Первые шаги

Мы видели, как социализм был выношен во чреве просветительской философии. Новорожденный увидел свет во время Великой Революции и был выкормлен молочком матушки Гильотины. Но его первые шаги на жизненном поприще относятся уже к тому времени, когда миновала героическая эпоха террора. Трогательно видеть, как за очаровательной младенческой неловкостью уже проглядывают черты того героя, который вскоре будет колебать царства и рушить троны.

В 1796 г., после падения Робеспьера и во время правления Директории, в Париже было основано тайное общество, готовившее политический переворот и разрабатывавшее программу будущей социалистической организации страны. Во главе общества стояла Тайная Директория Общественного Спасения, опиравшаяся на сеть агентов. Руководящими ее членами были Филипп Буонаротти и Ноэль (переименовавший себя сначала в Камилла, а затем в Грак ха) Бабеф. Был создан военный комитет для подготовки восстания. Заговорщики надеялись на поддержку армии. По их подсчетам, им должны были активно содействовать 17 тысяч человек. По доносу руководители заговора были арестованы; двое, в том числе Бабеф, – казнены, Буонаротти – сослан. Вернувшись из ссылки, Буонаротти продолжал пропаганду своих взглядов. Под его влиянием находилось большинство деятелей революционного социализма того времени. В частности, находясь в Женеве, он основал кружок, который впоследствии оказал большое влияние на Вейтлинга. Роль Вейтлинга в формировании взглядов Маркса общеизвестна.

Многие документы общества, характеризующие его взгляды, были опубликованы правительством сразу после раскрытия заговора. Подробное изложение заговора и разработанных планов дал позже Буонаротти в книге «Заговор Равных».

Основой мировоззрения общества было стремление к равенству любой ценой. Оно отразилось и в его названии: «Союз равных». Этот принцип был обоснован в их «Манифесте» с неуязвимой галльской логикой:

«Все люди равны, не так ли? Этот принцип неопровержим, ибо только лишившись рассудка, можно со всей серьезностью назвать день ночью»

(55, т. Я, с. 134).

Заложив таким образом незыблемую основу, «Манифест» переходит к выводам из этой аксиомы:

«Мы хотим действительно равенства или смерти – вот чего мы хотим»

(55, т. Я, с. 134).

«Ради него мы согласны на все; согласны смести все, чтобы держаться его одного. Пусть исчезнут, если надо, все искусства, только бы нам осталось подлинное равенство»

(55, т. II, с. 135).

«Пусть исчезнут, наконец, возмутительные различия между богатыми и бедными, большими и малыми, господами и слугами, управляющими и управляемыми»

(55, т. II, с. 136).

Выводом из этого принципа является прежде всего провозглашение общности имущества:

«Аграрный закон, или раздел обрабатываемых земель, был кратковременным требованием некоторых беспринципных солдат, некоторых племен, движимых скорее инстинктом, нежели разумом. Мы же стремимся к чему‑ то более возвышенному и более справедливому, к общности собственности или общности имущества»

(55, т. Я, с. 135).

«…вся собственность, сосредоточенная на национальной территории, едина; она неизменно принадлежит народу, который один только вправе распределить пользование ею и ее плодами»

(55, t.i, с. 295).

Право индивидуальной собственности отменяется. Вся страна превращается в единое хозяйство, построенное исключительно на бюрократическом принципе. Торговля, – кроме самой мелкой, – прекращается, деньги изымаются из внутреннего употребления.

«…необходимо, чтобы все произведения земли и промышленности хранились в общественных складах, откуда они будут отпускаться для равного их распределения между гражданами под надзором ответственных за это должностных лиц»

(55, т. /, с. 309).

Одновременно вводится трудовая повинность.

«Лица, ничего не делающие для отечества, не могут пользоваться никакими политическими правами; они – иностранцы, которым республика оказывает гостеприимство»

(55, т. Я, с. 206).

