не можем сделать. Так что спи, пока можешь. И собирайся с силами, потому что, я боюсь, они тебе скоро понадобятся.

Дневной свет на белом снегу. Лежу под деревьями животом, в снег, гляжу на поляну. Маленькие люди играют, гоняются друг за другом, прыгают и тянут друг друга вниз, чтобы вывалять в снегу. Не очень-то они отличаются от щенят. Когда мы росли, у нас никогда не было рядом других щенят, с которыми можно было играть. Нам не терпится спуститься и присоединиться к ним. Они испугаются, предостерегаем мы себя. Только наблюдаем. Воздух полон их воплями. Нам интересно, как будет расти наш щенок? Заплетенные волосы взлетают у них за спинами, когда они несутся друг за другом.

— Фитц, проснись. Мне нужно поговорить с тобой.

Я открыл глаза. В комнате было темно, но он поставил канделябр со свечами рядом с моей постелью. Он серьезно смотрел на меня. Я не мог ничего прочесть на его лице; казалось, что надежда танцует в его глазах и уголках рта, но в то же время он явно собирался с духом, как будто принес плохие новости.

— Ты слушаешь? Ты меня слышишь?

Я с трудом кивнул. Потом:

— Да. — Мой голос был таким хриплым, что я с трудом узнал его. Вместо того чтобы набираться сил и дать возможность целительнице вытащить стрелу, я чувствовал себя хуже и хуже. Каждый день болезненная область увеличивалась. Боль все время давила на краешек моего сознания, мешая сосредоточиться.

— Я обедал с Чейдом и Кетриккен. У него для нас новости. — Он склонил голову и внимательно следил за моим лицом. — Чейд сказал, что в Бакке живет ребенок крови Видящих. Пока только младенец, и к тому же незаконный. Но в нем течет та же кровь, что в Верити и Чивэле. Он клянется, что это так.

Я закрыл глаза.

— Фитц, Фитц! Проснись и послушай меня! Он хочет убедить Кетриккен принять этого ребенка. Заявить, что это истинная дочь Верити, а ее смерть при рождении была только уловкой, попыткой обмануть возможных убийц. Или сказать, что это незаконный ребенок Верити, но королева Кетриккен хочет принять девочку и сделать ее своей законной наследницей.

Я не мог шевельнуться. Я не мог дышать. Моя дочь, я знал это. Спрятанная в безопасности, под охраной Баррича. Ею они хотят пожертвовать ради трона Видящих. Отнять ее у Молли и отдать королеве. Мою маленькую девочку, я даже не знаю, как ее зовут. Забрать ее, чтобы сделать принцессой, а со временем и королевой. Навсегда отнять ее у меня.

— Фитц! — Шут положил руку мне на плечо и мягко сжал его. Я открыл глаза.

Он вглядывался в мое лицо.

— Ты ничего не хочешь сказать мне? — осторожно спросил он.

— Могу я выпить немного воды?

Пока он давал ее мне, я немного пришел в себя. Он помог мне попить. К тому времени, когда он забрал чашку, я решил, какой вопрос будет звучать наиболее убедительно.

— И как Кетриккен восприняла новость, что у Верити есть незаконный ребенок? Вряд ли это ее обрадовало?

Неуверенность, на которую я надеялся, появилась на лице шута.

— Ребенок родился в конце жатвы. Верити не мог зачать его до отъезда. Кетриккен сообразила это быстрее, чем я. — Он говорил почти нежно. — Ты должен быть отцом. Когда Кетриккен прямо спросила Чейда, он сказал то же самое. — Он склонил голову и изучающе посмотрел на меня. — Ты не знал?

Я медленно опустил голову. Что значит честь для такого, как я? Бастард и убийца, как я мог претендовать на благородство души? Я солгал и всегда буду презирать себя за эту ложь.

— Я не могу быть отцом ребенка, родившегося в конце жатвы. Молли перестала пускать меня в свою постель за несколько месяцев до того, как покинула Баккип. — Я попытался придать голосу твердости и сказал: — Если его мать — Молли и она выдает этого ребенка за моего, она лжет. — Я старался казаться искренним, добавив: — Мне жаль, шут. Я не зачинал для тебя наследника трона Видящих и не собирался делать этого. — Не понадобилось никаких усилий, чтобы мой голос начал прерываться, а на глазах появились слезы. — Странно, — я уткнулся лицом в подушку, — странно, что подобная вещь может причинить мне такую боль. Она выдает этого ребенка за моего.

