Глава 5. Жюльетт вошла в квартиру Бродки в Мюнхене, закрыла за собой дверь, поставила чемоданы посреди комнаты и обессиленно упала на диван.

Жюльетт вошла в квартиру Бродки в Мюнхене, закрыла за собой дверь, поставила чемоданы посреди комнаты и обессиленно упала на диван.

Врачи психиатрической клиники погрузили Бродку в своего рода целебный сон и дали Жюльетт понять, что им необходимо понаблюдать за ним две-три недели. Жюльетт бежала из Вены после того, как журналисты обложили отель. Она чувствовала, что в данной ситуации все равно ничем не поможет Бродке, и надеялась, что работа в галерее отвлечет ее от мыслей об этом. К мужу она, понятное дело, возвращаться не собиралась.

Жюльетт смежила веки, но картинки, как будто всплывавшие из темноты, не давали ей покоя. Перед глазами постоянно стоял Бродка, которого затолкали в патрульную машину, а затем под звуки сирены увезли в больницу. Она видела его бледное, заметно осунувшееся лицо и выражение беспомощности и обреченности, отразившееся на нем. Это было лицо человека, рассудок которого больше не мог справляться с происходящим. И если бы Бродка даже десять раз повторил, что та женщина в соборе была его матерью, Жюльетт не сомневалась, что он ошибся. Очевидно, расшатанные донельзя нервы сыграли с ним злую шутку. При всей душевной крепости, которую Бродка развил за свою карьеру, он не мог противостоять обрушившимся на него несчастьям. Все, что случилось за последние недели, выбило его из колеи.

Жюльетт глубоко вздохнула и открыла глаза. Сама она тоже была измотана до предела. Поднявшись, Жюльетт сделала несколько шагов взад-вперед и сильно вздрогнула, когда внезапно зазвонил телефон. Это звонили со склада, на котором Бродка оставил мебель и другие вещи своей матери.

Чиновник сказал, что склад ограбили. Предположительно пропали некоторые вещи Бродки. Может ли она прийти? Это очень срочно.

Сначала Жюльетт хотела отказаться, объяснив звонившему, что она не имеет к делу никакого отношения и даже не знает, что было оставлено. Однако, сообразив, что Бродка сможет заняться этим делом не раньше чем через две недели, Жюльетт отправилась в путь.

Склад находился в северной части города, между железной дорогой и зданием организации, занимающейся подземными работами. Повсюду громоздились трубы для каналов высотой в человеческий рост и строительные леса. Когда Жюльетт остановила машину перед складом, из небольшой пристройки вышел управляющий, мужчина в сером кителе, который вел на поводке дога. Он вежливо поздоровался и сообщил, что фирма застрахована, об ограблении уже заявлено в полицию, поэтому ей не стоит волноваться.

Жюльетт объяснила ситуацию и сказала, что владелец вещей следующие несколько недель не появится. Тем не менее управляющий попросил ее засвидетельствовать ущерб.

Склад был большой, длиной с футбольное поле и занимал более двух этажей. Сложенные друг на друга предметы обстановки, частично опутанные проволочной сеткой, частично помещенные в закрытые контейнеры, представляли собой инвентарь целых домов и магазинов. Как пояснил управляющий, некоторые вещи ждали своих настоящих хозяев долгие годы.

По пути в дальнюю, плохо освещенную часть зала мужчина рассказал, что кражи здесь крайне редки, поскольку склад день и ночь охраняется, да и вообще, очень трудно вывозить отсюда мебель и другие крупные предметы. Последний взлом был не менее шести лет назад, если он не ошибается. Почему воры остановились именно на вещах Бродки – все остальные упаковки и контейнеры остались в неприкосновенности, – он при всем желании объяснить не может. Возможно, ей что-нибудь известно?

Жюльетт покачала головой.

За решеткой, на которой висела табличка с надписью «Бродка», царила ужасная неразбериха. Мебель и ящики были взломаны, одежда и белье разбросаны.

– Похоже, что искали нечто определенное, – заметил управляющий, складывая одежду в ящик. – Во всяком случае, это были не обычные взломщики. Полиция тоже так считает.

– Вы имеете в виду, что взломщики целенаправленно перерыли все вещи? – спросила Жюльетт.

– А как еще прикажете это понимать? – с легкой иронией ответил мужчина в сером кителе. – Не правда ли, странно, что сто шестьдесят девять контейнеров не тронули, а именно этот заинтересовал взломщиков.

– Уже известно, что было украдено?

– Нет, – ответил управляющий. – В наши инвентарные списки мы вносим только предметы мебели и количество ящиков. Содержимое ящиков нам неизвестно.

Обеспокоенная происшедшим, Жюльетт помогла собрать разбросанную одежду и сложила ее во взломанный ящик. Постепенно она поняла, что этот взлом имеет прямое отношение к тем людям, которые охотятся за Бродкой. В какую же плотную паутину таинственных событий он попал!

Встревоженная и задумчивая, она вернулась в квартиру Бродки, приняла горячую ванну и надела халат Александра. Он был из эпонжа, в красно-синюю полоску и показался Жюльетт настолько отвратительным, что она, несмотря на все горести, не сдержала улыбки. Иногда вкус достается тому, кому просто повезло, особенно это касается мужчин.

Чтобы убить время – и еще немного из любопытства – Жюльетт пробежалась глазами по корешкам книг на полках, фотооборудованию и множеству разбросанных по квартире мелочей, из-за которых холостяцкие квартиры кажутся такими хаотичными.

Ее взгляд наткнулся на фотоальбом. Фотографии молодости. Фотографии со свадьбы Бродки. Отпуск в Италии на малолитражке. Кормление голубей на площади Святого Марка. Свидетельства из другого времени.

Первая жена Бродки была привлекательной, высокой и светловолосой – полная противоположность Жюльетт. Разглядывая Бродку на старых фотографиях, Жюльетт вдруг подумала, что в те годы вряд ли влюбилась бы в него. Ей бросилось в глаза, что в альбоме совсем нет детских фотографий Александра. Создавалось впечатление, что его жизнь началась только в возрасте семнадцати-восемнадцати лет.

Как и все, кто разглядывает фотоальбом, Жюльетт листала его задом наперед. Добравшись примерно до середины, она в удивлении остановилась, ибо узнала на одном из снимков женщину, которую недавно видела. На ней был тот же самый броский костюм в клеточку, та же самая черная шляпа с широкими полями. Это была мать Бродки.

– Боже мой, – вполголоса пробормотала Жюльетт. – Этого не может быть!

Она внимательно рассмотрела фотографию, затем уронила альбом на колени. Жюльетт чувствовала, как кровь стучит в висках, ей не хватало воздуха, ей было плохо.

– Этого не может быть, – снова и снова повторяла она, сжимая кулаки, словно пыталась бороться с судьбой. За какую-то долю секунды она поняла реакцию Бродки в соборе Святого Стефана. Она никогда не видела его мать, но сходство с той женщиной в Вене было просто разительное.

– Теперь я понимаю, почему ты сорвался, Бродка, – негромко произнесла Жюльетт, выуживая из своей сумочки бумажку с номером венской психиатрической клиники.

