Принцип активности как оппозиция принципу реактивности

Представления о реактивной и пассивной природе человека всегда были и остаются отличительным признаком различных психологических и физиологических концепций, основывающихся на идеях механистического материализма, для которых характерен взгляд на человека как своего рода машину. Своеобразной иллюстрацией устойчивости этих представлений может послужить воображаемая перекличка между философами средневековья, физиологами, работающими в рамках рефлекторного подхода, бихевиористами и представителями когнитивной психологии, которые строят свои исследования познавательных процессов, исходя из " компьютерной метафоры" (Neisser, 1976). Так Ч. Шеррингтон словно перекликается с Дж. Уотсоном, говоря, что животные являются лишь марионетками, которых явления внешнего мира заставляют совершать то, что они совершают (Шеррингтон, 1969); Уотсон, 1926). Однако Ч. Шсрринггон вслед за Р. Декартом предусмотрительно говорит о реактивной, пассивной природе только животных. Родоначальник же бихевиоризма Дж. Уотсон с присущей ему категоричностью заявляет: «…Психологически человек все еще остается комком непроанализированной протоплазмы» (Уотсон, 1926; Андреева., 1980). А Дж. Уотсону спустя полвека вторит Б. Скиннер, утверждая, что за поведение человека несет ответственность не он сам, а окружающая его среда (Skinner, 1971).

Превращение человека у бихевиористов в марионетку, а в социальном бихевиоризме Скиннера — в функционера, манипулирующего посредством разных подкреплений, — вещь закономерная. Предложив для объяснения поведения лаконичную схему S — R, бихевиористы предприняли попытку исключить такие якобы мистические категории, как «намерение», «образ», «сознание», «апперцепция», «свобода», «вина» и т. п., — словом все то, что было связано с активностью и пристрастностью субъекта (см. Асмолов, 1977).

В противовес этим принципам советские психологи, и в частности представители той школы, о которой мы говорим, с самого начала отстаивали положение о пристрастности, активности психического отражения, опосредствующего деятельность субъекта. С нашей точки зрения, сейчас могут быть выделены три подхода, раскрывающие разные грани принципа активности.

Первый и наиболее традиционный из них состоит в том, что исследуется зависимость познавательных процессов от различного рода ценностей, целей, установок, потребностей, эмоций и прошлого опыта, которые определяют избирательность и направленность деятельности субъекта. «Понятие субъективности образа, — отмечает А. Н. Леонтьев, — включает в себя понятие пристрастности субъекта. Психология издавна описывала и изучала зависимость восприятия, представления, мышления от того, “что человеку нужно”, — от его потребностей, мотивов, установок, эмоций. Очень важно при этом подчеркнуть, что такая пристрастность сама объективно детерминирована и выражается не в неадекватности образа (хотя и может в ней выражаться), а в том, что она позволяет активно проникать в реальность» (Леонтьев A. H., 1965; Neisser, 1976; Skinner, 1971). Различная глубина вкладов субъекта в психическое отражение проявляется на разных уровнях — от избирательности восприятия, обусловленной предшествующим контекстом, до пристрастности отражения, обусловленной мотивами личности, т. е. до раскрытия личностных смыслов тех или иных событий. Отметим, что подобное понимание активности во многом роднит рассматриваемую нами теорию деятельности с разными течениями у нас в стране и за рубежом. Оно может быть полностью выражено известной формулой С. Л. Рубинштейна, согласно которой внешние причины действуют через внутренние условия (Рубинштейн, 1957). Второй подход к проблеме активности является антиподом различных представлений о поведении, основывающихся на принципе реактивности. Этот подход выражается во взгляде на познавательные и вообще психические процессы как на творческие, продуктивные, как на процессы порождения психического образа. Представители его, это прежде всего Н. А. Бернштейн (1966), П. Я. Гальперин (1976) и А. Н. Леонтьев (1965) с самого начала показывают, что в той среде, где возможно поведение как реактивное приспособление к миру, в возникновении психического отражения, собственно говоря, нет никакой необходимости, а все реагирование субъекта может быть основано на врожденных физиологических механизмах или готовых для распознавания объекта шаблонах и эталонах.

Совсем недавно и с несколько неожиданной стороны представители второго подхода получили подтверждение не только его правильности, но и своевременности (см. Neisser, 1976). Разработчики математических моделей распознавания образа убедились в том, что сказочная форма «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что» имеет гораздо более глубокий смысл, чем это может показаться с первого взгляда. Оказалось, что в реальной жизни встреча с подобными «плохо сформулированными задачами» является скорее правилом, чем исключением. Мы то и дело попадаем в ситуации, где буква S при случае может быть воспринята как цифра 5 или змея и т. д. Для таких ситуаций характерны следующие черты: во-периых, они содержат неопределенность, и мало указаний па то, что же требуется получить; во-вторых, для их решения постоянно приходится обращаться к частным, ратным способам решения, применимым к данному конкретному случаю. Таким образом, как мы видим, представители различных вариантов теории распознавания образа и вместе с ними психологи когнитивистского направления, такие, как У. Найссер, попадают в затруднительное положение, когда им приходится решать вопрос, как распознаются «плохо оформленные» категории. Выход из этого положения пытаются найти на пути выделения универсальных шаблонов, посредством которых можно распознавать образ, подогнать стимул к готовому шаблону (Там же). Такого рода шаблоны или готовые рефлекторные механизмы поведения были бы наиболее экономным способом приспособления в стационарной, а не в изменчивой среде. Именно в стационарной среде поведение по принципу реактивности обеспечило бы организму наилучшее выживание.

Но, как отмечал Н. А. Бернштейн, развивая взгляды на моторное запоминание как активную творческую деятельность, что бы человек ни делал — бежал ли по неровному месту, боролся с другими животными, выполнял тот или иной рабочий процесс, — всегда и всюду он занимается преодолением сил из категории неподвластных, непредусмотренных и не могущих быть преодоленными никаким стереотипом движения, управляемым только изнутри (Бернштейн, 1947). В связи с этим положением ни запоминание, ни восприятие не могут быть объяснены при помощи ассоциативных или бихевиористских концепций, рассматривающих эти процессы как пассивное «отдавание» воздействиям, идущим извне, и как опирающиеся на те или иные раз и навсегда приготовленные следы, шаблоны в нервной системе. Они всегда представляют собой многофазное активное строительство, т. е. не проторение или повторение движений, а их построение (Там же). Близки к представлениям Н. А. Бернштейна идеи А. Н. Леонтьева и его последователей о формировании образа как его порождении, двойном уподоблении — свойствам воздействующего объекта и тем шлчам, которые предстоит решать (см., например, Зинченко, 1971). Таким образом, этот второй подход к проблеме активности на материале исследований восприятия и памяти убедительно доказывает ограниченность принципа реактивности как универсального принципа при объяснении деятельности человека.

Третий подход к проблеме активности во главу угла ставит идею о самодвижении деятельности, об активности су& ьекта как необходимом внутреннем моменте его саморазвития. Поскольку этот подход к проблеме активности неотрывен от принципа неадаптивной природы человеческой деятельности, он будет разобран в следующем разделе.