Шут заговорил мягко:

— Как я понял, она ни на что не претендует. Мне кажется, она до сих пор ничего не знает о плане Чейда.

— Полагаю, мне придется повидать Чейда и Кетриккен. Сказать им, что я жив, и открыть правду. Но мне надо набраться сил. А сейчас, шут, я хочу побыть один.

Я не хотел видеть ни симпатии, ни озадаченности на его лице. Я молился, чтобы он поверил моей лжи, хотя и презирал самого себя за то, что сказал такую ужасную вещь о Молли. Так что я закрыл глаза, а он забрал свои свечи и ушел.

Некоторое время я лежал в темноте и ненавидел себя. Это лучший путь, говорил я себе. Если только я вернусь к ней, я все исправлю. А если нет, они, по крайней мере, не отнимут у нее нашего ребенка. Я снова и снова говорил себе, что поступил мудро. Но не чувствовал себя мудрым. Я чувствовал себя предателем.

Мне снился сон, одновременно ясный и непонятный. Я скалывал черный камень. В этом был весь сон, но он казался бесконечным в своей монотонности. Я использовал кинжал вместо долота и камень вместо молотка. Мои пальцы были избиты и изранены, потому что рука часто соскальзывала и я ударял По ним вместо долота. Но это меня не останавливало. Я скалывал черный камень. И ждал кого-то, кто придет и поможет мне.

Однажды вечером я проснулся и обнаружил, что около моей кровати сидит Кеттл. Она выглядела даже старше, чем я помнил. Я смотрел на нее, пока она не заметила, что я проснулся. Кеттл покачала головой:

— По всем твоим странностям я должна была догадаться. Ты связан с самим Белым Пророком! — Она наклонилась ближе ко мне и прошептала: — Он не разрешает Старлинг повидаться с тобой. Он говорит, что ты слишком слаб для такого полного жизни гостя. И ты пока не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал о том, что ты здесь. Но я передам ей словечко от тебя, хорошо?

Я закрыл глаза.

Позднее утро и стук в дверь. Я не мог спать — и не мог как следует проснуться из-за терзавшей меня лихорадки. Я пил чай из ивовой коры, пока он не начал булькать у меня в животе. Но в голове у меня все равно стучало, и если я не обливался потом, то меня бил озноб. Стук раздался снова, громче, и Кеттл поставила чашку, которую протягивала мне. Шут сидел за рабочим столом. Он отложил инструмент, но Кеттл сказала:

— Я открою, — и шагнула к двери, хотя шут уже сказал:

— Нет, дай я.

Старлинг ворвалась в дом так внезапно, что даже Кеттл вскрикнула от удивления. Старлинг прошла мимо нее в комнату, на ходу стряхивая снег с шапки и плаща. Шут весело и радушно кивнул, как будто ждал ее прихода. Она молча повернулась к нему спиной. Огонек гнева в ее глазах стал ярче, и я чувствовал, что она чем-то очень довольна. Она с грохотом захлопнула за собой дверь и влетела в комнату, как сам северный ветер. Она плюхнулась на пол рядом с моей кроватью и скрестила ноги.

— Ну вот, Фитц. Я так рада тебя видеть! Кеттл сказала мне, что тебе было плохо. Я бы пришла раньше повидать тебя, но меня и на порог не пускали. Как ты сегодня?

Я попытался сосредоточиться. Мне бы хотелось, чтобы она двигалась гораздо медленнее и говорила гораздо тише.

— Здесь слишком холодно, — капризно пожаловался я. — И я потерял свою серьгу.

Я только этим утром обнаружил потерю. Это потрясло меня. Я не помнил, почему это было так важно, но никак не мог заставить себя перестать думать об этом. А когда думал, у меня сильнее болела голова.

Она стянула с себя перчатки. Одна рука все еще была перевязана. Другой ладонью она коснулась моего лба. Пальцы ее были благословенно холодными. Странно, что холод бывает так приятен.

