ПОСЛЕСЛОВИЕ. 20 июня 1944 года гвардейский стрелковый корпус, которым командовал генерал Максим Иванович Костин, прибыл в район станции Рафалувка

20 июня 1944 года гвардейский стрелковый корпус, которым командовал генерал Максим Иванович Костин, прибыл в район станции Рафалувка, западнее города Сарны, и расположился в лесах восточнее Ковеля.

Передислокация была произведена скрытно. Войска разгрузились на малозаметных разъездах и полустанках и, тщательно маскируясь, ушли в леса. Генерал Костин приказал передвигаться только ночью, запретил купаться и стирать белье в реках и озерах, запретил радиосвязь, приказал свести к минимуму телефонные разговоры, шифруя их и кодируя.

Максим Иванович Костин командовал полком под Москвой, дивизией в Сталинграде. На Северском Донце принял корпус, участвовал в Изюм-Барвенковской и других наступательных операциях, освобождении Донбасса, форсировании Днепра, боях на реках Ингул и Южный Буг, освобождении Одессы. Падали рядом люди, много людей, Максим Иванович подписывал сводки потерь: убитые, раненые, пропавшие без вести. Люди, их жизнь и смерть была слагаемыми войны. Приказы, которые он отдавал, тоже были слагаемыми войны и выполнялись неукоснительно. За добродушием генерала скрывалось умение подчинять людей поставленной задаче, за простоватостью — гибкий ум военного тактика, способного принимать смелые, неожиданные решения, за внешней покладистостью — тонкое понимание служебных отношений, умение маневрировать в нужных обстоятельствах. Его знал и ценил Жуков, это создавало некоторые личные сложности с командованием армии, но простота и добродушие этого высокого, грузноватого для своих тридцати пяти лет молодого генерала, его открытое крестьянское лицо обескураживали даже грозного командарма Чуйкова.

Корпус прибыл 20 июня, а через три дня; 23 июня началась операция «Багратион», имевшая задачей освободить Белоруссию и выйти на старые государственные границы. В операции участвовали 166 дивизий. Однако армия, в состав которой входил корпус генерала Костина, в дело не вводилась. Несколько позже ей предстояло прорвать немецкую оборону на Ковельско-Люблинском направлении и выйти на Западный Буг. Для подготовки этого наступления был дан ориентировочно месяц — срок очень малый, если учесть потрепанность частей в предыдущих тяжелых боях, недокомплект личного состава и тяжелый рельеф местности.

Предыдущие операции корпус проводил на юге, в степях Украины и Молдавии, здесь же наступать предстояло в болотистых лесах, изрезанных речушками и ручьями с заболоченными берегами. Войска обучались расчищать дороги и тропинки от завалов, волчьих ям, мин, преодолевать мелкие водные преграды, строить гати, проходить болота и торфяники. Корпус получил большое пополнение из местного, освобожденного от немцев населения, пополнение не обстрелянное, его следовало обучить хотя бы простейшему владению оружием.

До командных пунктов дивизии Максим Иванович добирался на «виллисе», дальше верхом. Территория, занимаемая дивизиями корпуса, представляла собой гигантское болото, частью поросшее смешанным лесом: сосной, березой, ольхой, дубом. Среди болота были рассеяны песчаные островки, но все равно и здесь в землянках стояла вода, поэтому солдаты предпочитали палатки, устланные сосновыми ветками. И правильно, думал Максим Иванович, на дворе июнь, тепло, солдаты должны высыпаться, должны быть хорошо накормлены, за этим он следил строго.

3 июля наши войска взяли Минск, прорвали фронт на протяжении 400 километров и продолжали стремительно продвигаться вперед. Это известие застало Максима Ивановича на КП полка, он подумал, что сроки наступления корпуса могут теперь измениться, и потому вернулся к себе раньше обычного. Однако никаких новых распоряжений из штаба армии не поступило. И этот вечер Максим Иванович провел, как обычно: собрал штабистов, говорил о том, что не удовлетворило его в войсках, давал задания, выслушивал доклады.

Отпустив всех уже в первом часу ночи, Максим Иванович расстегнул ворот кителя: накурили, надымили, нужно проветрить. Сам он не курил, но запрещать это даже в своем блиндаже не мог. Поблизости равномерно тарахтел движок, его выключат, как только Максим Иванович ляжет спать.

— Товарищ генерал, — доложил адъютант, — вас дожидается новый начальник автослужбы.

— Что ему нужно?

— Доложиться о прибытии, вступлении в должность.

— Пусть доложится начальнику штаба.

— Я ему так и сказал, но он настаивает.

— Хорошо, пусть зайдет.

