Когда все сломалось, ложись спать

Дэхен был счастлив, как устрица: все время дергал Енчжэ и таскал по разным местам не столько злачным, сколько романтическим. Сидел над остывающей чашкой кофе, подперев лицо кулаками, и как сытый кот щурился на Енчжэ, который от неловкости тыкал ложкой не в рот, а в щеку.
Дэхен был счастлив, как устрица, целых два дня. А на третий позвонил Енгук и сказал, что мелкие случайно испортили одну запись, да и вообще надо перезаписать пару моментов, на которых они слажали.
И Дэхен помчался в студию.
Енчжэ прятал от него глаза и старался не оставаться с ним наедине, но куда можно было сбежать из стеклянной коробки, в которой им надо было петь, не мог сообразить даже он.
- I’m scared of your full indifference, - пропел Енчжэ, и Дэхен подумал, что строчка прямо в яблочко, когда добавил свою:
- But I’m falling down…
Дэхен действительно падал в глубокие невычерпываемые ебеня из-за безразличия Енчжэ, и когда Енгук отключил запись, плохо подумав перед этим, рванул к нему, закружил вокруг микрофона и с вечно живущим в нем голодом поцеловал.
Сборище за стеклом, когда страстный, как в «Титанике», поцелуй закончился, имело удовольствие наблюдать за реакцией взбешенного Енчжэ, который беззвучно наорал на Дэхена, разбил (что, вообще говоря, было для него крайне несвойственно – портить собственность Енгука) наушники и вылетел в дверь, приложив ее о косяк с такой силой, что стекло жалобно зазвенело. Енгук внимательно смотрел через прозрачную перегородку на озадаченного Дэхена, прикидывая, когда до него дойдет весь катастрофический масштаб его ошибки, и когда Дэхен торопливо выбежал следом за Енчжэ, грустно вздохнул: дойти-то дошло, вот только сам черт теперь не поможет ему остудить ярость оскорбленного Енчжэ.
- Наверно, они уже не вернутся, - пробормотал Химчан, надевая наушники, чтобы прослушать то, что удалось записать.
- Енчжэ обиделся, да? – себе под нос прошептал Чунхон, где-то в глубине души бессознательно сочувствуя вечно язвительному и гордому вокалисту, с которым вдруг обошлись, как с девочкой, и где-то еще глубже злорадствуя над тем, насколько оскорбительной должна казаться ему привязанность в общем-то крутого нравом Дэхена.
- Похоже на то, - промямлил Чоноп. – Пойдем-ка домой.
Чонопу это все вообще не нравилось: уже два дня Енгук и Химчан общались как чужие, будто между ними кошка пробежала, а теперь еще и Енчжэ с Дэхеном чуть не подрались. Студия Енгука всегда была тем местом, где ему было тепло, сыто и уютно – но сейчас отсюда хотелось сбежать так далеко, как только можно, чтобы не видеть, как еще два дня назад лучшие друзья тренируют друг на друге королевское безразличие.
Когда Чоноп с Чунхоном позорно – Енгук это хорошо видел – сбежали от напряженного тихого раздражения, повисшего в студии после этого дурацкого скандала, Енгук задумчиво побрел налить себе кофе, взъерошивая волосы на голове, словно пытался помассировать мозг.
От угрюмого и безжалостного Химчана ему тоже хотелось бы сбежать.
- Чего стоишь? – бросил ему Хим. – Работы навалом.
Енгук послушно засел в рабочее кресло, но даже сдвинуть бегунок панели рука будто отказывалась – шестое чувство подсказывало ему, что все завертелось слишком необратимо, и даже эти записи, над которыми они работают, могут вскоре оказаться никому не нужными.