— Он весь горит! — попеняла она шуту. — У тебя хотя бы хватило ума дать ему ивового чая?

Шут обстругивал очередную деревяшку.

— Горшок стоит около твоего колена, если ты его еще не перевернула. И если ты сможешь влить в Фитца хоть глоток, значит, ты лучше меня. — Он взял новый кусок дерева.

— Это не трудно, — заметила Старлинг тихим неприятным голосом. Потом ласковым тоном обратилась ко мне: — Твоя серьга не потерялась. Смотри, вот. — Она достала ее из кошелька, болтавшегося на поясе. Какая-то часть меня была в состоянии отметить, что на Старлинг теперь была теплая горская одежда. Ее руки были холодными и немного неловкими, когда она вдевала серьгу в мое ухо. Я понял, что не удержусь от вопроса.

— Почему она у тебя?

— Я просила Кеттл принести ее мне, — прямо сказала она. — Когда он не разрешал мне повидаться с тобой. Мне нужно было что-то, чтобы доказать Кетриккен, что я говорю правду. Я была у нее и говорила с ней и с ее советником. Целый день.

Имя королевы пробилось сквозь мои блуждающие мысли и заставило на мгновение собраться с силами.

— Кетриккен! Что ты сделала? — закричал я с раздражением. — Что ты ей сказала?

Старлинг выглядела испуганной.

— Ну, все, что она должна была знать, чтобы помочь тебе в твоих поисках. Что на самом деле ты жив. Что Верити не умер и ты собираешься найти его. Что нужно послать весть Молли и сообщить ей, что ты жив и здоров, чтобы она не грустила и держала вашего ребенка в безопасности, пока ты не вернешься. Что…

— Я доверял тебе! — крикнул я. — Я доверил тебе свои тайны, а ты предала меня! Каким дураком я был! — Меня захлестнуло отчаяние. Все, все потеряно.

— Нет, это я дурак! — Шут вмешался в наш разговор. Он медленно прошел через комнату и остановился, глядя на меня. — И я надеялся, что ты доверяешь мне, — начал он, и я никогда не видел шута таким бледным. — Твой ребенок, — сказал он тихо, — истинный наследник династии Видящих. — Его желтые глаза вспыхивали, как умирающее пламя, когда он перевел взгляд со Старлинг на меня. — Зачем? Зачем было лгать мне?

Я не знал, что было хуже — боль в глазах шута или триумфальный взгляд, который бросила на него Старлинг.

— Я лгал, чтобы сохранить ребенка для себя! Это мой ребенок, а не наследник Видящих! — безнадежно кричал я. — Мой и Молли. Ребенок, которого мы будем любить и растить, а не инструмент для тех, кто делает королей! И Молли должна узнать, что я жив, только от меня самого! Старлинг, как ты могла так поступить со мной? Как я мог быть таким идиотом и разговаривать об этих вещах с кем бы то ни было?

Теперь Старлинг выглядела такой же обиженной, как и шут. Она очень медленно встала, голос ее сломался.

— Я пыталась помочь тебе. Помочь сделать то, что ты должен сделать. — Из за ее спины в открывшуюся дверь ворвался ветер. — Эта женщина имеет право знать, что ее муж жив.

— Какую женщину ты имеешь в виду? — спросил новый ледяной голос. К моему ужасу, в комнату вошла Кетриккен, а следом за ней Чейд. Она посмотрела на меня, и лицо ее было страшным. Горе опустошило ее, иссушило плоть, прорезало глубокие линии от углов рта. Теперь в ее глазах горел гнев. На мгновение мне стало холодно от порыва ледяного ветра. Потом дверь закрылась. Я переводил взгляд с одного знакомого лица на другое. Маленькая комната, казалось, переполнилась людьми, равнодушно смотрящими на меня. Я моргнул. Их было так много, они были так близко. И все смотрели на меня. Ни один не улыбался. Ни радости, ни приветствий. Так-то приветствуют Изменяющего. Ни на одном лице не было выражения, которое я надеялся увидеть.

