О значении видимых симптомов развода

Но если мы и не согласны со стремлением ро­дителей к быстрейшему избавлению от симптомов, то это еще не значит, что мы всего лишь утешим их сообщением о том, что проявление ребенком симпто­мов — явление совершенно нормальное и что так, мол, и должно быть. Конечно, реакции детей на раз­вод неизбежны, но это далеко не значит, что их ду­шевное равновесие восстановится само собой. На­оборот, если мы не поможем родителям в этой ситуа-ции, опасность нарушения развития детей только возрастет.

Когда мы говорим, что не следует бороться с симптомами, это еще не значит, что их следует игно­рировать. Дело в том, что симптомы детей являются не только видимым проявлением их нормальных ре­акций, они являются «языком» ребенка, при помоши которого он выражает свое душевное состояние.

Итак, если нам удастся понять этот язык, мы сможем узнать, что именно хочет выразить ребенок. А если мы узнаем, что его угнетает, то мы сможем ему по­мочь. Методически лучше всего разговор о непосред­ственных реакциях на развод облечь в форму вопро­сов. И это будут именно те срочные, жизненно важ­ные вопросы, на которые ребенок бессознательно ожидает ответов. Этих же ответов ищет он и в поведе­нии родителей. От «ответов» будет зависеть, окажутся его опасения опровергнутыми или они усилятся. И от них будет зависеть, сумеет он «переработать» развод или тог останется травмой, которая так или иначе бу­дет сопровождать его всю жизнь.

Вопросы, которые задает ребенок своими ре­акциями на развод, довольно многочисленны. Так, в его печали почти всегда скрывается вопрос: «Поте­рял ли я папу навсегда?», «Смогу ли я его видеть, ведь он мне так нужен?!». Печаль может также относиться к собственной персоне: «Почему он любит меня не так сильно, чтобы остаться со мной навсегда?».

При этом следует иметь в виду, что дети (не достигшие переходного возраста) переживают разлуку с поки­нувшим родителем как свой собственный развод с ним. Одна девятилетняя девочка выразилась так: «Я понимаю, что мои родители не хотят больше жить вместе, потому что они постоянно ссорятся. Но поче­му папа уходит? Он мог бы жить в моей комнате, ведь она достаточно велика для нас обоих!». И девятилет­ний Саша, чьи родители расстались три года назад, признался мне во время терапии: «Знаешь, папа все­гда говорил, что будет любить меня вечно. Ноя никак не мог ему по-настоящему ему поверить, ведь я никогда не покинул бы того человека, которого так люблю».

Обычно трехлетний ребенок совершает открытие, что отношения родителей и ребенка - это треугольные отношения, то есть что это не просто отношения ро­дителей к нему, к ребенку, а что между родителями то­же существуют любовные отношения, но, тем не ме­нее, он еще долгое время продолжает верить, что именно он является центром этих отношений. (Эта вера тем сильнее, чем счастливее семья.)

Таким обра­зом, развод не только приносит ребенку горькое све­дение о том, что любовь тоже может кончиться, он от­нимает у него его иллюзию: «Где и как живут родите­ли, это зависит только от отношений между ними обоими, и я не играю в этом никакой роли. Судя по всему, им их собственные отношения намного важнее, чем их (предполагаемая) любовь ко мне». Или если, например, отец бросает семью ради другой женщины: «Он променял меня(!) на другую женщину, которую он и знает-то совсем недавно!».

Можно видеть, как эти вопросы, питающиеся печалью, ведут к другим типичным реакциям на раз­вод: к чувству вины и к чувству неудачника. «Виноват ли я во всем этом?», «Что сделал я не так?», «Был я недостаточно послушен, недостаточно умен, недо-статочно хорош?», «Я разочаровал папу (маму)?», «Я не сумел их помирить» и т. д. Этими вопросами за­дается ребенок.

Или вот, например, типичный (маги­ческий) эдипов вопрос мальчиков*'¹: «Я виноват, по­тому что я так был влюблен в маму, что тайно желал, чтобы папы больше не было здесь?». Или: «Теперь папа отомстит мне тем, что не захочет ничего обо мне знать, или как-нибудь накажет меня, когда я оста­нусь с ним один?». (Кстати, подобные страхи распла­ты, наряду с конфликтами лояльности, являются одной из наиболее частых причин отказа детей от по­сещений отца.)