«Ничего не делают для отечества те, кто не служит ему полезным трудом. Закон рассматривает как полезный труд:

земледелие, скотоводство, рыболовство, судоходство;

мелкую торговлю;

перевозку людей и вещей;

военное дело;

преподавательскую и научную деятельность»

(55, т. Я, с. 296).

«Лица, занимающиеся преподаванием и наукой, должны предоставить свидетельство о благонадежности. Лишь в этом случае их труд будет считаться полезным»

(55, т. Я, с. 297).

«Должностные лица руководят работами, следят за тем, чтобы они равномерно распределялись»

(55, т. Я, с. 297).

«Иностранцам воспрещается участие в публичных собраниях. Иностранцы находятся под непосредственным надзором верховной администрации, которая может выслать их из их постоянного места жительства в места исправительного труда»

(55, т. Я, с. 297).

Под страхом смертной казни им запрещается иметь оружие. Создатели этих планов отдают себе отчет в том, что их исполнение потребует невиданного роста числа должностных лиц. Эту проблему они ставят широко:

«В самом деле, никогда еще нация не имела их в таком количестве. Помимо того, что в известных отношениях каждый гражданин являлся бы должностным лицом, надзирающим за самим собой и за другими, не подлежит сомнению, что общественные должности были бы весьма разнообразны и должностные лица весьма многочисленны»

(55, т. Я, с. 372).

Вот как мыслятся взаимоотношения отдельных личностей с этой бюрократией:

«В задуманном Комитетом общественном строе отечество завладевает человеком со дня его рождения и не покидает до самой смерти»

(55, т. I, с. 380).

Власть начинает с воспитания ребенка:

«…предохраняет его от опасной ложной нежности и рукой матери отводит его в государственное учреждение, где он приобретает добродетели и знания, необходимые истинному гражданину»

(55, т. I, с. 380).

Из казенных школ юноши переходят в военные лагеря и лишь затем под руководством «должностных лиц» приступают к полезному труду.

«Муниципальная администрация постоянно осведомлена о положении трудящихся каждого класса и о выполняемом ими задании. Она регулярно доводит об этом до сведения верховной администрации»

(55, т. Я, с. 304).

«Верховная администрация осуждает на принудительные работы, под надзором указываемых коммун, лиц обоего пола, подающих обществу вредный пример отсутствия у них гражданского сознания, пример праздности, роскошного образа жизни и разнузданности»

(55, т. II, с. 305).

Последняя идея развита с любовью и в больших подробностях:

«Острова Маргариты и Онорэ, Гиерские острова, острова Олерон и Рэ будут превращены в места исправительного труда, куда будут выселяться для принудительных общественных работ подозрительные иностранцы и лица, арестованные за обращение с воззванием к французам. Доступ к этим островам будет прекращен. На них будет существовать администрация, подчиняющаяся непосредственно правительству»

(55, т. II, с. 299).

После этих мрачных картин нас радует раздел

«Свобода печати».

«..необходимо будет подумать о том, какими средствами извлечь из печати всю ту помощь, которую от нее можно ожидать без риска снова увидеть справедливость, равенства и права народа поставленными под вопрос, а республику – отданной во власть нескончаемых и роковых дискуссий»

(55, т. I, с. 390).

Оказывается, эти «средства» очень просты:

«Никто не может высказывать взгляды, находящиеся в прямом противоречии со священными принципами равенства и народного суверенитета»

(55, т. 7, с. 391).

«Воспрещается публикование любого сочинения, имеющего мнимо разоблачительный характер»

(55, т. I, с. 391).

«Любое сочинение печатается и распространяется лишь в том случае, если блюстители воли нации считают, что его опубликование может принести пользу республике»

(55, т. 7, с. 391).

Диву даешься, как создатели этой системы сумели вспомнить и позаботиться о малейших потребностях гражданина будущей республики.

«В каждой коммуне будут в определенное время устраиваться общественные трапезы с обязательным присутствием всех членов общины»

(55, т. II, с. 306).

«Член национальной общины получает обычный рацион только в том округе, в котором он проживает, кроме случаев перемещения с разрешения администрации»

(55, т. II, с. 307).