Она дозвонилась, но поговорить удалось только с санитаром, который спокойным безучастным голосом сообщил, что состояние господина Бродки не изменилось. Он по-прежнему погружен в глубокий сон.

– Я хотела поговорить не об этом, – сказала Жюльетт. – Я…

– Полную информацию может дать только врач-ординатор, – перебил ее санитар.

– В таком случае позовите его к телефону.

– Господин доктор, – резко ответил санитар, – будет только завтра.

И положил трубку.

В тот вечер Жюльетт и не догадывалась, что ее запланированную поездку в Вену придется отложить. И уж конечно, она никогда бы не подумала, что события завтрашнего дня могут быть как-то связаны с Бродкой.

Началось все с того, что на следующее утро в галерее появился прокурор в сопровождении двух сотрудников криминальной полиции и одного полицейского, предъявил документы и пояснил, что к ним поступило заявление о том, что она торгует подделками. По этой причине все выставленные в галерее произведения искусства подлежат изъятию вплоть до выяснения обстоятельств. Затем он велел Жюльетт следовать за ним для допроса.

Жюльетт была настолько шокирована, что даже не решилась позвонить своему адвокату, доктору Эллерманну. Адвокат был приятелем ее мужа еще со студенческих лет, и Жюльетт не знала, можно ли доверять ему, учитывая сложившуюся ситуацию.

На ее взгляд, допрос протекал крайне спорно, поскольку допрашивавший ее прокурор и оба сотрудника криминальной полиции мало понимали в живописи и еще меньше в графике экспрессионистов, хотя и работали с делами, связанными с искусством. Тем не менее Жюльетт узнала, что, говоря о подделке, в полиции имели в виду гравюру на дереве де Кирико, которую вместе с тремя акварелями Явленского она купила три месяца назад у одного римского коллекционера, бывшего выше всяческих сомнений. Покупатель, фабрикант из западной Германии, подверг гравюру экспертизе и немедленно заплатил требуемую сумму – шестьдесят тысяч марок.

Теперь же коллекционер утверждал, что после экспертизы Жюльетт подменила оригинал де Кирико на копию, правда, очень хорошую копию, но все же подделку.

Кроме того, как заявил прокурор, к нему поступило сообщение от выдающегося специалиста в области искусства, который утверждает, что по меньшей мере семь из предлагаемых в галерее Жюльетт графических работ, кстати указанных в его письме, являются подделками. Поэтому они вынуждены закрыть галерею и опечатать ее вплоть до прибытия экспертов, приглашенных из института Дернера и Государственных коллекций графических работ.

Жюльетт больше не понимала этот мир. Хотя она так и не получила высшего образования, ее ценили как эксперта в области экспрессионистской графики. Она просто не могла представить, что ее обвиняют в подделке, поскольку всегда имела дело исключительно с уважаемыми коллекционерами и аукционными фирмами.

Не замешан ли в этом деле ее муж? Может, Гинрих хотел отомстить? Успех Жюльетт всегда был бельмом на глазу профессора. Независимость, которой она добилась благодаря своей галерее, уже давно мешала ему. Он знал, что Жюльетт зарабатывает достаточно денег, чтобы без колебаний оставить его. А теперь, когда он удостоверился в ее связи с Бродкой, у него появился достаточный повод, чтобы унизить жену подобным образом.

Медленно, очень медленно приходил в себя Бродка, погруженный в глубокий искусственный сон. С минуту он смотрел в потолок, на котором не было ничего, кроме светлого размытого пятна, оказавшегося лампой из матового стекла. Глядя на большое белое пространство, он в конце концов проснулся.

Преодолев охвативший его страх, Бродка вспомнил, что его доставили в психиатрическую больницу. То, что сообщил ему мозг, было для него настолько далеким, что Бродка не смог бы утверждать, происходили ли эти события в реальности или же ему все только привиделось.

Александр с трудом сел на постели. Он вспотел, простыня и подушка прилипали к телу. Оглядев себя более внимательно, он увидел, что на нем – отвратительный белый халат, что-то вроде накидки из очень плотного материала, завязанной на спине.

Комната была небольшой, вся обстановка состояла из одного белого шкафа. Окно в комнате показалось ему очень странным. Рассмотрев его, Бродка понял, почему оно выглядело столь своеобразно: на раме не было ручки, только четырехугольное отверстие для специального ключа.

Тем не менее оно впускало в комнату узкий солнечный луч. Как и во всех клиниках, здесь пахло мастикой, и от одного этого запаха ему стало тошно. Александр осторожно ощупал всего себя – живот, руки, шею и лицо, – чтобы понять, не был ли он ранен и не свисает ли с него какая-нибудь трубка от капельницы или кабель, подключенный к медицинским мониторам для наблюдения. Бродка с облегчением констатировал, что ничего этого нет, и попытался убедить себя в том, что все не так уж плохо. Нужно сохранять спокойствие, сказал он себе. То, что ты не сумасшедший, они поняли давным-давно.

Но действительно ли он психически здоров?

Бродка закрыл лицо руками. Та женщина в соборе… почему она не идет у него из головы? Если он будет продолжать думать о ней, то и в самом деле может сойти с ума. Она тебе незнакома, черт побери, стучало у него в висках. Пойми же ты это, наконец! А где Жюльетт? Он не знал даже, сколько проспал. Следы от уколов с синяками на обеих руках свидетельствовали о том, что спать ему помогали. При малейшей попытке поднять руки он тут же бессильно опускал их. Казалось, вместо крови у него в жилах тек свинец.

Бродка зевнул, но больше не пытался делать этого, поскольку челюсть болела нестерпимо. Приложив максимум усилий, он с трудом соскользнул с кровати. Семь шагов до окна дались ему так тяжело, как будто он совершил пеший марш по горам.

Бросив взгляд в окно, Бродка увидел внутренний двор и одноэтажное здание напротив. Заполненные грязным бельем алюминиевые контейнеры, выстроившиеся в ряд, ждали, пока их вывезут. Ничего приятного.

Белый шкаф, стоявший у кровати, был заперт. Где же его одежда, деньги, портмоне? Услышав чьи-то шаги в коридоре, он с максимально возможной скоростью нырнул обратно в постель.

В дверях показалась монахиня в белом чепце. Увидев, что Бродка не спит, она приветливо улыбнулась и поинтересовалась его самочувствием.

Только теперь Бродка заметил, что ему трудно говорить. Вместо ответа на вопрос Александр, со своей стороны, осведомился, сколько он проспал.

Шесть дней, показала ему на пальцах сестра, как будто он был глухим.

Бродка испугался. Шесть дней глубокого сна? Этого он не ожидал. Шесть дней – это очень долго, за это время многое может произойти. Он поспешно спросил, где его одежда и когда его наконец отпустят. Приветливое выражение вмиг исчезло с лица монахини; она поглядела на него почти со злостью, и ее показное добродушие сменилось строгостью. Он не в доме отдыха, язвительно заметила женщина, а в медицинском учреждении закрытого типа. Что касается длительности его пребывания здесь, то все решает врач, а не пациент. И, поджав губы, добавила, что одежда и ценные вещи Бродки в надежном месте.

