ГЛАВА 5. На рассвете Ари и Китти приехали в расположенный рядом с горой Табор кибуц Бет-Алоним — Дом Дубов, где когда-то возник Пальмах.

На рассвете Ари и Китти приехали в расположенный рядом с горой Табор кибуц Бет-Алоним — Дом Дубов, где когда-то возник Пальмах.

Табор производил странное впечатление: для горы — недостаточно высок, для холма — чересчур массивен. Он вздымался посреди равнины, словно кулак, торчащий из земли.

Позавтракав, Ари сложил в рюкзаки еду, фляги, одеяло, взял со склада автомат, и они отправились в путь. Ари хотел добраться до места, пока не наступила жара, и не стал дожидаться остальных участников похода. Китти предвкушала приключение. Они прошли арабскую деревню Даббурию у подножия Табора и вступили на узкую тропинку. Перед ними открылся вид на Назарет, лежащий среди холмов. Было прохладно, шли они довольно быстро, и Китти начала понимать, что путь не будет легким. Табор поднимался на шестьсот метров. Даббурия становилась все меньше и вскоре стала как бы игрушечной.

Вдруг Ари остановился и внимательно огляделся.

— Что такое?

— Козы. Разве вы не чувствуете?

Китти потянула носом.

— Нет, ничего не чувствую.

Глаза Ари сузились. Он пристально посмотрел вверх, где тропа сворачивала в сторону и скрывалась из виду.

— Наверное, это бедуины. В кибуц поступило донесение об их появлении. Они здесь со вчерашнего дня.

За поворотом стояла дюжина палаток из козьих шкур, рядом паслось стадо маленьких черных коз. Подошли два бедуина с винтовками. Ари перебросился с ними парой фраз на арабском и направился к палатке побольше, которая, по-видимому, принадлежала вождю.

Китти огляделась. Бедуины производили удручающее впечатление. Женщины носили похожие на мешки засаленные черные платья до пят. Запаха коз Китти не почувствовала, зато ощутила резкий запах, идущий от этих женщин. Связки турецких монет свисали со лба и скрывали их лица. Между палатками копошились дети, закутанные в невообразимо грязные лохмотья.

Седой мужчина вышел из палатки и поздоровался с Ари. Они о чем-то поговорили, затем Ари шепнул Китти:

— Надо зайти к нему в палатку, не то обидится. Постарайтесь попробовать все, что вам подадут. Позже можете вызвать рвоту.

В палатке пахло еще хуже, чем на улице. Они уселись на шерстяную кошму и повели вежливый разговор. Вождь поразился, когда узнал, что Китти приехала из Америки, и поспешил похвастаться фотографией Элеоноры Рузвельт.

Подали еду. Китти сунули в руки жирную баранью ногу и чашку густого отвара с рисом. Она отведала угощение под пристальным взглядом вождя, слабо улыбнулась и кивнула, как бы подтверждая, что яства в высшей степени вкусные. Затем подали немытые фрукты, а под конец — густой, приторно сладкий кофе в грязных чашках. Пообедав, бедуины вытерли руки о штаны, а рты рукавами, и разговор продолжился, пока наконец Ари не встал и начал прощаться.

Когда стоянка бедуинов, осталась позади, Китти глубоко вздохнула.

— Мне их очень жаль, — сказала она.

— И напрасно. Эти люди убеждены, что они — самые свободные на свете. Разве вы не ходили в детстве на «Песнь пустыни»?

— Ходила, но теперь я знаю, что автор никогда не видел живых бедуинов. О чем вы с ними беседовали?

— Посоветовал воздержаться от попыток обворовать пальмахников.

— А еще о чем?

— Он хотел купить вас. Предлагал шесть верблюдов.

— Вот старый черт! А что вы ответили?

— Сказал, что за вас можно запросто получить не шесть, а десять верблюдов. — Ари посмотрел на солнце, которое поднималось все выше. — Скоро станет жарко. Пожалуй, лучше снять теплую одежду и убрать ее в рюкзак.

Китти осталась в синих шортах, которые взяла со склада Ган-Дафны.

— О, теперь вы ни дать ни взять — сабра!

