Глава 53

После всех рассказов Понедельника Юдит ожидала найти город абсолютно пустынным, но это оказалось не так. За время, прошедшее с его возвращения с Южного Берега и до начала их поездки в Поместье, лондонские улицы, на которых, в соответствии с утверждениями Понедельника, действительно не было видно ни романтически настроенных туристов, ни идущих на вечеринки гостей, превратились во владение третьего и куда более странного племени. Это были мужчины и женщины, которые просто, ни с того ни с сего, встали со своих постелей и отправились бродить по городу. Почти все они бродили в одиночку, словно та тревога, что вывела их этой ночью на улицы, была слишком болезненна, чтобы ей можно было поделиться с близкими. Некоторые были одеты так, словно направлялись в контору на работу: костюмы и галстуки, юбки и туфли на низком каблуке. Одежда других с трудом укладывалась в рамки приличий: многие были босыми, а еще больше людей разгуливало обнаженными по пояс. У всех была одинаковая вялая походка; все глаза были устремлены на небо.

Насколько могла видеть Юдит, небеса не угрожали им никакими дурными предзнаменованиями. Несколько раз краем глаза она заметила падающие звезды, но для ясной летней ночи в этом зрелище не было ничего необычного. Ей оставалось только предположить, что эти люди вбили себе в головы идею, что откровение должно прийти сверху, и, проснувшись среди ночи с необъяснимым подозрением, что это откровение вот-вот должно произойти, отправились на улицы на его поиски.

В предместьях их ожидала та же самая картина. Обычные мужчины и женщины в пижамах и ночных рубашках стояли на углах улиц или на лужайках перед домом и наблюдали за небом. Чем дальше от центра Лондона - возможно, от Клеркенуэлла в частности - они отъезжали, тем менее выраженным становилось это загадочное явление, чтобы вновь проявиться во всем своем блеске в деревушке Йоук, где, промокнув до нитки, они с Милягой стояли на почте всего лишь несколько дней назад. Проезжая по тем же самым улочкам, где они плелись под дождем, она вспомнила о той наивной мысли, с которой она вернулась в Пятый Доминион, - это была мысль о возможности воссоединения между ней и Милягой. Теперь она ехала обратно тем же маршрутом, и все ее надежды на подобное воссоединение были перечеркнуты, а в животе она вынашивала ребенка его злейшего врага. Ее двухсотлетний роман с Милягой подошел к неизбежному и необратимому концу

Кусты вокруг Поместья чудовищно разрослись, и, чтобы пробраться к воротам, уже недостаточно было бы того прутика, которым Эстабрук некогда расчищал здесь путь. Несмотря на свой пышный вид, растительность воняла разложением, словно процесс распада шел в ней с такой же скоростью, как и процесс роста, и набухшие бутоны были обречены сгнить, так никогда и не превратившись в цветы. Размахивая налево и направо своим ножом, Понедельник расчистил путь к воротам, и сквозь дыру в проржавевшем железе они проникли в парк. Несмотря на то что был час сов и мотыльков, парк кишел всеми формами дневной жизни. Птицы кружили в воздухе, словно внезапное смещение магнитных полюсов сбило их с толку и не давало найти дорогу к родным гнездам. Комары, пчелы, стрекозы и все прочие дневные насекомые в отчаянном смятении носились в освещенной лунным светом траве. Подобно ночным наблюдателям на тех улицах, которые они проезжали, природа ощущала приближение какого-то сверхъестественного события и не могла оставаться безучастной.

Но Юдит чувство направления не изменило. Хотя рассыпанные по парку рощицы почти ничем не отличались друг от друга в серо-синем свете ночи, она уверенно выбрала путь к Убежищу, и они потащились вперед, увязая во влажной почве и путаясь в густой траве. Понедельник насвистывал по дороге - с тем же блаженным безразличием к мелодии, по поводу которого несколько часов назад прошелся Миляга.

- Ты знаешь, что должно произойти завтра? - спросила у него Юдит, почти завидуя этой странной безмятежности.

- Ну, типа того, - сказал он. - Вон Небеса, видишь? А Босс сделает так, что мы сможем туда попасть. Классно погуляем.

- А ты не боишься? - сказала она.

- Чего?

- Все изменится.

- Это хорошо, - сказал он. - Лично меня этот мир уже затрахал.

Потом он снова принялся свистеть и продолжал этим заниматься на протяжении следующих ста ярдов, до тех пор пока звук, более настойчивый, чем его свист, не заставил его замолчать.