Александр едва не накричал на монахиню, заявив, что он не сумасшедший, а жертва случайных обстоятельств. Но как объяснить ситуацию этой женщине? Сказать, что у него были галлюцинации? Не затянет ли его подобное утверждение еще глубже в болото?

Бродка предпочел промолчать, сжался в буквальном смысле этого слова, решив не возражать. На ум пришла мысль о побеге.

Монахиня молча вышла из комнаты, оставив Бродку пребывать в полнейшей растерянности. Он чувствовал себя настолько слабым и запутавшимся, что не мог собраться с мыслями. Из головы не уходил вопрос: «Сколько будет продолжаться мое падение? Бродка – в сумасшедшем доме! Это же бред какой-то!» От отчаяния он засмеялся, но звук собственного голоса испугал его.

В тот же миг в комнату снова вошла сестра. Напустив на себя суровый вид, она протянула Бродке стакан воды и две розовые капсулы. Бродка взял капсулы в ладонь и под ее строгим взглядом сделал вид, что проглотил их, а сам незаметно опустил их в рукав своего халата. Это был скорее рефлекс, чем здравое решение.

Капсулы, как объяснила монахиня в неожиданном приступе дружелюбия, прогонят его «дурные мысли». Когда она закрыла за собой дверь, Бродка услышал звук повернувшегося в замке ключа. Только теперь он заметил в двери шпиона – отвратительную маленькую линзу.

Бродка остался один. «Боже милостивый, – подумал он, – я проспал шесть дней!» Ему не хватало его часов. Казалось, что он утратил всякое чувство реальности. Какое-то время он дремал, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся снаружи, и спрашивал себя, как быть дальше.

После нескольких часов, которые прошли в размышлениях, Бродка снова услышал, как в замке его комнаты повернулся ключ, а затем появилась медсестра в чепце. Взгляд ее был строгим, осанка – деловой. Она заглянула в горшок, стоявший под кроватью, подняла крышку. Бродка его даже не заметил, не говоря уже о том, чтобы им воспользоваться. Ему было противно.

Так же молча, как и пришла, монахиня удалилась из комнаты, но вскоре вернулась обратно. В руках у нее был поднос с чайником и миска супа, пахнувшего бульонными кубиками. Бродка ощутил голод.

Когда же он сможет увидеть врача, осторожно осведомился он. Монахиня отреагировала бурно, обозвала его склочником и заявила, что он еще успеет узнать, что с ним, а пока еще слишком рано. Этого оказалось достаточно, чтобы Бродка перестал расспрашивать ее и еще больше укрепился в своем намерении сбежать отсюда при первой же возможности.

Под суровым надзором он жадно выхлебал суп. На вкус он был отвратительным, но под злобными взглядами монахини ему вряд ли понравилось бы даже его самое любимое блюдо. Едва миска опустела, женщина забрала поднос и исчезла.

Бродка снова остался один на один со своими мыслями, страхами и заботами. Почему не приходит Жюльетт? Он помнил только, как она сказала: «Не бойся, я с тобой», – когда полицейские забирали его в клинику. А мужчина в белом кителе спросил: «Не тот ли это убийца шлюх?» Все, что произошло после этого, словно поглотила черная дыра.

На протяжении дня, который Бродка провел лежа в постели или стоя у окна, к нему постепенно возвращались силы. Мысли прояснились, и усталость, парализовавшая его рассудок, стала отступать. Он помочился в горшок, стоявший под кроватью, бросил туда обе капсулы, которые должен был выпить, и проследил, чтобы они до конца растворились.

Затем Александр снова улегся в постель. Он спрашивал себя, не появлялась ли Жюльетт за те шесть дней, которые он проспал. Отвернулась ли она от него, от так называемого «убийцы шлюх», сумасшедшего, едва не сжегшего собор и потому, вероятно, помещенного в закрытую клинику? Мысленно представив, как Жюльетт развлекается с другим, он в беспомощной ярости сжал одеяло обеими руками и стал ругаться, но быстро умолк, едва заслышал шаги в коридоре.

Дверь отворилась, и к его постели подошел врач-ординатор. Это был высокий худощавый человек в никелированных очках. Бродке не следует беспокоиться, приветливо сказал он, здесь все стараются помочь ему поскорее выздороветь. После этого врач поинтересовался, как дела у пациента.

Бродка ответил, что он чувствует себя хорошо, и добавил, что рад, что есть кто-то, с кем можно поговорить о его предполагаемой болезни. На это врач только кивнул и, протянув руку, постучал по голове Бродки. Подняв палец, он проверил зрительные рефлексы. Наконец, поинтересовался, не было ли в его семье неврологических заболеваний.

Бродка ответил отрицательно и подчеркнул, что это абсолютно не тот случай, чтобы держать его в учреждении закрытого типа. Когда он может рассчитывать на выписку?

Этот вопрос, казалось, рассердил ординатора не меньше, чем монахиню, и он энергично заявил, что о выписке не может быть и речи и что таких пациентов, как Бродка, принципиально держат в клиниках закрытого типа. Бродка хотел объяснить, что на самом деле случилось в соборе, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, врач вышел из палаты.

Ближе к вечеру появилась монахиня с ужином, состоявшим из супа, сухарей и чая. К ним прилагались две розовые капсулы. Капсулы Бродка снова искусно спрятал; а потом без всякого удовольствия выхлебал суп. Ночь он провел в полудреме, строя планы о том, как можно осуществить побег. Он заметил, что во время обеда на задний двор приезжает машина, которая забирает контейнеры с грязным бельем. Если ему удастся пробраться в один из контейнеров, он сможет спрятаться в белье и таким образом вырваться на волю.

Когда на следующее утро пришла монахиня, Бродка следил за каждым ее движением. При этом он обратил внимание на то, что ключи от его комнаты она держала на шнурке под передником.

В обед она снова явилась в его палату. И когда она ставила поднос на тумбочку рядом с кроватью, Бродка наклонился вперед, толкнул монахиню на постель и отнял у нее ключ. Прежде чем сестра поняла, что произошло, он уже выбежал из комнаты, захлопнул за собой дверь и запер ее снаружи на ключ. Через несколько секунд Бродка услышал приглушенные крики о помощи и удары кулаков о дверь.

Бродка оказался в длинном пустом побеленном коридоре, в конце которого виднелась двустворчатая дверь. Он предположил, что она заперта, и побежал в противоположную сторону, к лестнице. Это была ошибка.

По лестнице ему навстречу шел, широко расставив руки, врач, который, казалось, только его и ждал. В мгновение ока тут же появились двое или трое помощников, говорившие с ним ласково, словно с упрямым зверьком, – и отвели его обратно в палату. Там его ждала медсестра с раскрасневшимся лицом. Она смотрела на Бродку с огорченно-озлобленным видом, как будто на нее набросился сам дьявол. Поспешно поправив одежду и бросив на него последний, полный яда взгляд, она удалилась.

С этого момента за Бродкой следила не только медсестра, но и коренастый санитар, явно физически более сильный, чем пациент.