%

Енгук ненавидел свою проницательность – дней через пять Дэхен соизволил дать о себе знать. Пришел лохматый, злой и с кругами под глазами, развалился на диване, беззастенчиво закурил и выдал:
- Прости, Гук, но мы с Ежичком крупно подставили тебя и твои деньжата.
- Это еще что значит? – Енгук выдернул сигарету из его пальцев и бросил в чашку с кофе. – Знаешь же, что я не люблю, когда ты ведешь себя, как ребенок.
Дэхен съежился на своем диване, вцепился пальцами в волосы и тихо сказал:
- Он не сегодня-завтра к тебе придет и скажет, что больше не хочет иметь со мной ничего общего. И хрен ты его заставишь со мной петь, Гук… Он же у нас, блядь, неумолимый, хоть плачь перед ним.
- Положим, на поплакать перед ним у нас есть ты, - резонно начал Енгук. – Но мне кажется, ты преувеличиваешь. Не думаю, что он настолько зол на тебя…
- И правильно делаешь, - засмеялся Дэхен, - что не думаешь… Я ему лицо разбил вчера.
Енгук встал со своего места и задрал голову Дэхена вверх – через всю щеку тянулась парочка драных полос, и только после слов Дэхена ему стало понятно, кто и чем оставил ему этот кошачий памятник царапучести.
- И что, жалко не было? – усмехнулся Енгук. – Ты же с него пылинки сдувал.
- Было… жалко… - бессовестно красными, но сухими глазами посмотрел на него Дэхен. – Так было жалко, что убить был готов.
Покрытые красным губы Енчжэ, которые он брезгливо облизывал, всплыли в его памяти, и ему хотелось упасть перед ним и слизывать с него кровь языком, пока Енчжэ не простит.
Но теперь уже точно не простит.
Дэхен вчера на самом деле в сотый раз пришел извиниться – ради Енчжэ он не поленился бы сделать это и тысячу раз, но почему-то на все его слова и клятвенные обещания никогда больше на афишировать их отношения Енчжэ только смеялся. Нервно расхаживал по комнате и планомерно добивал – сначала сказал, что той ночью согласился только из жалости:
- Да и кто бы не разжалобился, если ему на груди сопли размазывают?
Потом добавил, что те два дня, что Дэхен наивно считал самыми счастливыми в своей жизни, с трудом терпел его:
- Мне противно было, когда ты смотрел на меня, как на игрушку. Хотелось встать и плеснуть тебе в лицо чаем.
И на десерт оставил самое сладкое:
- Я на самом деле не думаю, что у нас могло бы что-нибудь получиться. Не с таким, как ты.
Обидные слова никак не желали доходить до Дэхена, и когда представление Енчжэ внезапно закончилось тем, что он зацепился носком за торчащий в панели на полу шуруп и рухнул перед ним на колени, Дэхен скатился следом, бережно обнимая скребущееся на полу тело:
- Ударился? Дурак ты неуклюжий…
Но Енчжэ от этих утешений, казалось, стало только хуже, он оттолкнул Дэхена и захныкал:
- Не трогай меня! Ты меня не слышишь, что ли?
- Слышу, - пробормотал Дэхен, отпуская его. Он не понимал совершенно ничего – он готов был убиться, лишь бы Енчжэ успокоился, но тот только затрясся сильнее и совсем уж истерически зарыдал:
- Ты с этой своей чертовой любовью… Ненавижу тебя… Так… унизительно…
Услышать, что его отчаянная и нежная любовь, оказывается, унизительна Енчжэ, было в новинку. В отличие от предыдущих обвинений Енчжэ, которые казались Дэхену довольно неудачно сфабрикованными, это было другим – Енчжэ действительно плакал, когда говорил это, сжимал кулаки и беззвучно выл. Дэхену показалось, что его, как слизняка, положили под подошву и наступили – так чтобы внутренности выползли медленно, мерзко и со вкусом. Никогда в жизни ему еще не говорили ничего оскорбительнее – и он со всей отчаянной в секунду поднявшейся в нем пенной злости залепил Енчжэ по залитому слезами лицу.
Вот только Енчжэ, к сожалению, не удержался на ногах – как в замедленной раскадровке Дэхен смотрел, как его рука смахивает с тумбочки будильник, как он разбивается, и Енчжэ падает лицом на угол.
- Енчжэ, прости, - пенная злость схлынула так же быстро, как появилась, и секунду спустя Дэхен уже ползал на коленях по полу, пытаясь повернуть Енчжэ к себе лицом – Енчжэ прикусывал губу, кровь останавливалась на мгновение, а потом снова расползалась по его рту.