«Развлечения, не распространяемые на всех, должны быть строжайшим образом запрещены»

(55, т. I, с. 299).

В другом месте это разъясняется:

«…из опасения, как бы воображение, избавленное от надзора строго судьи, не породило вскоре ужасных пороков, столь противоречащих общему благу»

(55, т. I, с. 398).

«Равные» сообщают нам, что они – друзья всех народов. Но временно, после их победы Франция должна быть строго изолирована:

«До тех пор, пока другие нации не примкнут к политическим принципам Франции, с ними не могут быть установлены тесные сношения; до этого времени Франция будет усматривать лишь опасность для себя в их нравах, учреждениях и, главным образом, в их правительствах»

(55, т. I, с. 357).

Оказывается, был вопрос, в котором среди «Равных» не было единодушия. Буонаротти считал, что должны быть признаны Божественное начало и бессмертие души, так как

«для общества важно, чтобы граждане признавали непогрешимого судью их тайных помыслов и деяний, которые не могут быть настигнуты законом, и чтобы они считали, что необходимым следствием их преданности человечеству и родине будет вечное счастье»

(55, т. I, с. 348).

«Все так называемые откровения должны были быть изгнаны законами вместе с болезнями, зародыши которых должны были быть постепенно искоренены. До того, как это должно было произойти, всякий волен был сумасбродствовать, только бы общественный строй, всеобщее братство и власть законов не были нарушены»

(55, т. I, с. 348–349).

Он считал, что

«Учение Иисуса, изображенное проистекающим из естественной религии, от которой оно не отличается, могло бы послужить опорой для разумного преобразования…»

(55, т. I, с. 168).

Бабеф же придерживался более прямых взглядов:

«Я беспощадно нападаю на главного идола, которого до сих пор чтили и боялись наши философы, осмелившиеся нападать лишь на его свиту и на его окружение… Христос не был ни санкюлотом, ни честным якобинцем, ни мудрецом, ни моралистом, ни философом, ни законодателем»

(55, т. II, с. 389).

Академик В. П. Волгин, крупный специалист по литературе утопического социализма, отмечает важное новшество Бабефа и «Равных» по сравнению с другими мыслителями этого направления. В то время, как у его предшественников: Мора, Кампанеллы, Морелли, рисовалась картина уже сложившегося социалистического общества, Бабеф задумывается и над задачами переходного периода, предлагает методы установления и укрепления вновь возникшего социалистического строя. Действительно, в документах «Равных» мы находим много интересного и поучительного в этом отношении.

В уже установившемся социалистическом обществе законодательная власть, само собой разумеется, всецело принадлежит народу. В каждом округе создается «Собрание, осуществляющее народный суверенитет», которое состоит из всех граждан этого округа. Делегаты, назначенные непосредственно народом (процедура «назначения» подробнее ке описывается), составляют «Центральное собрание законодателей». Законодательная власть этих собраний ограничивается, однако, выделением некоторых основных принципов, которые «сам народ не вправе ни нарушать, ни видоизменять». Параллельно законодательным собраниям создавались сенаты, состоящие из стариков. Наивысшая власть отдавалась в руки корпорации «блюстителей национальной воли». Она мыслилась как

«своеобразный трибунат, на который был бы возложен надзор за тем, чтобы законодатели, злоупотребив правом издания декретов, не посягнули на законодательную власть»

(55, т. I, с. 359).

В период же, непосредственно следующий за переворотом, структура власти предполагалась иной.

«Какова же будет эта власть? – таков был деликатный вопрос, который Тайная Директория подвергла тщательному рассмотрению»

(55, т. I, с. 216).

Ответ на «деликатный вопрос» сводился в основном к тому, что власть должна находиться в руках заговорщиков или частично передаваться назначенным ими лицам.

«…парижскому народу будет предложено учредить облеченное верховной властью Национальное Собрание, состоящее из демократов, по одному из каждого департамента; тем временем Тайная Директория тщательно исследует, кого из демократов надлежит предложить после того, как революция будет осуществлена. Директория не прекратит своей деятельности, а будет осуществлять надзор над образом действий нового Собрания»

(55, т. I, с. 293).