– Господин Бродка? Господин Бродка, к вам пришли.

Бродка испуганно очнулся от полудремы.

– Пришли? – сонно спросил он. – Кто?

Санитар усмехнулся и протянул ему белый халат и тапочки.

– Очень привлекательная женщина, – сказал он.

Жюльетт, взволнованно подумал Бродка. Боже милостивый, пусть это будет Жюльетт!

Комната для посещений находилась этажом ниже и была отделена от коридора матовой стеклянной дверью. В центре комнаты стоял скромный столик и два стула. На одном из них сидела Жюльетт. Когда вошел Бродка в сопровождении санитара, она вскочила и бросилась ему на шею. Уже один аромат волос Жюльетт подействовал на Бродку подобно живой воде. Стараясь скрыть печаль последних дней, он улыбнулся и смущенно заметил:

– Ты хорошо выглядишь.

Жюльетт эти слова доставили больше страданий, чем об этом мог подумать Бродка. На душе у нее было тоскливо, а утренний взгляд в зеркало только подтверждал, что внутреннее состояние оставляет на ее лице явные следы.

– И дела у меня тоже идут хорошо, Бродка, – солгала Жюльетт, предусмотрительно решив скрыть от него, что ее подозревают в торговле подделками. Заметив недоверчивый взгляд Бродки, она добавила: – Ну, насколько хорошо могут быть дела, учитывая твои неприятности.

Когда они уселись за маленький столик в центре комнаты, Бродка снова выдавил из себя улыбку и сказал:

– Я уже думал, ты меня бросила. Я не мог бы упрекать тебя за это.

– Почему это я должна бросить тебя? – спросила Жюльетт, накрывая ладонью его вытянутую руку.

– Ну, – с горечью заметил Бродка, – кто же станет добровольно общаться с человеком, помещенным в клинику закрытого типа? Сумасшедшим, которому мерещится его мертвая мать.

Жюльетт рассердилась:

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, Бродка. И не стоит усложнять ситуацию такими высказываниями. Ты так же нормален, как я или тот санитар, который притаился за дверью. И ты, к слову, это знаешь.

Бродка потупил взгляд, затем посмотрел на Жюльетт из-под опущенных ресниц и тихо сказал:

– Тогда, в соборе Святого Стефана… я был совершенно уверен, что та женщина была моей матерью. Позже я, конечно, понял, что нервы сыграли со мной злую шутку. В последнее время произошло просто-напросто слишком много всего. Но разве это причина, чтобы держать меня здесь?

Жюльетт сжала руки Бродки и заглянула ему в глаза. Потом она так же тихо, но твердо произнесла:

– Со мной было бы то же самое, что и с тобой. Я ведь видела ту женщину. Я, естественно, не знала твою мать, но когда мне попалось на глаза вот это…

Она полезла в сумочку. Санитар, молча следивший за их разговором, вытянул шею, чтобы ничего не пропустить. Жюльетт, заметив его движение, демонстративно раскрыла сумочку и протянула ее, чтобы он мог заглянуть внутрь. Санитар смутился.

– Прошу прощения, – сказал он и отвел взгляд от зарешеченного окна.

Жюльетт вынула из сумочки снимок и положила его на стол перед Бродкой.

– Фотография из твоего альбома.

Бродка смотрел на фотографию широко раскрытыми глазами. Жюльетт даже не подозревала, что сейчас творилось у него в душе.

– Теперь ты понимаешь, почему я так разошелся в церкви? – наконец прошептал Бродка.

Жюльетт кивнула.

– Хотя мне не довелось познакомиться с твоей матерью, эта женщина на фотографии выглядит точно так же, как та пожилая дама, которую мы видели в соборе Святого Стефана. На ней даже был тот же самый костюм в клеточку.

Бродка молчал. Жюльетт заметила, что у него дрожит нижняя губа. Он сидел, положив сжатые руки на стол, и не решался прикоснуться к фотографии.

– Нет, Бродка, – сказала Жюльетт после продолжительного молчания, – ты не сошел с ума. Но не спрашивай меня, как все получилось. Мне кажется, есть два возможных объяснения, и каждое из них хуже другого. Либо та женщина в соборе – действительно твоя мать, либо кто-то инсценировал все это, чтобы расправиться с тобой…

Бродка молча кивнул. Мысли лихорадочно носились в его голове, не давая ему успокоиться. Он уже смирился с тем, что и в самом деле не в себе, и тут вдруг ситуация кардинальным образом изменилась. Неужели он стал жертвой заговора? Но как объяснить это тем, кто держит его здесь? Сейчас Бродка думал только об одном: поскорее бы выбраться отсюда!

Он искоса взглянул на санитара – не слушает ли тот, о чем они говорят, и шепотом спросил Жюльетт, не знает ли она, как долго его собираются здесь держать. Та только пожала плечами, но пообещала нанять лучших адвокатов и поручителей, чтобы вытащить его отсюда. Сразу по окончании посещения она собиралась поговорить с ординатором.

Бродка склонился к ней и прошептал:

– Еще три дня, и я не выдержу. Пожалуйста, вытащи меня отсюда, иначе мне конец. У тебя есть с собой деньги?

– Да, – удивленно ответила Жюльетт. – Сколько тебе нужно?

– Десять тысяч шиллингов. А лучше еще больше, – прошептал Бродка.

Жюльетт даже не стала спрашивать, зачем в клинике закрытого типа столько денег; вместо этого она раскрыла сумочку под столом и передала Бродке две сложенные купюры. Он незаметно для санитара спрятал деньги в карман халата.

Едва деньги сменили своего владельца, как санитар постучал по каменному подоконнику ключом, словно они все это время спали, и громко крикнул:

– Время посещения окончено!

Бродка попрощался с Жюльетт долгим нежным поцелуем. И успел услышать, как она сказала:

– У нас все получится!

Затем, понурившись, он в сопровождении надсмотрщика отправился в обратный путь – тот, которым они сюда пришли.

Бродка старался запомнить все, что встречалось ему на пути.

Долговязый, неуклюжий в движениях врач-ординатор Саулус был редкостным негодяем. Большинство людей считали его странным, он же, напротив, полагал себя крайне интересным человеком. Ему можно было бы простить причуды, которые появились у него за годы общения с неадекватными пациентами, как, например, неконтролируемое подмигивание, постоянное дергание себя за мочку уха указательным и большим пальцами. Но то, что едва Жюльетт появилась в его кабинете и он стал пожирать ее глазами, разглядывая с головы до ног, словно не видел женщин уже многие годы, было более чем неприлично. Жюльетт обуревали обида и возмущение.

Охотнее всего она вскочила бы и ушла, но затем одумалась. Этот человек был ей нужен, если она хотела как можно скорее помочь Бродке.

Помещение, в котором она находилась, почти ничем не отличалось от кабинетов других врачей, оборудованных письменным столом, стеклянным шкафом, смотровым стулом и обтянутой пластиковым покрытием кушеткой. Тем не менее атмосфера была гнетущей. Комната, казалось, пропиталась каким-то запахом, который Жюльетт никогда прежде не встречался; он был кисловатый и слегка острый. Вид зарешеченных окон тоже вызывал достаточно неприятное ощущение, но то, что на дверях не было ручек, а только кнопки, с которыми следовало обращаться как-то по-особенному, вселяло в нее чувство страха.