- Послушай-ка.

Чем ближе они приближались к роще, тем гуще кишела жизнь в воздухе и траве, но так как ветер дул в противоположном направлении, то гул, исходящий от этого скопления живых существ, они услышали только сейчас.

- Птицы и пчелы, - заметил Понедельник. - Охренеть, сколько...

С каждым шагом масштабы собравшегося впереди парламента становились все более очевидными. Хотя лунный свет не слишком глубоко проникал сквозь листву, было ясно, что на каждой ветке каждого дерева вокруг Убежища - вплоть до самого крохотного сучка - сидят, прижавшись друг к другу, птицы. Их запах ударил им в ноздри; их крики - в уши.

- Ну и насрут же они на наши головы, - сказал Понедельник. - А то и просто задохнемся.

Насекомые превратились в живой занавес между ними и рощей - такой плотный, что через несколько шагов они отказались от попыток отмахнуться от них и, неся трупы погибших на лбах и щеках и чувствуя, как в волосах у них трепыхаются бесчисленные застрявшие создания, пустились бегом к цели своего путешествия. Теперь стали попадаться птицы и в траве - очевидно, члены нижней палаты парламента, которым не нашлось места на ветках. Вопящими стаями они вылетали из-под ног бегущих, и их тревога передалась верхней палате. Начался оглушительный подъем такого огромного числа птиц, что их яростное неистовство вызвало настоящий листопад. Когда Юдит и Понедельник достигли рощи, им пришлось бежать через двойной дождь: один - зеленый - падал вниз, другой - покрытый перьями - вверх.

Ускорив бег, Юдит обогнала Понедельника и ринулась вокруг Убежища (стены его были черны от насекомых) по направлению к двери. На пороге она замерла. Внутри, неподалеку от края мозаики, горел небольшой костер.

- Какой-то пидор нас опередил, - заметил Понедельник.

- Я никого не вижу.

Он указал на бесформенную груду, лежащую на полу по другую сторону костра. Его глаза, более привычные к виду существ в лохмотьях, первыми обнаружили того, кто развел костер. Она шагнула в Убежище, уже зная, кто это существо, хотя оно пока не поднимало головы. Да и как она могла этого не знать? Уже трижды - один раз здесь, второй раз в Изорддеррексе и третий раз, совсем недавно, в Башне Tabula Rasa - этот человек вторгался в ее жизнь самым неожиданным образом, словно для того чтобы доказать свои собственные, не так уж давно произнесенные слова о том, что судьбы их переплетены, потому что они - два сапога пара.

- Дауд?

Он не пошевелился.

- Нож, - сказала она Понедельнику.

Он передал его ей, и, вооружившись, она двинулась через Убежище по направлению к бесформенной груде. Руки Дауда были скрещены у него на груди, словно он предполагал скончаться на этом самом месте. Глаза его были закрыты, но это была единственная часть его лица, к которой было применимо это слово. Все остальное было обнажено до кости, и несмотря на свои баснословные способности к выздоровлению, он так и не смог оправиться от нанесенного Целестиной ущерба. И все же он дышал, хотя и слабо, а также время от времени постанывал себе под нос, словно видя сны о праведной мести. Ею чуть было не овладело искушение убить его во сне, чтобы здесь и сейчас положить конец этой плачевной истории. Но ей было интересно узнать, как он оказался здесь. Совершил ли он неудачную попытку возвращения в Изорддеррекс или он ожидал кого-то, кто должен вернуться оттуда? Все могло обрести значение в эти изменчивые времена, и хотя в ее нынешнем безжалостном настроении она вполне могла его прикончить, он всегда был подручным в делах более великих душ и, возможно, еще способен принести некоторую пользу в роли вестника. Она опустилась перед ним на корточки и вновь произнесла его имя, едва не заглушенное криками возвращающихся на крышу птиц. Он медленно открыл глаза, и их блеск слился с влажным сверканием освежеванных черт.

- Ты только посмотри на себя, - сказал он. - Ты вся сияешь, дорогуша. - Это была реплика из бульварной комедии, и несмотря на свое плачевное состояние он произнес ее с посылом. - Я, конечно, выгляжу просто непристойно. Не придвинешься ли ты ко мне поближе? Боюсь, во мне осталось не слишком много громкости.

Она заколебалась. Несмотря на то что он был на грани жизни и смерти, его склонность к злу была безгранична, а осколки Оси, по-прежнему остававшиеся в его теле, могли придать ему силу, достаточную для того, чтобы причинить ей вред.