Они поднимались по тропинке, извивающейся на южном склоне Табора. Тропинка то и дело обрывалась, приходилось карабкаться по скалам. На самых крутых подъемах Ари поддерживал Китти; было уже за полдень, когда они миновали шестисотметровую отметку.

С обширного круглого плато на вершине открывался потрясающий вид на Ездрелонскую долину. Китти смотрела на квадратные поля, на зеленые оазисы, раскинувшиеся вокруг еврейских селений, на унылые пятна арабских деревень — все это простиралось до горы Кармель и дальше, до Средиземного моря. На севере виднелось Тивериадское озеро. В бинокль можно было разглядеть Эйн-Дор, где Саул встретил волшебницу, и лысую вершину горы Гильбоа, где Саул и Ионафан пали в битве с филистимлянами.

— Горы Гелвуйские! Да не сойдет ни роса, ни дождь на вас, и да не будет на вас полей с плодами; ибо там повержен щит сильных, щит Саула… ⁹ — проговорил Ари словно про себя.

Китти опустила бинокль.

— Что с вами, Ари? Кажется, вы ударились в лирику?

— Это все высота. Отсюда все выглядит таким далеким. Посмотрите — вон долина Бет-Шеан. Под ее курганами лежат остатки самой древней цивилизации в мире. Таких курганов в Палестине — сотни. Давид знает об этом гораздо больше, чем я. Он говорит, что если сейчас приняться за раскопки, то нынешние города сами превратятся в руины, пока мы эти раскопки доведем до конца. Понимаете, Палестина — это мост, по которому идет история, а вы сейчас стоите на самой середине этого моста. Гора Табор была полем сражений, еще когда люди воевали каменными топорами. Древние евреи бились здесь против римлян, арабы — против крестоносцев, гора раз пятьдесят переходила из рук в руки. Девора ударила здесь по хананеянам и отбросила их. Извечное поле сражений. Знаете нашу поговорку? Пусть бы Моисей блуждал еще лет сорок, зато нашел бы место получше.

На плато они вошли в сосновую рощу, выросшую на развалинах сооружений разных времен — римских и византийских, крестоносцев и арабов; всюду валялись черепки и куски мозаики, остатки стен.

На том месте, где, согласно Евангелию, произошло преображение Христа, где Иисус беседовал с Моисеем и пророком Илией, стояли две часовни: православная и католическая.

За рощей, на самом высоком месте горы Табор, сохранились развалины двух крепостей: крестоносцев и сарацинов. Ари и Китти с трудом шли по развалинам, пока не добрались до восточной крепостной стены на краю горы — Стены восточных ветров. Отсюда открывался вид на Тивериадское озеро и Хаттинские отроги, где Саладин разбил крестоносцев.

Добрый час просидели они на стене, и Ари все показывал места, памятные по Библии. Ветер трепал волосы Китти, стало снова прохладно.

Потом они вернулись к краю рощи и снова оделись потеплее. Ари расстелил одеяло. Китти легла, устало потянулась и сказала счастливым голосом:

— Какой чудный день, Ари! Правда, теперь мышцы будут болеть целую неделю.

Ари лежал, опершись на локоть, и смотрел на Китти. Он чувствовал влечение к ней, но не подавал виду.

С началом темноты стали подходить пальмахники группами по три-четыре человека. Тут были и смуглые сефарды, и совсем темнокожие африканцы, и блондины, и сабры с огромными усами на дерзких лицах; было много девушек — большинство стройные, с высокой грудью. Ради конспирации пальмахники обучались в разных кибуцах небольшими группами. Лишь изредка они могли повидаться с друзьями, односельчанами, подружками. То и дело раздавались восхищенные восклицания, звонкие поцелуи; пальмахники хлопали друг друга по плечам, смеялись. Это были полные энергии молодые ребята, многим еще не исполнилось двадцати.

Узнав, что придет Китти, явились Иоав Яркони и Зеев Гильбоа, которым она искренне обрадовалась.

Пришли и Давид с Иорданой. Иордана злилась, что жених уделяет столько внимания Китти, но старалась этого не показывать.