– Ваша фамилия Коллин. Почему у вашего мужа фамилия Бродка? – поинтересовался врач.

– Мы не женаты, – ответила Жюльетт. Она сказала совершенную правду, но тут же добавила немного лжи: – Мы уже несколько лет живем в гражданском браке. У господина Бродки больше нет родственников.

Доктор Саулус потер правой рукой тыльную сторону левой ладони и, не глядя на Жюльетт, заметил:

– В таком случае вы с господином Бродкой не являетесь родственниками. Я не имею права давать вам каких-либо справок. Понимаете…

Жюльетт вскочила, перегнулась через стол и посмотрела прямо в глаза доктора Саулуса, которые он прятал за стеклами очков.

– Послушайте, доктор, – резко, почти угрожающе произнесла она. – Ваша оценка моего семейного положения меня совершенно не интересует. Я пришла, чтобы узнать, когда вы наконец отпустите господина Бродку. У вас нет ни малейших оснований держать его здесь!

Саулус откинулся на спинку стула и снисходительно посмотрел на Жюльетт.

– Мне очень жаль, но я вынужден сообщить вам, что господин Бродка страдает параноидной шизофренией. У пациента обнаружены нарушения мышления и аффект, которые необходимо подвергнуть срочному лечению и длительное время контролировать. Есть признаки, позволяющие сделать вывод о наличии определенного вида паранойи. Возможно, вы не знаете, что пациент уже набрасывался на медсестру. Мне самому удалось удержать его от дальнейших неадекватных поступков только посредством применения силы.

Жюльетт снова опустилась на стул. Бродка – шизофреник? Она так сильно покачала головой, что Саулус вопросительно поглядел на нее. Наконец, стараясь сохранять спокойствие, она сказала:

– Если Бродка страдает параноидной шизофренией, можете и меня госпитализировать, причем немедленно. Мы оба видели одно и то же.

– Что вы видели? – спросил врач с наигранной заинтересованностью.

Жюльетт открыла сумочку и, вынув фотографию, протянула ее Саулусу.

– В соборе Святого Стефана мы видели пожилую женщину, которая выглядит совершенно так же, как женщина на этой фотографии.

– Очень хорошо, – ответил врач, – но это ведь не повод для того, чтобы впадать в панику. Эта особа угрожала господину Бродке? Преследовала его?

– Нет, – холодно ответила Жюльетт, – это просто невозможно, поскольку эта особа – мать Бродки, которая вот уже два месяца как мертва. По крайней мере, ее похоронили на Вальдфридхоф в Мюнхене. Затрудняюсь сказать, как отреагировали бы вы сами, если бы с вами произошло нечто подобное.

Саулус одарил Жюльетт критическим взглядом. Стекла его очков при этом угрожающе сверкнули.

Что же он ответит ей, думала Жюльетт. Она была готова ко всему. Но ответ Саулуса прозвучал коротко и ничего, в общем-то, не разъяснил.

– Ах, вот как, – пробормотал ординатор.

– Да, вот так! – насмешливо повторила Жюльетт.

Ей было очень трудно держать себя в руках. Когда она задала следующий вопрос, в ее голосе послышались требовательные нотки:

– Как долго вы собираетесь держать господина Бродку в клинике?

Саулус скрестил руки на груди.

– Речь не идет о том, чтобы «держать» господина Бродку. Его здесь лечат. А что касается продолжительности лечения, то я не решусь прогнозировать. Однако пациента с такими патологическими отклонениями ни в коем случае нельзя отпускать с бухты-барахты. Будьте уверены, мы сделаем все возможное, чтобы вернуть ему здоровье.

– Но Бродка не болен!

– Это вы так считаете, госпожа Коллин. Кстати, то же самое говорят все, кого сюда доставляют. А теперь извините меня.

Он поднялся и, улыбаясь, проводил Жюльетт до двери.

У Бродки было много времени – достаточно, чтобы придумать план, как выбраться из этой проклятой клиники.

Ключевой фигурой в его плане был коренастый санитар, имени которого он не знал и поэтому обращался к нему, называя просто «санитар». Спустя пару дней, на протяжении которых Бродка пытался завязать с ним разговор, этого типа так разозлило обращение «санитар», что он сказал:

– Меня зовут Иосиф. Но называйте меня Ио.

– Ио, – сказал Бродка однажды, после того как ему удалось завоевать некоторое доверие, – санитару в таком учреждении не очень много платят, правда?

Санитар, принесший Бродке завтрак – напиток, похожий на кофе с молоком, и две булочки, намазанные вареньем, – ворчливо ответил:

– Об этом можно говорить громко. И заметьте, это все же лучше, чем никакой работы. Кстати, я не нуждаюсь в твоем сочувствии, Бродка.

– Речь идет не о сочувствии, – ответил Бродка. – Скорее сделке между нами.

– Ага, – произнес Ио, и это прозвучало так, как будто он смеялся над своим пациентом.

– Десять тысяч шиллингов для такого человека, как ты, достаточно большие деньги, разве не так? – Бродка внимательно поглядел на санитара. Интересно, как он отреагирует на его предложение?

– Десять тысяч? Конечно, это много денег. Как раз столько остается на жизнь после вычета месячных расходов. Но тебе-то что.

Бродка сел на постели и со смущенным видом стал разглаживать одеяло.

– Я предлагаю тебе десять тысяч.

– За что?

– Если ты отдашь мне на ночь твой универсальный ключ.

– Да ты с ума сошел, чувак!

Бродка ухмыльнулся.

– Вот-вот. В этом-то все и дело.

– Десять тысяч? – Ио огляделся по сторонам, словно хотел найти тайник для денег. Наконец он заговорщическим тоном ответил: – За десять тысяч я бы согласился. Но эта история может стоить мне работы.

Бродка только и ждал этого момента.

– Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы не продумать все до мелочей? Выслушай меня. Завтра вечером ты передашь мне ключ. Все остальное тебя не должно волновать. Когда ключ мне больше не будет нужен, я положу его под батарею рядом с входом в комнату для посещений. Утром ты заберешь его оттуда, и никто никогда не узнает, как пациент Бродка прошел через все двери.

Санитар потер подбородок. Бродка выскользнул из постели, поднял никелированные перила кровати со стороны спинки, вынул из полой трубки свернутые рулончиком купюры и протянул их Ио.

Тот послюнявил пальцы и развернул купюры.

– Десять тысяч! – удивленно сказал он и, не веря своим глазам, взглянул на Бродку.

– Они твои, – с наигранным равнодушием произнес Бродка.

– На тот случай, если я согласен. Кстати, когда тебе понадобится ключ? – спросил по-прежнему сомневающийся Ио.

Бродка тихонько рассмеялся.

– Думаю, сегодня вечером.

Ио спрятал деньги в карман и исчез из комнаты.