- Нужно приложить лед, а то распухнет, - уговаривал Дэхен, но Енчжэ только со всей дури колотил по нему руками и ногами и орал:
- Убирайся к черту! Ненавижу! Мне больно из-за тебя!
Дэхен хотел поднять его и утащить к раковине, пока кровь не закапала всю рубашку, но Енчжэ, как дикая кошка, расцарапал ему лицо – и это стало последней каплей. Бедный Енчжэ мешком полетел на кровать, попытался подняться, но не успел – Дэхен прижал его руки к изголовью, а извивающееся тело подмял под себя.
Мысль о том, на что это похоже, пришла в голову обоим одновременно – и секунду спустя Дэхен уже размазывал кровь по чужой шее, оставляя на ней жадные поцелуи, а Енчжэ бил руками о кровать и дергался всем телом.
Если бы кто-нибудь спросил, почему в тот момент вместо вечного желания защищать Енчжэ и носить на руках, как принцессу, ему хотелось сделать дико больно, Дэхен бы до сих пор не смог ответить – просто как-то так получилось. Как-то так вышло, что он успел почти расстегнуть на Енчжэ рубашку, когда заметил, что тот больше не вырывается – просто из его больших и удивительно красивых глаз выкатываются омерзительные огромные слезы и скатываются вниз по лицу, размывая кровавые разводы.
Дэхен относительно вовремя остановился – но все равно ненавидел себя так, что внутри жгло углем, когда, вернувшись домой, заметил на своих серебристых волосах грязный след крови.
Этого Енчжэ ему не простит никогда, и Дэхен, бессовестно открыто глядя на Енгука, думал, что ему впору ставить надгробие своей трагической любви.
- Сам виноват, - буркнул Енгук. – Сидел бы на жопе ровно, ничего бы и не было.
Енгук не мог отказать себе в удовольствии провести некоторые параллели между положением Дэхена и своим собственным – и эту фразу про «жопу» сказал в сердцах больше самому себе, повязанному теперь терпеть Хима рядом и притворяться камнем, когда тот потягивается и футболка на нем задирается, приоткрывая кусочек голой поясницы.
Он стащил пачку сигарет со стола, задумчиво покрутил в пальцах, а потом закурил – невероятно бесило: Дэхен хотя бы успел поскандалить вслух, а они с Химом просто постояли на набережной, поглядели на воду, и решили все так же безэмоционально и сухо, как если бы это был просто договор на запись.
- Я только хотел напомнить, - наконец, соизволил разродиться решением Енгук, - что мы не на честном слове работали. У вас с Енчжэ контракт, и я могу заставить вас продолжать записываться или потребовать неустойку.
- Что? – к очередному пинку Дэхен был не готов, и спокойный насмешливый голос Енгука прижигал почище пощечины:
- Мы не в детском саду, согласись. То, что вы там друг с другом что-то не поделили, меня не касается, а деньги деньгами…
- Друг, блядь, - фыркнул Дэхен, вставая. – Какого хера вообще вы все такие умные, один я дурак и скотина? Заебало…
Дэхен дернул дверь, к которой с другой стороны прицепился ошалевший от подслушанного им количества мата Чунхон, бесцеремонно сдвинул мелкого с дороги и в расстроенных чувствах удалился.
- Чего это с ним вообще? – Чунхон захлопал глазами еще быстрее, когда заметил с ядовитым удовольствием затягивающегося сигаретой Енгука. – Это он тебя так, что ли?
- А это когда пытаешься как лучше сделать, всегда так получается, - невесело усмехнулся Енгук. – Я сказал ему, что не позволю им с Енчжэ разбежаться, потому что у них контракт и все такое… Как думаешь, я не прав?
- Я… - Чунхон попытался сначала поставить себя на место Енчжэ, который, по всему выходило, не любит, потом на место Дэхена, который любит так, что глаза режет, и не смог придти ни к какому конечному выводу, печально пробормотав: - Я не знаю.
- Вот и я не знаю, - усмехнулся Енгук. – А решать-то что-то надо. Правильно, не правильно – кто там разберет.
Чунхон без веселья почесал шухер на голове и молча положил перед Енгуком толстый конверт с бумагами – еще одна грань взрослости, о которой он представления не имел: когда абсолютно ни в чем не уверен, но должен заставить себя выбрать.