«После долгих колебаний наши заговорщики почти решились испросить у народа декрет, который вверял бы законодательную инициативу и исполнение законов им одним»

(55, т. I, с. 290).

В разделе, озаглавленном «В начальной стадии преобразования ведомства должны вверяться только революционерам», говорится:

«Основать подлинную республику должны лишь те бескорыстные друзья человечества и родины, разум и мужество которых опередили разум и мужество их современников»

(55, т. I, с. 375).

Поэтому состоящий из «бескорыстных друзей человечества» Комитет

«твердо придерживался того, чтобы общественные учреждения, составлявшиеся исключительно из лучших революционеров, обновлялись лишь постепенно»

(55, т. 7, с. 375).

Более конкретно, из существовавшего в то время Конвента оставлялось 68 указанных Комитетом депутатов. К ним присоединялось 100 депутатов, отобранных «нами совместно с народом».

С первого же дня переворота предпринимались бы и экономические преобразования, как сообщает подготовленный «экономический декрет». Как приятно узнать, что провести их предлагалось на основе полной добровольности! Все, добровольно отказавшиеся от собственности, образуют большую национальную общину. Но всякий сохраняет право в эту общину не входить. Тогда он приобретает статус «иностранца» со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями, о которых мы говорили выше. Экономическое положение «иностранца» определяется «декретом о налоговых обложениях», который содержит, между прочим, такие статьи:

«1. Единственными плательщиками налогов являются граждане, не вошедшие в состав общины.

4. Общая сумма взносов налогоплательщика в каждом текущем году вдвое превышает сумму предыдущего года.

б. От лиц, не являющихся участниками национальной общины, может в случае необходимости потребоваться доставка на склады национальной общины, в счет будущих налогов, продовольствия или промышленных товаров»

(55, т. II, с. 312–313).

В декрете «О долгах» статья 3 сообщает, что

«Долги любого француза, ставшего членом национальной общины, по отношению к любому другому французу аннулируются»

(55, т. II, с. 313).

Были продуманы и другие меры, которые должны были укрепить вновь созданную власть и способствовать ее реформам. Например,

«раздача защитникам отечества и беднякам имущества эмигрантов, заговорщиков и врагов народа»

(55, т. II, с. 253).

Нельзя отделаться от мысли, что глубокое знание жизни, основанное на трагическом личном опыте, подсказало «бескорыстным друзьям человечества» идею провести в жизнь в первый же день переворота следующие важные реформы:

«Предметы, принадлежащие народу (!) и заложенные в ломбарде, будут немедленно возвращены ему безвозмездно»

(55, т. II, с. 253).

«По окончании восстания неимущие граждане, находящиеся в настоящее время в плохих помещениях, не возвратятся в их обычные жилища; они будут незамедлительно вселены в дома заговорщиков»

(55, т. II, с. 281).

(Следует предупредить читателя, что заговорщиками участники «Заговора Равных» называли не себя, а членов правительства и вообще представителей враждебных им классов).

К сожалению, ученики Века Разума не оставили нам своих более подробных соображений по поводу этой операции. Достигло ли благосостояние к тому времени такого уровня, что число неимущих граждан уже не превосходило числа «заговорщиков»? Или, если квартир «заговорщиков» не хватит на всех неимущих, как будут избираться те, кому квартиры будут предоставляться? Из документов «Заговора Равных» мы ничего не узнаем об этом*, но зато узнаем другие интересные подробности:

«У вышеупомянутых богачей (выше упоминались „заговорщики“) будет изъята мебель, необходимая для того, чтобы с удобством обставить жилища санкюлотов»

(55, т. II, с. 282).

Наконец, в цепи мер, укрепляющих новый режим, предусмотрен и террор. Восстанавливались трибуналы, действовавшие в период якобинского террора до 9 термидора 1794 г. Предусматривалось

«возвращение в тюрьмы под страхом объявления вне закона всех лиц, содержавшихся тамдо 9 термидора II года в том случае, если они не подчинились призыву ограничиться необходимым в пользу народа»

(55, т. II, с. 404).