План Бродки был таков: завладев универсальным ключом, он хотел дождаться полуночи и бежать из клиники. В это время в коридорах царила абсолютная тишина и возможность нежелательной встречи была сведена к минимуму. Целью Бродки по-прежнему оставалась кладовая с контейнерами для белья в здании напротив. Однако на этот раз он рассчитывал попасть туда, спускаясь не по внутренней лестнице, где на каждом этаже сидел дежурный и практически нельзя было пройти, не вызвав при этом тревоги, а через черный ход. Бродка обнаружил его по пути в комнату для посещений. Правда, та дверь всегда была закрыта, но ведь теперь у него будет универсальный ключ.

Бродка с нетерпением ждал ужина.

И когда дверь в его комнату открылась и вошла монахиня с подносом, которую Бродка никогда раньше не видел, ему показалось, что его ударили под дых.

– Где Ио? – спросил Бродка, когда сестра поставила поднос.

– Его нет, – коротко ответила медсестра и тут же исчезла.

Куда же подевался Ио? В голове Бродки проносились тысячи мыслей. Что все это значит? Неужели кто-то узнал о плане и разделался с Ио? Или здесь где-то есть спрятанный микрофон? А может, эта сволочь просто присвоила себе деньги? Бродка беспокойно ходил от кровати к окну и обратно. К еде он даже не притронулся.

Через полчаса монахиня вернулась в комнату, забрала поднос с нетронутой едой и исчезла, не сказав ни слова. Бродка услышал, как в замке повернулся ключ. Затем все стихло.

Бродка сдался. Этот сукин сын подвел его. Он лег в постель и погрузился в беспокойный сон.

Проснувшись на следующее утро, он обнаружил в комнате Ио.

– Где ты вчера был? – сердито спросил Бродка. – Что случилось?

– А в чем дело? У меня был выходной. – Похоже, санитар решил прикинуться дурачком.

– А как насчет нашей договоренности? – Бродка выпрыгнул из постели, стал перед санитаром и заорал: – Ты что же, думаешь, я дал тебе десять тысяч из любви к ближнему?

– Десять тысяч? Какие десять тысяч? И что за договоренность? Понятия не имею, о чем это ты. – Ио повернулся и хотел уже выйти из комнаты.

Но Бродка преградил ему путь.

– Куда ты? – закричал он. – Я требую десять тысяч обратно. Нет универсального ключа – нет денег.

Ио громко и язвительно рассмеялся:

– Боюсь, друг мой, что это еще одно доказательство твоей параноидной шизофрении. А теперь марш в постель! Иначе я позову ординатора.

– Ты – мерзавец, грязная сволочь! – прошипел Бродка.

Ио презрительно ухмыльнулся.

– А ты – бедненький сумасшедший.

Бродка хорошо понимал, что против коренастого мужика шансов у него не было, и все же, поддавшись переполнявшей его ярости, закричал:

– Я хочу поговорить с ординатором! Немедленно!

Ио схватил Бродку за запястья и с такой силой надавил, что тот стал на колени. Продержав стонущего пациента какое-то время, он отпустил его. Пока Бродка потирал запястья, Ио спокойно сказал:

– Хорошо, я позову ординатора. И ты сможешь рассказать ему свою версию этой истории. А я скажу ему, что все это ложь, выдумка больного человека. И как ты думаешь, кому поверит доктор? Тебе или мне? Я ни секунды не сомневаюсь, что если ты начнешь говорить ему о ключе и побеге, то это наверняка плохо отразится на твоей истории болезни.

Бродка присел на краешек кровати и обреченно опустил голову. Теперь он даже не мог себе представить, как ему выбраться из этой тюрьмы.

Жюльетт позвонила римскому коллекционеру, некоему Альберто Фазолино, и сообщила ему о подделке. Фазолино рассердился, услышав упрек в том, что он продал ей фальшивого де Кирико. Зачем ему это нужно, спросил рассерженный Фазолино; по материнской линии он происходит из древнего благородного римского рода, который носил на sedia gestatoria^[9] не одного папу, что позволяется членам только самых знатных и набожных семейств, и который уже многие столетия славится порядочностью. Если бы папа и сегодня придерживался старинного обычая, то он, Альберто Фазолино, был бы первым претендентом на эту обязанность. Что же до гравюры на дереве, то он может немедленно предоставить нескольких экспертов, которые с готовностью подтвердят подлинность работы, – правда, на тот период, когда она находилась в его владении.

Для Жюльетт, собственно, существовало два объяснения: либо де Кирико был подменен копией во время транспортировки из Рима в Мюнхен, либо подмена состоялась тогда, когда работа висела в галерее.

Против первого варианта свидетельствовал тот факт, что сразу же после прибытия работы Жюльетт тщательно обследовала ее на предмет повреждений во время перевозки. При этом она не заметила никаких отклонений в форме или цвете, которые могли заставить ее заподозрить в работе копию. С другой стороны, подмена в галерее могла произойти только во время ночного взлома. Но дверной замок не был поврежден, и сигнализация не срабатывала.

На этом неприятности не закончились. На следующий день прокурор объявил о проверке якобы фальсифицированных произведений искусства в галерее, которую проведут доктор Зенгер из института Дернера и профессор Райманн от Государственных графических коллекций.

Галерея была по-прежнему опечатана, и Жюльетт радовалась тому, что оценивать экспонаты будут Зенгер и Райманн, два эксперта, которые были вне всяких подозрений. Она часто имела дело с ними обоими. Райманн даже входил в число ее клиентов.

– Неприятная история, – пытаясь утешить ее, сказал профессор Райманн. – Мне действительно очень жаль. Как такое могло произойти с вами?

Словно извиняясь, Жюльетт пожала плечами и поглядела на дверь, поскольку как раз в этот момент входили прокурор и доктор Зенгер.

Прежде чем прокурор дал Жюльетт распоряжение открыть галерею, он перепроверил печать с черным орлом. Медленно сняв очки без оправы, он осмотрел печать со всех сторон и после паузы, напустив на себя мрачный вид, произнес:

– Этого нельзя было делать, госпожа Коллин.

– Чего нельзя было делать? – недоуменно спросила Жюльетт.

– Печать сломана, – заявил прокурор. – Повреждение печати с целью сокрытия фактов по делу может быть наказано сроком лишения свободы вплоть до полугода.

Жюльетт непонимающе смотрела на него.

– Зачем мне вламываться в собственную галерею? Объясните, пожалуйста, господин прокурор!

– Этому может быть множество причин.

– Например?

– Например, чтобы обменять выставленные в галерее подделки на оригиналы в последнюю минуту. А теперь откройте, будьте добры.

Жюльетт проглотила колкий ответ, вертевшийся у нее на языке, и открыла дверь. Сигнализация пискнула, что свидетельствовало о ее включении, но не сработала. Жюльетт вздохнула и, обращаясь к экспертам, сказала:

– Прошу вас, господа. Давайте покончим с этой историей.