Все эти вопросы, мучающие ребенка, направ­лены на родителей, и в них — как минимум на протя­жении определенного времени — заключается надеж­да, поскольку их следует понимать как требования: «Скажи, скажи мне, что это не так, что мои опасения напрасны! Скажи, что ты меня все еще любишь, что ты не исчезнешь навсегда!», «Скажи, что это не я ви­новат во всем!» и т. д.

Чувство вины вообще расположено очень близко от ярости. Если я обвиню другого, то таким образом освобожу свою совесть и преодолею нарциссическую обиду. Но если человек, с которым я борюсь, мною любим, например, это мой отец, то своей яростью я, возможно, испорчу с ним отно­шения. То ли я потеряю свою собственную любовь (вытесню ее), то ли он «не переживет» моей ярости, то есть лишит меня своей любви и окончательно ме­ня покинет.

Итак, не лучше ли взять всю вину на себя? Так «дети разводов» постоянно раскачиваются между яростью и чувством собственной вины и не­состоятельности. Данные вопросы, относящиеся к агрессивным чувствам, очень похожи на тс, кото­рые лежат в основе чувства вины или сопровождают его. Их можно сформулировать так: «Верно ли, что я вам совершенно безразличен?», «Вы, наверное, за­были, что у вас есть ребенок и что вы за него отвеча­ете?». Может быть, на первый взгляд и покажется странным, что агрессивные чувства или агрессивное поведение лежит в основе желания получить под­тверждение любви. Я хочу пояснить это на одном примере. Один мой друг рассказал мне следующую историю.

Он договорился со своей женой провести вместе чудесную субботу. В последнее время оба были очень за­няты на работе и мало виделись друг с другом. Они собра­лись встретиться в три часа (до трех у жены были назна­чены переговоры), пойти в музей, потом выпить кофе, сходить в кино и в заключение пойти ужинать в ресторан.

Незадолго до встречи жена вдруг позвонила, чтобы ска­зать, что переговоры затягиваются. В шесть часов (когда все музеи уже были закрыты) раздался звонок: перегово­ры окончились, но один (очень важный) клиент пригла­сил всех на небольшой коктейль и она никак не может от­казаться. Из следующего ее звонка (когда уже начался последний сеанс в кино) он узнал, что из коктейля полу­чился ужин.

Когда, наконец, к полуночи жена появилась дома, он кипел от гнева и набросился на нее с упреками и обвинениями. Долг туда, долг сюда, но все должно иметь свои границы, она могла бы вежливо попрощаться и уйти! Или муж для нее ничего не значит? А может быть, ей это даже понравилось? В то время как он ждет ее дома, она развлекается там с другими — наверное, там было предостаточно мужчин?! И так далее.

Итак, подобный прорыв чувств вполне можно понять. Состоял он, собственно, не столько из упре­ков, сколько из невысказанных вопросов. Можно ли представить себе, чтобы жена ответила мужу так: «Да, дорогой, ты прав. Мне не очень хотелось проводить с тобой эту субботу. Действительно, моя работа и дру­гие мужчины значат для меня гораздо больше!».

Муж просто свалился бы с облака! Несмотря на все упреки в адрес жены, он в общем-то не верил в то, что говорил, а скорее ожидал, что она скажет в ответ: «Нет, дорогой, это не так. Все это время я думала только о тебе и про­клинала этих клиентов. Но я ничего не могла поделать, не терять же мне мою работу!». Яростные упреки мужа были также наказанием жене за испорченную субботу и за его разочарование.

Но прежде всего они имели це­лью спровоцировать извинение и заверение в любви.

То же самое и с «разведенными» детьми. Не вы­ражает ли их агрессивность в основе своей вопросы? Но какие «ответы» чаще всего дают на эти вопросы родители? «Нет, мы любим тебя и извиняемся перед тобой за то страдание, которое причинили тебе разво­дом»? Едва ли! Скорее наоборот, они отвечают такой же агрессивностью, упреками, раздражением, ярос­тью, наказаниями и лишением привязанности. Они ведут себя как раз так, как сели бы они говорили в от­вет: «Да, ты прав, ты для нас — одно наказание!».