%

Енчжэ действительно заставил себя придти – на следующий день после Дэхена. Когда он здоровался с ребятами, ему показалось, что все уже все знают – не только о том, что они подрались с Дэхеном (красноречиво разбитую губу никуда не спрячешь), но и том, как он лежал зареванный под главным вокалистом и думал, что ему уже не выбраться. Вся эта гадость неприятно царапала спину под рубашкой, и ему казалось, что держащаяся вот уже несколько дней температура заставляет его бредить: Химчан взглянул на него безразлично (Енчжэ еще не знал, что безразличие теперь второе имя Химчана, и это нормально), сострадательный Чоноп вздохнул сочувствующе и предложил чаю, а Чунхон глянул на него с явной неприязнью и отвернулся к окну.
Енчжэ отказался от чая и тихо постучал в кабинет Енгука – не говоря уже о доканывающей его второй день слабости, вот так придти к Енгуку и заявить, что он больше не желает иметь ничего общего с Дэхеном и всеми ими, кого считал друзьями, до кучи, было сложновато.
- Он говорил, что ты придешь, - вместо приветствия сообщил Енгук. – Как мило с вашей стороны.
- Енгук, не… - замученный Енчжэ со всей своей усталости хотел попросить просто не издеваться над ним сильнее – он же просто рухнет тут на пол, и выносить его наружу будут уже санитары.
- Чего «не»? – невозмутимо спросил Енгук. – Посочувствовать тебе или что? Так он не так тебя украсил, - Енгук кивнул на разбитую губу, - чтобы от одного взгляда на тебя слезы лились.
- Мне и не надо, чтобы лились, - огрызнулся Енчжэ. – Просто разреши мне уйти.
Енчжэ выглядел так жалко, что Енгук против воли свирепел все сильнее – все то, что он не мог высказать Химу, хотелось выплеснуть в разбитое личико Енчжэ. И еще поржать при этом.
- На что поспорим, ты сам его довел? – продолжил свою мысль Енгук. – Что надо было ему сказать, чтобы он ТЕБЯ ударил?
- Знаешь, - Енчжэ зло сощурил глаза, - это не твое дело. Если у тебя проблемы, не надо вымещать злость на мне.
Енгук подумал, что тихоню Енчжэ не зря считали башковитым парнем, но даже этот вывод не усмирил его раздражение – он снова потянулся к пачке с сигаретами, ставшей за каких-то полтора дня прекрасным заменителем всех его «друзей», и ответил:
- Сдался ты мне, чтобы я на тебе еще что-то вымещал.
- Я тебе ничего не сделал, чтобы ты так со мной разговаривал, - холодно напомнил Енчжэ.
- Ага, конечно, - хмыкнул Енгук. – Был у нас один святой, теперь два… Как тараканы плодитесь, - шутка, на взгляд Енгука, вышла просто умопомрачительная – и он заржал, давясь сигаретным дымом.
Енчжэ ничего вообще не понимал – ни почему Енгук такой злой, ни почему все шишки теперь огребает он.
Отсмеявшийся Енгук прокашлялся, а потом мечтательно улыбнулся, словно его посетила гениальная идея:
- А насчет твоего ухода… Иди-ка с Химом поговори. Расскажешь ему свою историю, я уверен, ему понравится. Вот как он решит – так и будет.
Енчжэ снова ничего не понял, но ему показалось, что Енгук решил сделать его неразумной пешечкой в какой-то своей игре с Химом.
- Эй, постой, - Енгук окликнул Енчжэ уже у дверей и протянул ему стопку бумаг. – На, заодно и это ему передашь.