За исключением Чейда. Он большими шагами пересек комнату, стаскивая на ходу перчатки для верховой езды. Когда он откинул капюшон зимнего плаща, я увидел, что его седые волосы завязаны в хвост воина. На лбу у него был кожаный шнурок с серебряным медальоном. Олень, нагнувший голову, приготовился к атаке. Герб, который дал мне Верити. Старлинг быстро посторонилась. Он даже не взглянул на нее и с легкостью сел на пол у моей кровати. Он взял мои руки в свои, сузив глаза при виде обмороженных пальцев. Он держал их очень нежно.

— О, мой мальчик, мой мальчик, я был уверен, что ты мертв! Когда Баррич сообщил, что нашел твое тело, я думал, у меня сердце разорвется. То, что мы сказали друг другу перед тем, как расстаться… но ты здесь, живой, хоть и не здоровый.

Он наклонился и поцеловал меня. Ладонь, которой он коснулся моей щеки, была покрыта мозолями, оспины на ней были едва видны из-за загара. Я посмотрел ему в глаза. В них светилась радость и любовь. В моих собственных глазах были слезы, и я спросил:

— Вы действительно хотите забрать мою дочь и посадить ее на трон? Еще один бастард династии Видящих… Вы хотите, чтобы ее использовали так же, как использовали нас?

Лицо его окаменело. Шевелились только губы, когда он ответил:

— Я сделаю все, что смогу, чтобы истинный Видящий снова оказался на троне Шести Герцогств. Как я присягал. И ты присягал тоже. — Он твердо встретил мой взгляд.

Я в тревоге смотрел на него. Он любил меня. Хуже того, он в меня верил. Он верил, что я найду в себе достаточно сил и преданности, чтобы исполнить долг, который был становым хребтом его жизни. Долг, вынуждавший меня делать вещи, которые не мог бы вообразить даже Регал, со всей его ненавистью ко мне. Вера Чейда в меня была такова, что он, ни секунды не колеблясь, послал бы меня в любую битву и ждал бы от меня любых жертв. Сухое рыдание внезапно сотрясло меня, отозвавшись болью в моей спине.

— Этому нет конца! — закричал я. — Этот долг загонит меня в могилу. Лучше бы я умер! Дайте мне умереть! — Я вырвал у Чейда руку, не считаясь с болью, которую вызвало это резкое движение. — Оставьте меня!

Чейд даже не вздрогнул.

— У него жар! — возмущенно сказал он шуту. — Тебе следовало бы дать ему чая из ивовой коры.

Ужасная улыбка появилась на лице шута. Но прежде, чем он успел ответить, от окна раздался резкий звук разрываемой кожаной занавески. Серая голова протиснулась сквозь затянутое кожей окно, оскалив полную белых зубов пасть. Опрокинув полку с горшками на лежавшие под ней свитки, ночной Волк прыгнул, проскрежетал когтями по деревянному полу и остановился между мной и поспешно поднявшимся Чейдом. Он зарычал сразу на всех.

Я убью их всех для тебя, только скажи!

Я уронил голову на подушку. Мой чистый дикий волк. Вот что я сделал с ним. Чем это лучше того, что Чейд сделал со мной?

Я снова оглядел их. Чейд стоял с застывшим лицом. На лицах других были потрясение, жалость и разочарование, причиной которых был я. Отчаяние и лихорадка трясли меня.

— Простите, — слабо пробормотал я. — Я никогда не был тем, кем вы меня считали. Никогда.

Молчание наполняло комнату. Тихо потрескивал огонь. Я спрятал лицо в подушку и закрыл глаза? А потом произнес то, что был вынужден сказать:

— Но я пойду и найду Верити. И я приведу его к вам. Не потому, что я тот, кем вы меня считали, — добавил я, медленно подняв голову. Я видел надежду, блеснувшую в глазах Чейда. — Просто у меня нет выбора. У меня никогда не было выбора.

— Ты считаешь, что Верити жив? — В голосе Кетриккен чувствовалась надежда. Она налетела на меня, как океанский шторм.

Я кивнул:

— Да, я верю, что он жив. Я ощущаю его присутствие в моем сознании.

Ее лицо было так близко и казалось таким огромным! Я моргнул, но так и не смог сфокусировать взгляд.

— Тогда почему он не вернулся? Он заблудился? Ранен? Или совершенно не думает о тех, кого оставил здесь? — Ее вопросы барабанили по мне, как град мелких камешков, один за другим.

