Глава 60 Урок рисования

– Новое дело! – негодовал Генка, спускаясь по лестнице. – Мы достали ножны, провели серьезные исследования, из библиотеки не вылезали, всё выяснили, а теперь, когда остается только клад взять, он у нас ножны забрал!

– Он прав, – сказал Слава, – мы можем все дело испортить.

– До сих пор не портили, – проворчал Генка.

– Мешать мы ему, конечно, не должны, – сказал Миша, – но почему нам не узнать про Терентьева? Этим мы никому не помешаем.

Ребята пришли в класс рисования. Вместо парт здесь табуреты и мольберты. На стенах висят работы лучших художников школы – в большинстве эскизы декораций школьных постановок. Под картинами, на полочках, – «мертвая натура»: статуэтки греческих богов, животных, фрукты из папье-маше. Сегодня рисуют статую «классической лошади».

На уроке рисования весело. Можно сидеть в любой позе, вставать, разговаривать. Преподаватель рисования Борис Федорович Романенко – ребята называют его «Барфед», – среднего роста, плотный, добродушный пожилой украинец с длинными казацкими усами, расхаживал между мольбертами и поправлял работы.

Миша подсел к Леле Подволоцкой.

– Леля, – сказал он, – у меня к тебе есть вопрос.

– Какой? – спросила Леля, водя глазами от рисунка к натуре.

– Скажи, Подволоцкий, адмирал, профессор Морской академии, – твой дедушка?

– Да. А что? – Леля оторвала глаза от рисунка и с удивлением посмотрела на Мишу.

Миша замялся:

– Видишь ли, у него в академии учился один мой дальний родственник, потом он пропал без вести. Так вот, не знает ли твой дедушка о его судьбе?

– Но дедушка умер давным-давно, – ответила Леля.

– Ах да, – спохватился Миша, – я и забыл совсем. Кто жив из его семьи?

– Бабушка и тетя Соня.

– Как ты думаешь, они не знали дедушкиных учеников?

– Не думаю. Он ведь читал лекции один, без бабушкиной помощи.

– Это я сам понимаю, – с досадой ответил Миша. – Возможно, что некоторых учеников они все же знали.

– Не думаю…

– Секретничаете? – раздался за ними насмешливый голос Юры Стоцкого.

Леля покраснела и растерянно пробормотала:

– Понимаешь, Юра, Миша интересуется моим дедушкой.

– Вот как! – Юра усмехнулся и, круто повернувшись, отошел от них.

Миша пересел к Славе и сказал:

– После этого дедушки остались бабушка и тетя Соня. Вдруг они знали Терентьева?

– Попроси Лелю – она тебя познакомит с бабушкой.

Миша махнул рукой:

– Я уже говорил. Да, свяжись с девчонкой! Юрка Стоцкий подошел, так она ему все раззвонила…

Миша хотел сообщить об этом деле Генке, но увидел, что Генка занят важным делом: он дразнил Кита.

– Кит, а Кит!

– Чего?

– Ты из какого океана?

Кит привык к этой шутке и молчал. Тогда Генка начал его обстреливать из стеклянной трубочки жеваной бумажкой. Он попадал ему в затылок, и Кит, не понимая, в чем дело, проводил по шее ладонью, как бы смахивая муху, к великой потехе Зины Кругловой. Мише, как старосте, конечно, надо бы остановить Генку, но Кит так смешно смахивал несуществующую муху, что Миша сам давился от смеха.

Между тем Кит, одной рукой проводя по затылку, другой тщетно пытался нарисовать лошадь. Ничего у него не получалось.

Борис Федорович постоял возле Кита, затем подошел к доске и начал показывать, что такое пропорции.

– Вам, Китов, – говорил Борис Федорович, рисуя мелом лошадь, – нужно больше живописью интересоваться, развивать художественный вкус. А вы ничем не интересуетесь. Ну-ка, назовите мне великих художников, которых вы знаете.

Кит не знал никаких художников и только сопел, вытаращив глаза на Бориса Федоровича.

– Что вы молчите? – спросил Борис Федорович. – Ведь вы были с нами в Третьяковской галерее. Вспомните, картины каких художников вы там видели. Вспомните, вспомните…

– Репин, – тихо прошептал Генка позади Китова.

– Репин, – громко повторил Кит.

– Правильно, – сказал Борис Федорович, заштриховывая гриву коня на своем рисунке. – Какие картины Репина вы помните?

– «Иван Грозный убивает своего сына», – подсказал Генка.

– «Иван Грозный убивает своего сына», – грустно повторил Кит.

– Хорошо, – сказал Борис Федорович, деля лошадь на квадраты. – Вспоминайте, вспоминайте.

– Романенко нарисовал лошадь, – давясь от смеха, прошептал Генка.

– Романенко нарисовал лошадь, – провозгласил Кит, и весь класс грохнул от хохота.

– Что? Что вы сказали? – Рука Бориса Федоровича повисла в воздухе.

– Он нарисовал лошадь, – повторил несчастный Кит.

– Кто – он?

– Ну… этот… как его… Романенко, – сказал Кит.

На этот раз никто не рассмеялся. Лицо Бориса Федоровича побагровело, усы оттопырились. Он бросил мел на стол и вышел из класса…

Глава 61
Борис Федорович

– Не знал я, что он Романенко, – пробурчал Кит, – я думал, Барфед, ну и Барфед.