%

- Что это за бумаги? – осторожно спросил Енчжэ, когда Химчан, казалось, совсем остекленел над бумажной стопкой и продолжал читать одну и ту же строчку уже добрых пять минут.
- А? – Химчан почесал нос и рассеянно улыбнулся. – Помнишь, ты спросил, чем Енгук собирается со мной расплачиваться?
- Ну, - кивнул Енчжэ.
- Поскольку я ему больше никто, он посчитал оригинальным заплатить так, - Химчан ткнул в бумагу и дружелюбно пояснил: - Я теперь совладелец этой студии. Щедро, вполне в духе Енгука, да?
Енчжэ начинало корежить от этой иронии.
- Так зачем ты ко мне пришел? – спросил Химчан, наливая кипяток в чашку. – За советом или поплакаться?
- А если поплакаться, ты что, слушать будешь? – пошутил Енчжэ. Но Химчан так искренне пожал плечами:
- А почему нет? Смогу заменить Енгука даже на должности слезовытирателя, - что Енчжэ рассмеялся. – Нет, серьезно, ты жалко выглядишь. Если хочешь, можешь рассказать, от меня по сплетням не утечет.
И Енчжэ действительно рассказал – но не потому, что искал сочувствия. Ему просто хотелось узнать, что обо всем этом думает Химчан – если бы его стал осуждать еще и Хим, ему бы в самом деле осталось только признать, что он дурной, купить ружье и застрелиться.
- Понимаешь, - Енчжэ сидел над остывшим чаем, и держался за голову, - мне неприятно, когда он на меня так смотрит. Мне неуютно с ним, я боюсь. Я не хочу, чтобы я перестал быть сам по себе и стал в ваших глазах его подружкой. Мне правда его жалко, хоть он мне лицо разбил, но когда я его вижу, мне хочется убежать и не слушать, как он говорит, что меня любит. Пусть это странно, но мне кажется это настолько… унизительным, что хоть плачь.
- Мда, - задумчиво отозвался на эту пестрящую отрицательными «не» речь Химчан.
- И вот что мне теперь делать? – Енчжэ поднял на Химчана грустные глаза и дожидался ответа.
- Ну… - Химчан искренне пытался наскрести в своих мозгах чего-нибудь путного и разумного, чтобы помочь со всех сторон, как осенний листок, гонимому Енчжэ, но выходило маловато: - Во-первых, Енгук ни в чем не виноват. Если вы разбежитесь, ты его крупно подставишь.
- И тебя тоже, - хмыкнул Енчжэ. – Забыл что ли, ты теперь с ним наравне.
Химчан поморщился, отхлебнул остывшего чая, и продолжил:
- Во-вторых, как бы пафосно ни прозвучало, твое сердце – это твое сердце. Ты не обязан отдавать его кому-то из жалости или чего-то подобного, что бы о тебе ни стали говорить.
Енчжэ выразительно прокашлялся – и в самом деле звучало до ужаса слащаво. По крайней мере, пока тебя не приложат лицом о тумбочку и не бросят на кровать.
- В-третьих, - Химчан поднял глаза на Енчжэ и моргнул пару раз, - я последний человек, у которого стоит спрашивать совета.
Енчжэ не стал спрашивать, почему – Енгук и так уже прозрачно намекнул насчет «святош». Значит, Хим тоже отказал ему? Интересный вырисовывался расклад, но какой-то неутешительный…
- Знаешь, хреновый из тебя утешитель, - в конце концов сказал Енчжэ. – Вроде ты на моей стороне, а вроде и против, не поймешь.
Химчан тихо посмеялся – наверно, привилегию вытирать сопли все-таки стоит оставить Енгуку. Впрочем, что до самого Енгука – раз он отослал Енчжэ к нему, значит, хотел, чтобы он поддержал его? Или чтобы занял позицию, прямо противоположную его мнению? И что он будет делать, когда они окажутся по разные стороны? Енгук, ответив отказом на просьбу Енчжэ и Дэхена, пытался сберечь свои деньжата или надеялся помирить их? Если еще неделю назад Химчан без раздумий дал бы ответ, то теперь он начинал сомневаться в бескорыстности устремлений Енгука.
- Черт, все стало каким-то слишком сложным, - вслух пожаловался Химчан. – И… мерзким.
Енчжэ сочувственно изогнул бровь – вот уж он-то точно в этом не сомневался, все тело до сих пор горело язвами поцелуев Дэхена.
- Я не готов сейчас ответить, - наконец, сказал Химчан. – Если через неделю не передумаешь, я, так и быть, тебя поддержу.
Енчжэ насмешливо покивал пару раз – дерьмище полное: даже Химчан на его стороне не потому, что считает правильным, а потому, что у них с Енгуком теперь, как у зарядов, разная поляризация, и им надо держаться на противоположных сторонах проблемы, чтобы не скатиться в откровенный скандал.