- Мне тебя и отсюда прекрасно слышно, - сказала она.

- Так громко я смогу произнести только сто слов, - продолжал торговаться он. - А шепотом - в два раза больше.

- Разве нам что-то осталось сказать друг другу?

- Ах, - сказал он. - Так много. Ты ведь думаешь, что обо всех все знаешь, верно? Обо мне, Сартори, Годольфине. А теперь даже и о Примирителе. Но одна история тебе неизвестна.

- Вот как? - сказала она, не особенно заинтригованная. - И чья же?

- Ближе.

- Я буду слушать тебя только с того места, где стою.

Он посмотрел на нее злобно.

- Слушай, ну и сука же ты, в самом деле.

- А ты зря тратишь слова. Если у тебя есть, что сказать, скажи. Чьей истории я не знаю?

Перед ответом он выдержал паузу, стараясь выжать из ситуации все то немногое драматическое напряжение, которое в ней имелось. Наконец он сказал:

- Истории Отца.

- Какого отца?

- Разве Отец не один? Хапексамендиоса, конечно. Туземца. Незримого. Владыки Первого Доминиона.

- Ты не знаешь Его истории, - сказала она.

С неожиданной быстротой он потянулся к ней и схватил ее за руку, прежде чем она успела отпрянуть. Понедельник заметил нападение и ринулся на помощь, но прежде чем он успел сокрушить Дауда, она остановила его и отослала обратно к костру.

- Все в порядке, - сказала она ему. - Он не причинит мне никакого вреда. Не так ли? - Она пристально посмотрела на Дауда. - Не так ли? - повторила она снова. - Ты не можешь позволить себе потерять меня. Я - последняя зрительница, которая у тебя осталась, и ты об этом знаешь. Если ты не расскажешь эту историю мне, ты уже не расскажешь ее никому. Во всяком случае, по эту сторону Ада.

Дауд смиренно согласился.

- Это верно, - сказал он.

- Так рассказывай. Сними с души этот камень.

С трудом он набрал воздуха в легкие и приступил к рассказу.

- Ты знаешь, что я видел Его один раз, - сказал он. - Его, Отца всей Имаджики. Он явился мне в пустыне.

- Он явился в человеческом обличье, не так ли? - спросила она, не скрывая своего скептицизма.

- Не вполне. Его голос звучал из Первого Доминиона, но в Просвете, знаешь, я видел кое-какие намеки.

- И как же Он выглядел?

- Как человек, насколько я смог разглядеть.

- Или вообразить.

- Может быть, - сказал Дауд. - Но то, что он сказал мне, я слышал на самом деле.

- Ну да. Он сказал, что вознесет тебя, сделает своим сводником. Все это ты мне уже рассказывал, Дауд.

- Не все, - сказал он. - Увидев Его, я вернулся в Пятый Доминион, используя заклинания, которые Он прошептал мне, чтобы пересечь Ин Ово. И я прочесал вдоль и поперек весь Лондон в поисках женщины, которая будет благословенна между женами.

- И ты нашел Целестину?

- Да, я нашел Целестину. Причем не где-нибудь, а в Тайберне. Она смотрела, как вешают преступников. Не знаю, почему я выбрал именно ее. Может быть, потому, что она громко расхохоталась, когда приговоренный поцеловал петлю, я я подумал, что в этой женщине нет ни грана сентиментальности, и она не станет плакать и завывать, если ее заберут в другой Доминион. Она не была красивой, даже тогда, но в ней была ясность, понимаешь? У некоторых актрис она есть. У великих актрис. Лицо, которое может выразить крайнюю степень чувства и при этом не потерять своей возвышенности. Возможно, я слегка увлекся ею... - Губы его задрожали. - Я был вполне способен на это, когда был моложе. Ну... и я познакомился с ней и сказал, что хочу показать ей сон наяву, нечто такое, что она никогда не забудет. Сначала она не соглашалась, но в те годы своими речами я и луну мог заставить улыбнуться или нахмуриться, так что в конце концов она позволила мне одурманить ее чарами и увезти отсюда. Ну и путешествие у нас было, доложу я тебе. Четыре месяца, через Доминионы. Но в конце концов я доставил ее на место - назад, к Просвету...

- И что случилось?

- Он открылся.

- И?

- Я увидел Божий Град.

Наконец-то она услышала от него нечто такое, что ее заинтересовало.

- Как он выглядел?

- Я видел его только мельком...

Она сдалась и, наклонившись к нему, повторила свой вопрос в нескольких дюймах от его изуродованного лица.