– Ты думал! – передразнил его Генка. – Я про себя сказал, а ты повторяешь, как попугай! Привык на подсказках выезжать. Теперь не выдавай. Попался, так выворачивайся.

– Знаешь, Генка, – громко, на весь класс, сказал Миша, – это подлость!

– Что ты, Миша? – Генка покраснел. – При чем тут я?

Миша не успел ему ответить. Дверь отворилась, все бросились по местам. В класс вошел Алексей Иваныч.

Высокий, худой, гладко выбритый, он стал у учительского столика и окинул притихший класс отчужденным, неприязненным взглядом.

– Я не намерен обсуждать здесь ваш возмутительный поступок, – начал Алексей Иваныч. – Не намерен. Как и не собираюсь говорить о вашем отношении к Борису Федоровичу, отдавшему столько лет своей жизни вам, детям.

Алексей Иваныч сделал паузу. Все сидели притаив дыхание.

– Я хочу поговорить с вами совсем о другом, – внушительно произнес Алексей Иваныч. – Совсем о другом, – повторил он и оглядел класс. – Должен сознаться, – он поднял брови, – я не знал за Китовым склонности к шуткам. Мне казалось, что его интересы и способности лежат несколько в иной области…

Все отлично поняли, о какой способности говорит Алексей Иваныч, и насмешливо посмотрели на Кита.

– Очевидно, – продолжал Алексей Иваныч, – сидение по два года в каждом классе развивает в Китове остроумие, но должен сказать, что это остроумие очень низкого сорта. Китову, видите ли, кажется очень смешным сравнение великого художника со скромным учителем рисования, а вот я ничего в этом смешного не нахожу. И вот почему не нахожу.

Алексей Иваныч помолчал, посмотрел в окно и продолжал:

– По-видимому, Китов предполагает, что Борис Федорович не стал великим художником из-за своей бесталанности. Могу уверить его, что это не так. Борис Федорович – человек очень талантливый, окончил в свое время Академию художеств, перед ним была открыта широкая дорога к славе, известности, к тому, что, по мнению Китова, только и достойно уважения. А Борис Федорович пошел другой дорогой. Он стал скромным учителем рисования, то есть тем, что, по мнению Китова, уважения недостойно и может служить предметом его глупых шуток.

Китов сидел, не поднимая глаз от парты.

– По окончании академии, – продолжал Алексей Иваныч, – Борис Федорович еще с некоторыми товарищами, такими же выходцами из народа, как он сам, создал бесплатную художественную школу для детей рабочих. Даже не одну, а несколько таких школ. Они искали способных ребят, привлекали их в школу, приобщали к великому искусству. Что заставило его пойти по этому пути? Его заставил это сделать пример своей собственной жизни, жизни человека из народа, претерпевшего огромные лишения, чтобы добиться права заниматься искусством. Потому что искусство тогда было доступно только богатым и обеспеченным людям. Это было благородное решение. Всю жизнь добиваться одной цели, преодолеть тысячи преград, голодать, холодать, отказывать себе во всем и, когда цель достигнута, отказаться от всех благ, которые могло принести достижение этой цели, во имя другой, трудной, но благородной задачи!.. Борис Федорович решил стать учителем. Он решил посвятить свою жизнь тем маленьким народным талантам, многие тысячи которых гибнут, задушенные всей омерзительной системой капиталистического общества. Вот на что ушла жизнь Бориса Федоровича! Мы с вами, конечно, понимаем, что он во многом ошибался. Нужно было изменить весь строй, создать общество, обеспечивающее каждому человеку развитие его способностей. Это и сделала Октябрьская революция. Все же, оценивая его жизнь, мы говорим, что такой жизнью можно гордиться. Ею можно гордиться потому, что этой жизнью руководила чистая и благородная цель…

В коридоре раздались шаги. Дверь открылась, и в класс вошел Борис Федорович.

После паузы, вызванной приходом Бориса Федоровича, Алексей Иваныч продолжал:

– Рассказываю я вам все это вот зачем. Великий художник, великий ученый, великий писатель – это звучит очень гордо. Но есть в культуре и незаметная, будничная, но главная работа, и во многом ее делает учитель. Он несет культуру в самую гущу народа. Он бросает первое зерно на ниву таланта, чтобы потом на ней выросли чудесные, прекрасные цветы. И если кто-нибудь из вас станет большим и знаменитым человеком, пусть он, увидя скромного сельского учителя, с почтением снимет перед ним шляпу, помня, что этот маленький и незаметный труженик воспитывает и формирует самое лучшее, самое прекрасное творение природы – Человека.

Алексей Иваныч замолчал. В классе стояла все та же напряженная тишина.

– Вот о чем я хотел с вами поговорить… – сказал Алексей Иваныч. – А теперь, – он повернулся к Борису Федоровичу, – прошу продолжать урок.

Он вышел из класса.

Генка стоял у своего мольберта и смотрел на Бориса Федоровича.

– Ты чего встал? – спросил Борис Федорович.

– Борис Федорович, – сказал Генка, – извините меня, я вас очень прошу. Это я подсказал Китову, извините меня.

– Ладно, – просто сказал Борис Федорович, – рисуй. – Потом посмотрел на Китова и добавил: – Значит, и киты на удочку попадаются.

И, усмехаясь в усы, Борис Федорович пошел по классу, рассматривая приколотые к мольбертам рисунки «классической лошади».