Максим Иванович наклонился над картой. Мысль о том, что сроки наступления могут быть передвинуты, не оставляла его. К этому надо быть готовым, приказ может поступить в любую минуту…

Скрипнула дверь. Максим Иванович оторвался от карты, обернулся…

В дверях стоял офицер в старой, но хорошо сидевшей на нем шинели с полевыми погонами, в фуражке, в кирзовых сапогах. Лица его не было видно, неровно горевшая лампочка освещала только стол с разложенной на нем картой…

И все же что-то отдаленно знакомое почудилось Максиму Ивановичу в этой фигуре, молча и напряженно ожидавшей его у двери, что-то тревожное шевельнулось в душе…

Офицер бросил руку к козырьку, четко произнес:

— Товарищ генерал! Гвардии майор Панкратов прибыл в ваше распоряжение для прохождения службы.

Откинул руку, продолжал стоять по стойке «смирно».

Не может быть. Неужели?!

— Ваше предписание! — внезапно осевшим голосом проговорил Костин.

Офицер вынул из планшета предписание, шагнул вперед, протянул его Максиму Ивановичу.

Но тот отвернулся к столу, подтянул на ролике провод, лампа поднялась, осветила весь блиндаж, и, когда Максим Иванович снова повернулся к офицеру, он уже ясно видел — Саша!

Максим Иванович взял предписание… Да, точно, Панкратов Александр Павлович…

Он поднял глаза… На него смотрело его детство, его юность, его Арбат… И Максим Иванович не удержался, помимо воли спросил:

— Саша, ты?

Голос его дрогнул…

— Я, — ответил офицер.

Саша… Живой… Откуда он взялся? Как? Каким образом?

Максим Иванович прошел не только войну, он прошел в предвоенные годы — и 37-й, и 38-й, в 39-й. На его глазах арестовывали, объявляли врагами народа хороших командиров, верных товарищей, испытанных в боях в Испании, на Хасане, на Халхин-Голе. Были ли они на самом деле врагами? Он не хотел в это верить и не мог не верить, иначе невозможно было бы служить делу, которому отдана жизнь. Правильнее всего было не думать об этом. Эти люди сгинули, перешли в иной, неведомый ему мир, из которого нет возврата никому.

И вот из этого мира возник Саша. Через десять лет! Как он их прожил? Как уцелел? Почему направлен именно к нему, в его корпус? Что стоит за этим? Зря показал, что узнал его, зря назвал Сашей…

Офицер снова поднял руку к козырьку.

— Разрешите доложить, товарищ генерал?!

Он четко выговаривал слова… Это его, Сашкин голос… И все же, все же…

— Вольно! Я вас слушаю.

Саша опустил руку.

— Товарищ генерал! Чтобы была полная ясность. У меня судимость по 58-й статье, это фигурирует в моем личном деле. Я не просился в ваш корпус. Я не хотел ехать к вам. Но приказ есть приказ. Оспорить его было нечем. Единственное, на что я мог бы сослаться, наше прошлое знакомство. Но такой довод командование бы не приняло. А те, кому положено наблюдать за мной, учли бы. Это могло осложнить ваше положение. Поэтому прошу вернуть меня в штаб фронта: я майор, должность полковника — мотив убедительный. Такое решение было бы самым правильным и для вас, и для меня.

Максим Иванович молчал. Боже мой! Это же прежний Сашка, которого он так любил. Сашка, честный, прямой, принципиальный, никого не хочет подводить, все берет на себя. Какую жизнь, наверное, прожил, а все такой же, все такой же! На Максима Ивановича опять смотрела его юность, открытая, смелая, бескомпромиссная. И в этих вспыхнувших воспоминаниях он и себя увидел прежним Максом, устыдился своей минутной слабости: забыл себя настоящего, дрогнул, поддался тому, что появилось в нем в те смутные годы.

— Разрешите идти, товарищ генерал?

— Ладно, Саша, — сказал Максим Иванович, — раздевайся, выпьем со встречей.

— Максим, — серьезно произнес Саша, — именно поэтому я не хотел ехать к тебе, я слишком хорошо тебя знаю.

…Комок подкатил к горлу, Максим Иванович перевел дыхание, положил руку Саше на плечо.

— Спасибо, Саша… Спасибо, что так думал обо мне. Все, садись!

Он быстро отошел от Саши, открыл дверь, приказал адъютанту:

— Сооруди нам пару капель с закуской и чай.

— Максим, — снова начал Саша…

— Все! — оборвал его Максим Иванович. — Здесь я старший — и по должности, и по званию.

Так видится мне встреча двух моих героев. Однако останется ли в будущем эта сцена в том же виде, не знаю. Персонажи романа обладают способностью жить собственной жизнью, автору остается только записывать ее. Не знаю также, успею ли я дописать следующий роман. Но, если отпустит мне судьба еще несколько лет, я надеюсь довести повествование до 1958 года, до Двадцатого съезда, когда были возвращены к жизни тысячи ни в чем не повинных людей и вернули честные имена тем, кого возвратить к жизни уже было нельзя.

[1]