«Всякое сопротивление должно быть немедленно подавлено силой. Сопротивляющиеся подлежат истреблению. Подлежат также смертной казни: лица, которые будут сами или заставлять других бить сбор. Иностранцы, к какой бы национальности они ни принадлежали, которые будут застигнуты на улице»

(55, т. II, с.232).

Члены существующего правительства – члены обоих Советов и исполнительной Директории – должны были быть уничтожены.

«Преступление было налицо, карой должна была быть смертная казнь – необходим великий пример»

(55, т. I, с. 283).

«В Повстанческом Комитете существовали и такие взгляды, согласно которым осужденные должны были быть погребены под развалинами своих дворцов, обломки которых напоминали бы самым отдаленным поколениям о справедливой каре, понесенной врагами народа»

(55, т. I, с.284).

Разрабатывая всю эту систему реформ и практических мероприятий, деятели «Союза Равных» не закрывали глаза на возражения, которые они могли встретить:

«Дезорганизаторы, мятежники, заявляют они нам, вы хотите лишь бойни и добычи»

(55, т. II 136).

Но они их отметали:

«Никогда еще не был задуман и осуществлен более широкий план»

(55, т. II, с. 136).

«Пусть нам укажут, – восклицали иной раз участники заговора, – такой общественный строй, при котором столь крупные результаты достигались бы более простыми и более легко претворяемыми в действие средствами»

(55, т. I, с. 339).

С горечью видим мы, как столь совершенно разработанная система натыкается при своем практическом применении на массу самых пошлых, мелких препятствий. Прежде всего, заговорщики не избежали этой «несравненной скорби», как ее называет Рабле, – безденежья. В разделе, озаглавленном «Участники заговора презирали деньги», Буонаротти рассказывает:

«Были предприняты некоторые шаги для получения средств, но самая крупная сумма, которую имела в своем распоряжении Тайная Директория, составляла 240 франков звонкой монетой, посланных посланником одной союзной (?) республики»

(55, т. I, с.251).

Нельзя не присоединиться к его чувствам:

«Как трудно творить добро одними лишь средствами, признанными разумом!»

(55, т. I, с. 251).

Но и вторая беда не минула наших героев – внутренние раздоры при дележе еще незахваченной власти. Сначала к Комитету примкнула небольшая группа, называвшая себя «монтаньяры», но вскоре

«Комитет был осведомлен, что они втайне прибегали к маневрам, чтобы обойти условия, относительно которых договорились, и обеспечить сосредоточение верховной власти в республике исключительно в руках монтаньяров. Комитет же был до такой степени убежден, что они не могут творить добро, что считал непростительным преступлением малейшее движение, которое передает в их руки власть»

(55, т. I, с. 286).

И наконец, третье несчастье – Комитет оказался под влиянием провокатора. Член военного комитета Гризель

«торопил своих доверчивых коллег, устранял затруднения, подсказывал новые мероприятия и никогда не забывал поддержать мужество окружающих преувеличенным изображением преданности Гренельского лагеря демократии»

(55, т. I, с. 265).

И этот‑ то Гризель и выдал Комитет властям!

Повстанческий комитет уже отрабатывал детали восстания. Один из его членов писал воззвание:

«Повстанческий Комитет Общественного Спасения. Народ одержал победу, тирании больше не существует, вы свободны…»

(55, т. I, с. 400).

«На этом писавший был прерван и схвачен», – говорит Буона‑ ротти, не утративший, по‑ видимому, французского остроумия. Армия и народ не поддержали заговорщиков:

«Внутренние войска с оружием в руках содействовали походу против демократии, а население Парижа, которое уверили, что арестованы воры, оставалось пассивным зрителем»

(55, т. I, с. 417).