- Как он выглядел?

- Просторный, сверкающий и совершенный.

- Золотой?

- Все цвета радуги. Но я видел его лишь мельком. Потом стены словно взорвались, и что-то протянулось за Целестиной и утащило ее внутрь.

- Ты видел, что это было?

- Я много раз прокручивал этот момент у себя в голове. Иногда мне кажется, что это была сеть, иногда - облако. Я не знаю. Но что бы это ни было, оно утащило ее с собой.

- Ты, конечно же, попытался ей помочь, - сказала Юдит.

- Нет, я обосрался и уполз. Что я мог поделать? Она принадлежала Господу. И, если смотреть на вещи широко, разве не оказалась она в конце концов счастливицей?

- Похищенная и изнасилованная?

- Похищенная, изнасилованная и обретшая частицу божественности. А я - тот, кто выполнил труднейшее поручение - кем оказался я?

- Сводником.

- Да, сводником. В любом случае, она мне отомстила, - сказал он кисло. - Ты только посмотри на меня! Она должна быть более чем удовлетворена.

Это было правдой. Жизнь, которую не под силу оказалось истребить ни Оскару, ни Кезуар, Целестина практически вытрясла из его тела, и теперь она держалась на тоненькой-тоненькой ниточке.

- Так это и есть история Отца? - спросила Юдит. - Большую часть ее мне приходилось слышать и раньше.

- Это история. Но в чем ее мораль?

- Скажи мне.

Он едва заметно покачал головой. - Не знаю, смеешься ты надо мной или нет.

- Я ведь слушаю тебя, верно? Будь благодарен и за это. Мог бы сейчас подыхать тут без единого зрителя.

- Да, но ведь этого не случилось? Конечно, ты могла прийти сюда уже после моей смерти. А может быть, вообще не пришла бы. Но наши жизни вновь пересеклись - в последний раз. Это сама судьба говорит мне, чтобы я облегчил душу.

- От чего?

- Сейчас я тебе расскажу. - Вновь затрудненный вдох. - Все эти годы я размышлял над тем, почему Бог выбрал жалкого представителя актерской братии, поднял его из грязи и послал через три Доминиона себе за женщиной?

- Ему нужен был Примиритель.

- А у себя в городе Он не мог найти жену? - сказал Дауд. - Тебе не кажется это немножечко странным? Кроме того, почему Его вообще волнует, примирена ли Имаджика или нет?

Вопрос показался ей точным. Действительно, Бог, который замуровал себя в своем собственном городе и не проявил никакого желания разрушить стену между своим Доминионом и остальными, вдруг ни с того ни с сего добыл себе невесту на краю света, чтобы она родила Ему ребенка, который разрушит все стены в мире...

- Действительно, странно, - сказала она.

- Вот и я тоже так считаю.

- И у тебя есть какие-нибудь догадки?

- Я бы не сказал... Но я так думаю, у Него должна была быть какая-то цель, иначе к чему вся эта заваруха?

- Здесь какая-то интрига...

- Боги не плетут интриги. Они творят. Они защищают. Они карают.

- Так чем же Он, по-твоему, был занят?

- Вот в этом вся соль. Может быть, ты сумеешь это выяснить. Может быть, это уже выяснили другие Примирители.

- Другие?

- Те сыновья, которых Он посылал на Землю до Сартори. Может быть, они поняли, какую цель Он преследует, и отказались следовать Его воле?

Да, эту мысль стоило обдумать.

- Может быть, Христос умер вовсе не для того, чтобы спасти смертного человека от его грехов, а для того...

-... чтобы спасти его от своего Отца?

- Да.

Она подумала о видении, которое открылось ей над Бостонской Чашей - ужасное зрелище города, да и, судя по всему, всего Доминиона, залитого необоримой чернотой, - и тело ее, которому не раз приходилось биться в припадках и судорогах после всех тех мук, что на нее обрушивались, неожиданно замерло. В ней не было ни паники, ни исступления - только бездонный ледяной ужас.

- Что же мне делать?

- Не знаю, дорогуша. Ты вольна делать все, что тебе захочется, помни об этом.