Что касается семи картин, которые прокурор занес в свой список, то относительно их подлинности у Жюльетт никогда не возникало сомнений. Наряду с тремя акварелями Явленского, которые она приобрела у римского коллекционера, речь шла о двух гравюрах по дереву Эриха Хеккеля и автопортретах Эмиля Нольде и Отто Дикса, которые она приобрела на крупных аукционах в Лондоне, Женеве и Берлине.

Райманн вынул акварели Явленского из рамы и запротестовал против требования прокурора подтвердить подлинность произведения искусства прямо «в дверях», как тот выразился. Для вдумчивой оценки, заявил профессор, ему необходим более продолжительный отрезок времени и, по возможности, естественнонаучные исследования, если только не… – Райманн внезапно умолк. Он провел пальцами по бумаге, пытаясь проверить ее прочность и шероховатость, а затем обернулся к Жюльетт и попросил лампу поярче.

Жюльетт пригласила Райманна в небольшой кабинет, где стоял ее письменный стол, а на нем галогенная лампа.

– Вы знаете, что Явленский написал очень мало акварелей, – тихо заметил профессор, пока Жюльетт включала лампу и направляла ее на потолок.

– Я знаю, – спокойно ответила она, будучи совершенно уверена в своей правоте.

Райманн взял лист, повернул его к свету и покачал головой. После этого он взял второй лист, третий – и поступил с ними точно так же. Смущенно и шумно вздохнув, профессор улыбнулся с оттенком сожаления.

– Мне очень жаль, госпожа Коллин, мне действительно очень жаль, но что касается этих акварелей, то дальнейшую работу и анализ мы можем не проводить.

– Что это значит, профессор?

– Это значит, что акварели – о качестве работы мы даже не будем говорить – совершенно точно не принадлежат кисти Явленского.

У Жюльетт потемнело перед глазами. Она упала на стул рядом с письменным столом. Эти акварели стоили ей полмиллиона.

– А теперь успокойтесь. Нет смысла скрывать от вас правду. Явленский писал только на русской или немецкой бумаге, изредка – на бумаге из Швейцарии. Эта же бумага, – Райманн повернул лист к свету, – родом из Италии. Вот видите водяной знак? Это указание на происхождение. Амальфи. Там и сегодня изготовляют бумагу по старинной ремесленной технологии и искусственным образом старят. Так что эти работы, якобы принадлежащие Явленскому, действительно являются подделками. Мне искренне жаль, госпожа Коллин.

К ним подошел прокурор, который слышал слова Райманна. Обращаясь к профессору, он произнес:

– Итак, все подтвердилось!

Затем он посмотрел на Жюльетт. Та безучастно сидела за своим столом, уставившись прямо перед собой и подперев голову руками.

– А что вы на это скажете? – спросил прокурор. Жюльетт взяла одну из акварелей, повертела ее так и сяк, поднесла к глазам, внимательно рассмотрела ее и после паузы ответила:

– Я знаю, это звучит довольно-таки невероятно, но я могла бы поклясться, что эта картина – не та, которую я купила в Риме. Это копия.

К письменному столу подошел доктор Зенгер. Он тоже провел по бумаге пальцами, затем повернул лист и посыпал его тыльную сторону белым порошком. Через какое-то время порошок окрасился в зеленый цвет. Зенгер стряхнул его с листа.

– Вне всякого сомнения, – сказал он, поправляя очки, – бумаге нет и пяти лет, хотя она выглядит старше. Для более точной даты мне необходимо лабораторное оборудование. Но даже при всем моем желании не спешить с выводами я полагаю, что это копии, сделанные недавно и специально состаренные с помощью микроволн и ультрафиолета. Кстати, не очень профессиональная работа. Все это наводит на мысль, что кто-то работал второпях и спустя рукава. Второсортная работа, если вас интересует мое мнение.

Профессор Райманн согласно кивнул.

– Сначала я подумал, что к подделке акварелей приложило руку КГБ, что эти работы из тех, которые уже давно ходят по рукам. Однако для этого они чересчур новые.

Прокурор, явно нервничая, перебил разговор профессионалов:

– Профессор, вы не могли бы говорить понятным для всех языком? Не хотите же вы сказать, что секретная служба занимается подделкой произведений искусства?

– А что вас удивляет, господин прокурор?

– Я полагал, что у секретных служб есть другие задачи, а подделкой картин занимаются… мошенники.

– Конечно, но секретным службам нужны деньги, много денег, а подделка произведений искусства – относительно негрязный способ раздобыть их. Вы помните «Подсолнухи» Ван Гога? Картина выставлялась на аукционе в 1987 году за семьдесят семь миллионов марок. Происхождение не известно. Под давлением общественности спустя десять лет аукциону пришлось признаться, что этот якобы Ван Гог достался им от учителя рисования и изготовителя подделок Клода-Эмиля Шуффенэкера. Делать выводы я предоставляю вам.

Прокурор выглядел смущенным.

– Эти работы Явленского действительно могли оказаться подделками КГБ? – спросил он.

Райманн ухмыльнулся. Похоже, вся эта история доставляла ему немалое удовольствие.

– Видите ли, – осторожно заметил профессор, – я не думаю, что какие-то русские агенты сидели на чердаке одного из московских домов и тренировались писать акварели под Явленского. Все это происходило совершенно иначе. Во время «холодной войны» русская тайная служба преследовала различных изготовителей подделок. В большинстве случаев они задерживали этих людей, угрожали драконовскими штрафами, одновременно обещая им немалый заработок, если те согласятся работать исключительно на КГБ. Практика, которой пользовались, впрочем, не только русские. Хотя русские, надо признать, отличались особенной изощренностью.

– И по их инициативе были изготовлены подделки Явленского? – Прокурор указал на акварели, лежавшие на письменном столе Жюльетт.

– С Явленским особый случай. По цветопередаче и технике рисования он относится к числу художников, работы которого подделывать легче всего. Он стоит на одной ступени с Коротом, о котором говорят, что за свою жизнь он нарисовал две тысячи картин, шесть тысяч из которых висят в одной только Америке.

Профессор рассмеялся своей шутке, но, увидев серьезное лицо Жюльетт, сдержанно продолжил:

– Уже много лет на рынке искусства возникают все новые и новые акварели Явленского. Сначала они считались сенсацией, поскольку этот русский экспрессионист почти не рисовал акварелей. Ни один человек не знал, откуда эти работы, а меньше всех – покупатели. Чтобы успокоить рынок, была придумана история: говорили, будто бы в 1917 году Явленский послал в Петербург своему брату Дмитрию шестьсот акварелей, с которыми тот не знал, что делать. И только после развала Советского Союза они вновь всплыли. Подробности неизвестны.

– И вы полагаете, что эти три картины – из того источника?

– Да нет же! – воскликнул профессор и протянул прокурору одну из акварелей. – Против этого говорит уже одна только бумага, на которой они написаны.

– Но это подделки, не так ли?

– Новые подделки. Я полагаю, что мнение госпожи Коллин относительно того, что изначально купленные оригиналы были заменены подделками, вполне имеет право на существование. Строить догадки, каким образом это могло произойти, я, впрочем, не стану.

Прокурор подошел к письменному столу Жюльетт.

– А вы, госпожа Коллин, ничего не хотите сказать по этому подводу?