Вся атмосфера этого удивительного эпизода вынудили нас к форме изложения, которая выглядит, быть может, странно в нашем повествовании, вообще‑ то мало располагающем к смеху. Однако такое несоответствие имеет причину в любопытном объективном свойстве изучаемого нами явления. Социалистические движения в момент зарождения часто поражают своей беспомощностью, оторванностью от жизни, наивным авантюризмом, какими‑ то комическими, гоголевскими чертами (как заметил еще Бердяев). Кажется, что эти безнадежные неудачники не имеют ни одного шанса на успех, но делают все, чтобы скомпрометировать провозглашаемые ими идеи. Однако они только ждут своего часа. В какой‑ то момент, почти внезапно, этим идеям открывается душа народа, и тогда они становятся силами, определяющими ход истории, а вожди этих движений – вершителями судеб наций (так перепуганный Мюнцер перелезает через стену Алыптадта, убегает, обманув своих единомышленников, а вскоре становится одной из ведущих фигур Крестьянской войны, потрясшей Германию). По‑ видимому, не было никакого противоречия, когда Достоевский в «Бесах» изображал нигилистов в виде кучки в «три человека с половиной», неспособной даже устроить серьезные беспорядки в маленьком провинциальном городке, – и в то же время пророчил скорую революцию, которая унесет 100 млн. голов.

Резюме

Попытаемся суммировать те новые черты социалистической идеологии, которые мы встретили в утопическом социализме и произведениях эпохи Просвещения.

1. Если в Средние века и эпоху Реформации социалистические идеи развивались в рамках движений, хотя бы по форме религиозных, то теперь они все более разрывают с религиозной оболочкой и постепенно приобретают характер, враждебной религии. У Мора и Кампанеллы мы могли указать на отчужденное, иногда ироническое отношение к христианству, замаскированные выпады против него. Уинстенли прямо враждебен современным ему религиям. Дешан отрицает все религии, объявляя идею Бога человеческим изобретением, результатом угнетенного состояния человечества и инструментом угнетения. Вместо этого он выдвигает загадочную концепцию Бога – Ничто. Наконец, Мелье в основу своего мировоззрения кладет ненависть к религии, в особенности к христианству и Христу. Так происходит слияние социалистической идеологии с атеизмом.

2. Социализм этой эпохи заимствует идею средневековой мистики (например, Иоахима Флорского) о том, что история представляет собой имманентный, закономерный эволюционный процесс. Однако устраняется та цель и движущая сила, которую мистика вносила в это развитие, – познание Бога и слияние с ним. Вместо этого движущей силой истории признается ПРОГРЕСС и как высший продукт – человеческий разум.

3. Социалистические учения сохраняют представление средневековой мистики о ТРЕХ СТУПЕНЯХ исторического процесса, а также схему ПАДЕНИЯ человечества и его возвращения в первоначальное состояние в более совершенной форме. Социалистические учения складываются из таких частей:

I. МИФ о первоначальном счастливом «естественном состоянии», «Золотом веке», который был разрушен носителем зла, частной собственностью.

II. ОБЛИЧЕНИЕ современности. Современное общество объявляется неисцелимо порочным, несправедливым и бессмысленным, годным только на слом. Лишь на его обломках возможно создание общественного уклада, который обеспечит людям то счастье, которое они вообще способны испытать.

III. ПРОРОЧЕСТВО о новом, построенном на социалистических принципах обществе, в котором исчезнут все недостатки современности. Это единственный путь возвращения человечества в «естественное состояние», как говорит Морелли, путь от бессознательного золотого века – в сознательный.

4. Идея «освобождения», которая средневековыми ересями понималась духовно, как освобождение духа от власти материи, трансформируется в призыв к освобождению от морали современного общества, его социальных институтов и прежде всего – от частной собственности. Движущей силой этого освобождения сначала признается разум, но постепенно его место занимает народ, бедняки. В мировоззрении участников «Заговора Равных» мы видим эту концепцию в уже сложившейся форме. В связи с этим вырабатываются и новые конкретные черты в плане установления «общества будущего» – террор, вселение бедняков в квартиры богачей, конфискация мебели, освобождение от долговых обязательств и т. д.