Часть вторая. Говорит ему печальная жена:

Говорит ему печальная жена:

— Я с детишками намучилась одна:

То Кокошенька Лелёшеньку разит,

То Лелёшенька Кокошеньку тузит.

А Тотошенька сегодня нашалил:

Выпил целую бутылочку чернил.

На колени я поставила его

И без сладкого оставила его.

У Кокошеньки всю ночь был сильный жар:

Проглотил он по ошибке самовар, —

Да, спасибо, наш аптекарь Бегемот

Положил ему лягушку на живот. —

Опечалился несчастный Крокодил

И слезу себе на брюхо уронил:

— Как же мы без самовара будем жить?

Как же чай без самовара будем пить?

Но тут распахнулися двери,

В дверях показалися звери

Гиены, удавы, слоны,

И страусы, и кабаны,

И Слониха-Щеголиха,

Стопудовая купчиха,

И Жираф —

Важный граф,

Вышиною с телеграф, —

Всё приятели друзья,

Всё родня и кумовья.

Ну соседа обнимать,

Ну соседа целовать:

Подавай-ка нам подарочки заморские!

Отвечает Крокодил:

— Никого я не забыл,

И для каждого из вас

Я подарочки припас! Льву —

Халву,

Мартышке —

Коврижки,

Орлу —

Пастилу,

Бегемотику —

Книжки,

Буйволу — удочку,

Страусу — дудочку,

Слонихе — конфет,

А Слону — пистолет…

Только Тотошеньке,

Только Кокошеньке

Не подарил Крокодил

Ничегошеньки.

Плачут Тотоша с Кокошей:

— Папочка, ты нехороший:

Даже для глупой Овцы

Есть у тебя леденцы.

Мы же тебе не чужие,

Мы твои дети родные,

Так отчего, отчего

Ты нам не привёз ничего?

Улыбнулся, засмеялся Крокодил:

— Нет, проказники, я вас не позабыл:

Вот вам ёлочка душистая, зелёная,

Из далёкой из России привезённая,

Вся чудесными увешана игрушками,

Золочеными орешками, хлопушками.

То-то свечки мы на ёлочке зажжём.

То-то песенки мы ёлочке споём:

«Человечьим ты служила малышам,

Послужи теперь и нам, и нам, и нам!»

Как услышали про ёлочку слоны,

Ягуары, павианы, кабаны,

Тотчас за руки

На радостях взялись

И вкруг елочки

Вприсядку понеслись.

Не беда, что, расплясавшись, Бегемот

Поватил на Крокодилицу комод,

И с разбегу круторогий Носорог

Рогом, рогом зацепился за порог.

Ах, как весело, как весело Шакал

На гитаре плясовую заиграл!

Даже бабочки упёрлися в бока,

С комарами заплясали трепака.

Пляшут чижики и зайчики в лесах,

Пляшут раки, пляшут окуни в морях,

Пляшут в поле червячки и паучки,

Пляшут божии коровки и жучки.

Вдруг забили барабаны,

Прибежали обезьяны:

— Трам-там-там! Трам-там-там!

Едет к нам Гиппопотам.[1]

— К нам —

Гиппопотам?!

— Сам —

Гиппопотам?!

— Там — Гиппопотам?!

Ах, какое поднялось рычанье,

Верещанье, и блеянье, и мычанье:

— Шутка ли, ведь сам Гиппопотам

Жаловать сюда изволит к нам!

Крокодилица скорее убежала

И Кокошу и Тогошу причесала.

А взволнованный, дрожащий Крокодил

От волнения салфетку проглотил.

А Жираф,

Хоть и граф,

Взгромоздился на шкаф.

И оттуда

На верблюда

Вся посыпалась посуда!

А змеи

Лакеи

Надели ливреи,

Шуршат по аллее,

Спешат поскорее

Встречать молодого царя!

И Крокодил на пороге

Целует у гостя ноги:

— Скажи, повелитель, какая звезда

Тебе указала дорогу сюда?

И говорит ему царь: —

Мне вчера донесли обезьяны,

Что ты ездил в далёкие страны,

Где растут на деревьях игрушки

И сыплются с неба ватрушки,

Вот и пришёл я сюда о чудесных игрушках послушать

И небесных ватрушек покушать.

И говорит Крокодил:

Пожалуйте, ваше величество!

Кокоша, поставь самовар!

Тотоша, зажги электричество!

И говорит Гиппопотам:

— О Крокодил, поведай нам,

Что видел ты в чужом краю,

А я покуда подремлю.

И встал печальный Крокодил

И медленно заговорил:

— Узнайте, милые друзья,

Потрясена душа моя,

Я столько горя видел там,

Что даже ты, Гиппопотам,

И то завыл бы, как щенок,

Когда б его увидеть мог.

Там наши братья, как в аду —

В Зоологическом саду.

О, этот сад, ужасный сад!

Его забыть я был бы рад.

Там под бичами палачей

Немало мучится зверей,

Они стенают, и зовут,

И цепи тяжкие грызут,

Но им не вырваться сюда

Из тесных клеток никогда.

Там слон — забава для детей,

Игрушка глупых малышей.

Там человечья мелюзга

Оленю теребит рога

И буйволу щекочет нос,

Как будто буйвол — это пёс.

Вы помните, меж нами жил

Один весёлый крокодил…

Он мой племянник.

Я его

Любил, как сына своего.

Он был проказник, и плясун,

И озорник, и хохотун,

А ныне там передо мной,

Измученный, полуживой,

В лохани грязной он лежал

И, умирая, мне сказал:

«Не проклинаю палачей,

Ни их цепей, ни их бичей,

Но вам, предатели друзья,

Проклятье посылаю я.

Вы так могуч и, так сильны

, Удавы, буйволы, слоны,

Мы каждый день и каждый час

Из наших тюрем звали вас

И ждали, верили, что вот

Освобождение придёт,

Что вы нахлынете сюда,

Чтобы разрушить навсегда

Людские, злые города,

Где ваши братья и сыны

В неволе жить обречены!»

Сказал и умер.

Я стоял

И клятвы страшные давал

Злодеям людям отомстить

И всех зверей освободить.

Вставай же, сонное зверьё!

Покинь же логово своё!

Вонзи в жестокого врага

Клыки, и когти, и рога!

Там есть один среди людей —

Сильнее всех богатырей!

Он страшно грозен, страшно лют,

Его Васильчиков зовут,

И я за голову его

Не пожалел бы ничего!

Ощетинились зверюги и, оскалившись, кричат:

— Так веди нас за собою на проклятый Зоосад,

Где в неволе наши братья за решётками сидят!

Мы решётки поломаем, мы оковы разобьём,

И несчастных наших братьев из неволи мы спасём

А злодеев забодаем, искусаем, загрызём!

Через болота и пески

Идут звериные полки,

Их воевода впереди,

Скрестивши руки на груди,

Они идут на Пегроград,

Они сожрать его хотят,

И всех людей,

И всех детей

Они без жалости съедят.

О бедный, бедный Петроград!