Несколько часов назад, сидя на пороге вместе с Клемом, она чувствовала горечь обиды и разочарования, сознавая, что для нее нет места в Евангелии Примирения. Теперь же это обстоятельство, похоже, могло подарить ей тонкую нить надежды. Как Дауд не раз заявлял в Башне, она не принадлежит теперь никому. Род Годольфинов угас, Кезуар погибла. Миляга пошел по стопам Христа, а Сартори либо занят строительством Нового Изорддеррекса, либо копает себе могилу. Она была сама по себе, а в мире, где все остальные были ослеплены страстью или долгом, подобное состояние имело свои выгоды. Возможно, только она сможет увидеть ситуацию со стороны и вынести беспристрастное суждение.

- Выбрать будет трудновато, - сказала она.

- Может быть, тебе лучше вообще забыть все, о чем я говорил, дорогуша, - сказал Дауд. С каждой фразой его голос становился все слабее, но он изо всех сил старался сохранить свой беспечный тон. - Просто сплетня парня из актерской братии.

- Если я попытаюсь остановить Примирение...

- Ты плюнешь в лицо Отцу, Сыну, а возможно, и Святому духу.

- А если я не стану этого делать?

- То на тебе будет лежать ответственность за все, что произойдет.

- Почему?

- Потому... - Голос его так ослабел, что даже треск разведенного им костра был громче. -... потому что я думаю, что только ты сможешь его остановить...

Сжимавшая ее рука разжалась.

-... ну... - сказал он. -... вот и все...

Глаза его стали закрываться.

-... одна последняя просьба, дорогуша? - сказал он.

- Да?

- Может быть, я прошу слишком многого...

- Чего же?

-... я вот все думаю... могла бы ты... простить меня? Я знаю, это нелепо... но мне не хотелось бы умереть, зная, что ты презираешь меня...

Она вспомнила о той жестокой шутке, которую он сыграл с Кезуар, когда та молила его о милосердии. Пока она колебалась, вновь раздался его шепот.

-... ведь мы были... два сапога... пара, а?

Она протянула руку, чтобы дотронуться до него и постараться утешить хотя бы немного, но не успели ее пальцы коснуться его тела, как дыхание его прервалось, а глаза окончательно закрылись. Она испустила сдавленный стон. Здравому смыслу вопреки, она ощутила горькое чувство потери.

- Что-то не так? - спросил Понедельник.

Она поднялась на ноги. - Это зависит от твоей точки зрения, - сказала она, заимствуя дух комедийного фатализма у того, чей труп лежал у ее ног. Этот тон стоит порепетировать. Он вполне ей может пригодиться в ближайшие несколько часов. - Не дашь мне сигарету? - спросила она у Понедельника.

Понедельник выудил пачку из кармана и швырнул ей. Она вытащила одну сигарету и бросила пачку назад. Подойдя к костру, она вытащила горящую с одного конца палочку и прикурила.

- Что с парнем такое?

- Он мертв.

- И что мы будем делать?

А действительно, что? Если на ее дороге и есть развилка, то она именно здесь. Должна ли она предотвратить Примирение - это будет нетрудно, камни лежат у нее под ногами - и позволить истории заклеймить ее разрушительницей? Или же она должна не препятствовать ему и допустить опасность того, что всем историям на свете будет положен конец?

- Сколько еще будет светло? - спросила она Понедельника.

Часы у него на руке входили в состав добычи, которую он притащил на Гамут-стрит из своего первого похода. Вычурным жестом он поднес их к лицу.

- Два с половиной часа, - ответил он.

Времени на действия оставалось так мало, не говоря уже о размышлениях. Но кое-что было уже ясно: возвращение в Клеркенуэлл вместе с Понедельником - это тупик. Миляга в данный момент выступает как подручный Незримого, и его не отговорить от намерения выполнить поручение Отца - в особенности, опираясь на слова такого человека, как Дауд, который всю свою жизнь провел не в ладах с правдой. Он станет утверждать, что эта исповедь была местью Дауда тем, кто остается в живых, последней отчаянной попыткой помешать тому торжеству, которое он знал, что не сможет разделить. И вполне возможно, так оно и было. Возможно, ее одурачили.

- Мы будем собирать камни или что? - спросил Понедельник.

- Да надо бы, - сказала она, не в силах оторваться от своих размышлений.

- Для чего они нужны?

- Ну, они... вроде тех камней, что кладут, чтобы перейти через ручей, - сказала она, скомкав конец фразы, так как новая мысль отвлекла ее.

Действительно, эти камни помогут ей перебраться через ручей, на другом берегу которого - Изорддеррекс. Путь открыт, и, быть может, совершив его, в эти последние часы она обретет подсказку, которая позволит ей сделать правильный выбор.

Она бросила сигарету в тлеющие угли и сказала:

- Тебе придется отвезти камни на Гамут-стрит самому, Понедельник.