— Я думаю, — начал я, но не смог. Не смог думать, не смог говорить. Я закрыл глаза. Все долго молчали. Ночной Волк заскулил, потом утробно заворчал.

— Может быть, нам лучше уйти ненадолго, — неуверенно рискнула Старлинг. — Фитц не готов сейчас к этому разговору.

— Ты можешь идти, — торжественно сказал ей шут. — Я, к несчастью, все еще живу здесь.

Идем охотиться. Время идти на охоту. Я смотрю туда, откуда мы пришли, но Лишенный Запаха перекрыл этот путь, затянул дырку новым куском оленьей кожи. Дверь. Часть нас знает, что это дверь, и мы подходим к ней, тихонько скулим и толкаем ее носом. Приходит Лишенный Запаха. Он идет легко и осторожно. Он вытягивается, хватает дверь бледной лапой и открывает ее для нас. Я выскальзываю обратно, в холодный ночной мир. Приятно снова поразмять мышцы, и я бегу от боли, душной хижины и тела, которое не работает, в это дикое тело из плоти и шерсти. Ночь глотает нас, и мы охотимся.

Это была другая ночь и другое время, до или после, я не знаю, мои дни неотличимы друг от друга. Кто-то снял теплый компресс с моего лба и заменил его холодным.

— Прости, шут, — сказал я.

— Тридцать два, — промолвил усталый голос. Потом: — Пей, — добавил он мягче. Холодные руки коснулись моего лица. Чашка с какой-то жидкостью у моих губ. Я попытался попить. Чай из ивовой коры. Я с отвращением отвернулся. Шут вытер мне рот и сел на пол рядом с моей кроватью. Он поднес к свету свиток и начал читать. Была глубокая ночь. Я закрыл глаза и попытался снова найти сон. Но мне попадались только вещи, которые я сделал неправильно, и доверие, которое я не оправдал.

— Прости меня, — сказал я.

— Тридцать три, — не поднимая глаз отозвался шут.

— Что тридцать три?

Он удивленно посмотрел на меня:

— О, ты действительно проснулся и даже разговариваешь!

— Конечно. Что тридцать три?

— Тридцать три «прости». К разным людям, но большая часть ко мне. Семнадцать раз ты звал Баррича. Боюсь, я потерял счет твоим призывам к Молли. И наконец, шестьдесят два раза «Я иду, Верити!».

— Я, наверное, довел тебя до безумия. Прости.

— Тридцать четыре. Нет. Ты просто бредил, немного монотонно. Это лихорадка, я полагаю.

Шут вернулся к чтению.

— Я так устал лежать на животе, — пожаловался я.

— У тебя всегда остается спина, — посоветовал шут и увидел, как я содрогнулся. Потом: — Хочешь, чтобы я помог тебе лечь на бок?

— Нет. Будет только больнее.

— Скажи, если передумаешь. — Он снова перевел взгляд на свой свиток.

— Чейд не приходил повидать меня еще раз? — спросил я.

Шут вздохнул и отложил пергамент.

— Никто не приходил. Пришла целительница и выругала нас всех за то, что мы взволновали тебя. Они оставили тебя в покое, пока она не вытащит стрелу. Это будет завтра. Кроме того, Чейд и королева многое должны обсудить. Известие о том, что вы с Верити живы, все изменило.

— В прежнее время они бы и меня включили в это обсуждение. — Я помолчал, зная, что утопаю в жалости к себе, но не в силах был остановиться. — Наверное, они мне больше не доверяют. И я не виню их. Все меня ненавидят. За тайны, которые я хранил. За то, что я столько раз терпел поражение.

— О, не все тебя ненавидят, — мягко упрекнул меня шут. — На самом деле только я.

Я впился глазами в его лицо. Его циничная улыбка немного успокоила меня.

— Тайны, — сказал он и вздохнул. — Когда-нибудь я напишу длинный философский трактат о секретах, которые можно хранить, а можно и раскрывать.

— У тебя есть еще бренди?

— Снова хочешь пить? Выпей немного чая из ивовой коры. — Теперь в его голосе была кислая любезность, сдобренная медом. — У меня его много, знаешь ли. Целые ведра, и все для тебя.