Когда совсем стемнело, на вершине собрались почти двести пальмахников. У крепостной стены вырыли яму для костра, натаскали хвороста и сучьев, насадили на вертела три бараньих туши. Когда солнце совсем зашло, запылал костер и пальмахники сели у огня. Китти как гостью усадили на почетное место рядом с Иоавом, Зеевом и Ари.

Вскоре на вершине Табора зазвучали песни. Это были те же песни, которые Китти не раз слышала в Ган-Дафне. В них говорилось о чудо-брызгалках, возродивших страну, о красоте Галилеи и Иудеи, о волшебной прелести Негева. Они пели полные огня походные песни стражей из «Гашомера», Хаганы и Пальмаха. В одной песне говорилось, что царь Давид по-прежнему жив и шествует по Израилю.

Иоав сидел, скрестив ноги, а перед ним был барабан — самодельный, обтянутый козьей шкурой. Кончиками пальцев, а то и кулаками он отбивал такт, в то время как другой пальмахник исполнял на самодельной флейте древнееврейскую мелодию. Несколько девушек танцевали в медленной, чувственной манере, как это делалось, верно, еще во дворце Соломона.

С каждой новой песней, танцем становилось веселее.

— Иордана! — крикнул кто-то. — Пусть спляшет Иордана!

Рыжая красавица встала, аккордеон заиграл венгерскую мелодию, все захлопали в ладоши, и она понеслась по кругу, выбирая то одного, то другого парня для дикого чардаша. Один за другим парни валились с ног, а Иордана с развевающейся огненной гривой неслась все быстрее. Аккордеон увеличивал темп, не жалели ладоней зрители…

После Иорданы в круг вошли шестеро пальмахников и начали хору — танец еврейских крестьян. Круг становился все шире, потом встали все остальные и образовали еще один круг. Иоав и Ари потянули с собой Китти. Круг двигался сначала в одну сторону, затем останавливался и менял направление.

Пение и пляски длились добрых четыре часа, но было незаметно, чтобы кто-нибудь устал. Давид с Иорданой потихоньку ушли в развалины крепости сарацинов, куда почти не доносились звуки песен и барабана. Они нашли тихую нишу в Стене восточных ветров, где слышалось только завывание ветра из Ездрелонской долины. Давид расстелил одеяло, и они упали в объятия друг друга.

— Давид! Давид! — дрожащим голосом шептала Иордана. — Я так тебя люблю!

Ветер стих на мгновение, и снова до них донеслись звуки бешеной музыки.

— Давид… Давид… — стонала она в забытьи, пока он покрывал поцелуями ее шею.

И Давид тоже снова и снова повторял ее имя.

Его руки гладили ее тело. Иордана сбросила с себя одежду, они еще теснее прижались друг к другу и слились в одно целое.

Потом она лежала неподвижно в его объятиях. Давид нежно гладил ее губы, глаза, волосы. Стало так тихо, что они слышали, как бьются сердца друг друга.

— Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему… О Давид, скажи мне, скажи!.. — шептала Иордана. Давид прикоснулся губами к ее уху и шепнул:

— О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, глаза твои голубиные под кудрями твоими… Как лента алая губы твои…

Он поцеловал ей грудь… Два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями…

Поцеловал губы… Уста твои — как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных.

Тесно обнявшись, Давид и Иордана погрузились в сон, полный блаженства.

В четыре часа утра подали баранину и горячий арабский кофе. Первый кусок поднесли Китти; баранина была чудесна. Песни и пляски поутихли; парни и девушки отдыхали.

Иоав продолжал бить в барабан, и флейта позади него наигрывала напев столь же древний, как сама эта страна. Одна из девушек, родом из далекого Йемена, пела таинственным и грустным голосом песню, взятую прямо из Библии, — псалом царя Давида.

Китти Фремонт вглядывалась в лица при свете костра. Что это за войско без мундиров и званий? Что это за армия, где женщины сражаются наравне с мужчинами? Кто они такие, эти молодые львы Иудеи?

Она взглянула в лицо Ари и ощутила дрожь: это армия не простых смертных.

Это — войска древних евреев! Это были лица Дана и Реувена, Иуды и Эфраима! Перед ней были Самсоны и Деворы, Иоавы и Саулы.

Это — армия Израиля, и нет силы на земле, которая устоит перед ней, ибо с ней сам Бог.