- А ты куда?

- В Изорддеррекс.

- Почему?

- Это слишком сложно, чтобы объяснить. Тебе надо только поклясться мне, что сделаешь все в точности, как я скажу.

- Я готов, - сказал он.

- Хорошо. Слушай. Когда я исчезну, я хочу, чтобы ты отвез камни на Гамут-стрит и передал от меня несколько слов Миляге. Лично ему, понимаешь? Не доверяй больше никому, даже Клему.

- Понимаю, - сказал Понедельник, весь сияя от этой неожиданно свалившейся на него чести. - Что я должен ему сказать?

- Во-первых, куда я отправилась.

- В Изорддеррекс.

- Верно.

- А еще скажи ему... - Она задумалась на мгновение. -... скажи ему, что в Примирении таится опасность, и он не должен начинать его до тех пор, пока я снова не свяжусь с ним.

- В нем таится опасность, и он не должен начинать его до тех пор...

-... пока я снова не свяжусь с ним.

- Это я понял. Что-нибудь еще?

- Все, - сказала она. - Теперь мне остается только отыскать круг.

Она пристально оглядела мозаику в поисках едва заметных оттенков тона, которые отличали магические камни. По опыту она уже знала, что стоит их вынуть из углублений, как Изорддеррекский Экспресс отправится в путь, так что она попросила Понедельника подождать снаружи. Он выглядел обеспокоенно, но она сказала ему, что ей ничего не угрожает.

- Да нет, не в этом дело, - сказал он. - Я хочу знать, что означает твое послание. Ты говоришь, что Боссу угрожает опасность, так что же, это значит, что он не сможет открыть Доминионы?

- Я не знаю.

- Но я хочу увидеть Паташоку, и Л'Имби, и Изорддеррекс, - сказал он, перечисляя названия городов, словно заклинания.

- Я знаю об этом, - сказала она. - И поверь, мне так же хочется, чтобы Доминионы открылись, как и тебе.

Она испытующе заглянула ему в лицо, освещенное отблесками умирающего костра, пытаясь понять, удалось ли ей его успокоить, но при всей своей молодости он обладал редким умением скрывать свои чувства. Ей оставалось только верить в то, что он поставит свой долг вестника выше желания увидеть Имаджику и передаст если не точный текст, то хотя бы смысл ее послания Миляге.

- Ты должен сделать так, чтобы Миляга понял, в какой опасности он находится, - сказала она, надеясь пробудить в нем чувство ответственности.

- Да сделаю все, - сказал он, немного раздраженный ее настырностью.

На этом она закончила свои наставления и вернулась к поискам камней. Вместо того чтобы предложить ей помощь, он отошел к двери и оттуда спросил:

- Как ты вернешься?

Она уже нашла четыре камня, и птицы на крыше заново завели свою какофонию, судя по всему, ощутив, что внизу что-то происходит.

- Там видно будет, - ответила она.

Птицы неожиданно устремились ввысь. Понедельник опасливо попятился и шагнул за порог. Вынимая очередной камень, Юдит подняла на него взгляд. Ветер уже раздул в углях новое пламя, а теперь и пепел поднялся в воздух черным облаком, полностью скрыв из виду дверь. Она оглядела мозаику, проверяя, не забыт ли какой-нибудь камень, но покалывание и зуд, которые она помнила по своему первому путешествию, уже охватили все ее тело - двигатель заработал.

На этом самом месте Оскар говорил ей, что с каждым новым путешествием неприятные ощущения слабеют, и теперь она убедилась в его правоте. Стены уже расплывались вокруг нее, но она еще успела разглядеть сквозь пепельный вихрь призрак двери и запоздало пожалеть о том, что не догадалась бросить прощальный взгляд на этот мир, перед тем как его покинуть. Потом Убежище исчезло, и на нее навалился кошмарный бред Ин Ово. Легионы его пленников встрепенулись, почуяв ее приближение. Путешествуя в одиночку, она двигалась быстрее, чем в компании с Даудом (во всяком случае, так ей показалось), и проскочила опасную область еще до того, как Овиаты успели пуститься в погоню за ее иероглифом.

Стены подвала Греховодника оказались ярче, чем ей помнилось. Причиной этого оказалась лампа, горевшая на полу в ярде от границы круга. Рядом виднелась фигура с расплывчатым пятном вместо лица, которая двинулась на нее с дубиной в руках и уложила ее без сознания, прежде чем она успела вымолвить хоть слово в свою защиту.