%

Химчану показалось, что он расслышал в студии женский голос – он толкнул дверь и столкнулся нос к носу с девушкой с гитарой за плечами, в тяжелых мужских ботинках, но с тонкими запястьями.
- Знакомься, Хим, - позвал Енгук. – Это Микки, наша будущая звезда.
Химчан разглядывал «будущую звезду» со все большей неприязнью: черные колготки, поверх короткие шорты, куча браслетиков и вьющиеся волосы – просто охуенное сочетание стиля подземки с жеманным женским очарованием.
Вполне во вкусе Енгука – ему всегда такие нравились.
А Енгук невозмутимо продолжал, показывая гостье свое царство:
- Там записываем, тут обрабатываем… - и, оглянувшись на все еще стоящего у дверей Химчана, добавил: - Я подумал, что раз уж с Дэхеном и Енчжэ вышел такой пиздец… Ой! – Енгук поспешно закрыл рот ладошкой, девчонка похихикала. – Прости, пожалуйста.
Химчана трясло от отвращения – как бы ни было ему на самом деле похрену на шекспировскую трагедию вокалистов, за то, что Енгук позволил себе так пренебрежительно отозваться о них перед ЭТОЙ, Химчан хотел его ударить.
- Ты где ее взял? – его резкий вечно хриплый голос не нес в себе ничего обнадеживающего, но Енгук будто бы не заметил, ответив:
- В метро.
Химчан насмешливо покивал – настолько в духе Енгука, что тянет блевануть: опять подобрал какую-то шваль под ногами и собирается оттереть до блеска.
- Как думаешь, Хим, если бросим работать над диском Дэхена и Енчжэ, за сколько сможем записать новый?
- А? – когда новая знакомая Енгука обернулась, его окатило волной запаха от копны ее длинных волос. – Он ушел?

%

- Ты куда собрался, ночь на дворе?
Дэхен неохотно развернулся к матери и чмокнул в лоб:
- Не волнуйся, мам, я не пропаду.
- Опять эта твоя загадочная любовь? – улыбнулась женщина.
- Нет, - Дэхен посмотрел на носки ботинок и с еще большей неохотой ответил: - с ней все кончено, - а потом захлопнул за собой дверь.
- Кончено, значит?
Закрывшаяся дверь вряд ли ответила бы на вопрос, но спросить все равно было нужно, хотя бы у пустоты. Потому что даже несмотря на реакцию сына, хотелось верить, что еще не все потеряно. Если бы Дэхен прожил столько же, сколько она, он бы тоже знал, что ничего никогда не кончается просто так.