– Нет, – ответила Жюльетт, – потому что я здесь ни при чем.

– В таком случае я заявляю, что эти картины конфискованы на время, пока будет вестись следствие.

Мир для Жюльетт рухнул.

Вот уже три дня Бродка наслаждался роскошью старомодного динамика с кабелем, который нужно было воткнуть в предназначенный для этого паз. Канал был всего один, но и тот работал только днем.

Уже давно, с тех пор как санитар Ио обманул его и лишил денег, у Бродки не шла из головы одна мысль: как отомстить обманщику. Каждое утро, когда Александр просыпался и видел в проеме двери рожу санитара, он клялся отплатить этому человеку и во что бы то ни стало выбраться отсюда.

Бродка избегал говорить с Ио. Тот, в свою очередь, тоже ограничивался минимумом необходимых слов.

Когда Бродка не был занят хождением между окном и кроватью своей клетки, он смотрел на потолок и думал о побеге. Но все его планы, которые он разрабатывал, разбивались об Ио. Эта сволочь была его врагом номер один.

Дни тянулись вязкой чередой; казалось, их монотонный бег определялся отвратительной лампочкой под потолком, которая словно по мановению волшебной палочки загоралась с наступлением сумерек и ровно в девятнадцать часов гасла. Опека простиралась столь далеко, что Бродка даже не в состоянии был включать и выключать свет по собственному желанию.

С тех пор как Бродка попал в эту клинику, он утратил всякое чувство реальности. Однако он знал, что со времени истории с Ио прошло три дня. В этот, третий, день Бродка снова смотрел на лампочку под потолком, когда ему в голову пришла гениальная идея.

Вечером, после того как погас свет и наблюдение за ним через глазок в двери стало невозможным, он вынул радио из розетки и проверил кабель. Для его целей он вполне подходил. Была только одна проблема: Бродка нуждался в инструментах. Нож или щипцы очень пригодились бы ему.

В зарешеченное окно проник бледный лунный свет, которого хватало только для того, чтобы сориентироваться. Бродка взял динамик и вырвал из него кабель. Он оказался короче вытянутой руки, но этого было достаточно.

Зубами отодрав штекер от кабеля, он обнажил провод с одного конца, затем взял другой конец провода и сгрыз с него изоляцию. После этого Бродка встал и передвинул кровать так, чтобы она стояла наискосок. Один из концов провода Бродка закрепил в изголовье на железных перилах. Он уже давно обнаружил спрятанную за ночным столиком розетку. Бродка отодвинул столик в сторону, так чтобы можно было вставить один из концов кабеля в левый полюс розетки и на перила пошел бы ток.

Ио будет первым, кто войдет утром в его комнату. Бродка улегся в постель, но ему было не до сна. Он то и дело возвращался к своему плану. Он знал, что побег удастся только в том случае, если все пройдет быстро, но без спешки.

Удар током, который достанется санитару, как только тот коснется кровати, не убьет его, потому что кровать стоит на полу, покрытом линолеумом, а этот материал представляет собой хорошую изоляцию. Но он выведет парня из строя на несколько секунд, а то и минут. Этот короткий промежуток времени и был шансом для Бродки – возможно, последним шансом выйти из этого заведения без психического ущерба.

За окном занимался день. Бродка начал волноваться. Его знобило, руки слегка дрожали, когда он подвел провод к передвинутой кровати и закрыл столиком розетку. Затем он подошел к окну, посмотрел на здание напротив и стал ждать.

У Бродки было достаточно времени, чтобы понаблюдать за Ио и сделать кое-какие выводы. Санитар был отвратителен. Но если признать некоторые позитивные качества, которыми тот обладал, то это прежде всего любовь к порядку. Ио, например, не терпел, когда что-то было не на своем месте. Он всегда поправлял постель пациента, причем более тщательно, чем монахиня, ставил на место немного сдвинутый в сторону деревянный стул. Бродка рассчитывал на то, что, увидев стоящую наискосок кровать, санитар мгновенно отреагирует, попытается навести порядок.

Ио все не приходил. Где он? Почему его до сих пор нет? Черт побери, что там случилось, спрашивал себя Бродка, начиная все больше нервничать. За дверью его палаты уже слышались первые звуки начинающегося дня. На мгновение Бродка растерялся. Он подумал о том, что может произойти, если в комнату войдет не его санитар, а кто-нибудь другой. Он еще не успел додумать эту мысль до конца, как в замке повернулся ключ.

В оконном стекле отразилась фигура Ио. Бродка облегченно вздохнул.

– Что это значит? – резко спросил Ио, увидев криво стоящую кровать.

Бродка промолчал.

Как и ожидалось, Ио сразу направился к кровати, чтобы подвинуть ее на место. Все шло точно по плану: Ио схватился за перила в изножье кровати, и в тот же миг раздался крик, словно в него попала стрела. Бродка обернулся. Он увидел, что санитар, сотрясаясь всем телом, обеими руками вцепился в кровать.

Бродка бросился к ночному столику и вырвал кабель из розетки. Теперь нужно действовать как можно быстрее. Он снял с находящегося в бессознательном состоянии санитара халат, сложил его запястья накрест, стянул их кабелем, а концы привязал к кровати.

Затем снял с ремня Ио универсальный ключ и открыл шкаф, в котором нашел свою одежду. Поспешно оделся, набросил сверху халат санитара, подошел к двери и прислушался.

Самое время, сказал себе Бродка. Вставив ключ в ручку двери, он открыл ее и осторожно просунул голову в щель.

В длинном коридоре никого не было. Бродка вышел из палаты и запер дверь. Ему стоило невероятных усилий дойти до находившегося справа выхода спокойным, неспешным шагом. Эту дверь он тоже открыл универсальным ключом, запер ее за собой и оказался на лестнице, ведущей вниз.

На полпути – Бродка уже прошел комнату для посещений – ему навстречу попалась медсестра. Сердце Бродки едва не выпрыгнуло из груди, но он усилием воли заставил себя улыбнуться.

– Привет, – сказал он, проходя мимо монахини. Женщина, которую он никогда прежде не видел, поздоровалась в ответ.

Бродка беспрепятственно добрался до конца лестницы и обнаружил, что прошел мимо первого этажа. Открыв находившуюся в конце коридора запертую дверь, он понял, что оказался в котельной. Александр хотел было повернуть назад, но за дымящимся и угрожающе шипящим котлом обнаружил железную лестницу, которая вела наверх, к узкой двери.

Бродка снял халат санитара, протиснулся между котлов и взбежал по железной лестнице. Бродка сомневался, что сможет открыть ключом Ио и эту дверь, но, вопреки его ожиданиям, ключ подошел. Александр осторожно отворил дверь. Перед ним был мощеный задний двор, на который въезжало множество автомобилей. Хотя было еще раннее утро, здесь царили шум и оживление.

Он быстро огляделся и увидел въезд, который обычно закрывался решеткой. Но сейчас, когда приезжали машины, он был открыт. Бродка не колебался. С наигранным спокойствием, но при этом даже не решаясь вздохнуть, он вышел из ворот.

Он был свободен.