О нравственном настроении чувствований

Зависть вообще

«Зависть горьку имате» (Иак.3, 14). С именем зависти тотчас представляется нам что-то черное, снедающее душу. Но такова и есть зависть. Она составляет печаль о счастье ближнего, изъявляет досаду на чужое добро. Неприятно обнаруживается она и во внешнем виде человека. Отличительные черты завистника: суxиe глаза, нахмуренные брови, выдающиеся плечи; от досады он трет своими пальцами. (Впрочем минутное желание или чужой вещи, например, какой либо комнатной, или чужого таланта, например, ловкости говорить, —еще не есть злая зависть. Это только грех своекорыстного пожелания. Оттого-то в этом грехе мы легко приносим сознание: «согрешил, позавидовал», говорим мы на сей раз). Не то зависть в настоящем смысле своего слова. В полном своем развитии оно есть постоянное злое чувство в душе, которое направлено или против одного какого либо человека или против разных лиц, к кому только будет случай выразиться ей. Но преимущественно, если не единственно, она бывает обращена в лицам знакомым и близким. Это например, соседи, сослуживцы, ровесники наши, родственники, а также имеющие между собой однородные занятия и желающие достигнуть одинаковых успехов, например, в однородной торговле или в какой либо промышленности. Чтоб питалась зависть, требуется постоянная совместная жизнь с тем, кому завидуют. (Человеку достойному, прекрасному, который в своем месте много терпит от завистников, очень хорошо живется там, где он бывает гостем: в чужом месте ему сочувствуют и здесь-то мы видим невольное и хоть временное уважение к истине и добродетели в лице его со стороны людей, в свою очередь также завистливых). Для зависти затем, как питающий ее материал необходимо требуется со стороны ближнего ум, ученость, заслуги, успехи дел, награды, возвышения, высшие к нему милости и покровительства. Таким образом, зависть не столько деревенский порок, сколько городской; место ей не столько между простолюдинами, сколько в высших кружках людей: Мардохеи и Даниилы боролись с ней при царских дворах.—Где же родопроисхождение ее или историческое начало? О, как сродна человеку зависть! Ее видим мы первою из страстей человеческих, -вслед же за самым грехопадением прародителей в раю. Ее встречаем в самой первой семье. Каин позавидовал своему брату Авелю, и—зависть его разразилась новым страшным грехом, который доселе потрясает душу. Но если от исторического начала зависти в целом роде человеческом обратимся и к частной жизни каждого человека, то прежде других страстей встретимся с признаками той же злой страсти. Первое недоброе чувство в младенцах замечается какое же, если не зависть? (Двое грудных детей питались от одной матери, и когда мать кормила одно дитя в виду другого, —другое рвалось от досады). Начинается зависть каждый раз оттого, когда чело-век увидит или услышит что либо лучшее в положении других, чем сам не владеет; например, видит он как другой строит себе большой дом, и—начинает завидовать; встречаешь равного себе со знакомь отличия, и—скорбит от зависти; слышит, как хвалят другого или хотят возвысить известного человека, и—вдруг будто кто-то укольнет его в самое сердце. Да, от зрения и слуха начинается каждый раз зависть. Скажут: «мы не завидуем, а только не миримся с тем, как не достойные люди везде успевают, как они не по своим способностям или направлению нравственному получают должности, награды или выгоды в жизни». Это, конечно, иное дело. Но в таком случае нет нашей печали о чужом счастье, а чувствуется одно сожаление: зачем же известный человек столько искателен или столько к нему пристрастны другие? нет тогда нашей досады на чужое добро, а выражается только благородное негодование к чьему либо недостоинству. Эти чувствования и проходят скоро, а не возрастают в зависть. Умный и богобоязненный христианин тем более не хочет завидовать незаслуженному и неправедному счастью ближнего.—Где же конец зависти? О, смерти для зависти нет, как и для страсти сребролюбия! Это грех, так сказать, бесконечный, зло постоянное. Другие страсти хоть на известное время замолкают, после того как человек удовлетворит им: а зависть—не так. Предоставьте сегодня завистнику то самое, чему он завидовал вчера: он действительно порадуется, но только на короткие минуты; завтра же он будет снова завидовать ближнему в других предметах. И по мере того, как делается счастливее соперник его, — он усиливаете свою досаду на счастливца. Наделите его всяким счастьем, — он и еще найдет чему позавидовать. Таким образом не в редкость примеры, что самые высшие лица, которым бы казалось нечего желать в положении низших, —завидуют этим низшим; например, царь Ахав позавидовал винограднику Навуфея. Зависть потому еще в высшей степени живучее чувство, что завистливый не останавливается на том, чтоб достигнуть тех же выгод или даров счастья, которые увидел у других и которых раньше сам не имел; нет! он досадует и на то, чем владеет или пользуется в равной мере с другими. Он хотел бы на сей раз достигнуть вот какого положения: «ему одному иметь те и другие преимущества, а другим быть безо всего, хоть бы другие и не меньше его заслуживали счастья». Словом, остается быть или нищим или порочным человеком, например, пьяницей, или низким до убожества, чтоб избегнуть ненасытимых глаз завистника, т. е. завистник не позавидует разве кошелю нищего или беспорядочной жизни нетрезвого или положению такого простяка, на которого никто не обращает внимания: этим только людям он все прощает.—Чего же, спрашивается, желает ненасытимая зависть? что ей нужно? Ее желания—самые низкие. Завистник—враг истины, которая на этот раз тем еще достопочтенее, что проявляется в самой жизни человека. Завистник не терпит ничего светлого. Все, что есть лучшего в людях, как-то: таланты, терпеливый и честный труд, благородная ревность, бескорыстие, — все это ему не нравится в ближних, потому что всему этому он завидует. Значит ему нужно видеть или только слабое или же прямо—порочное. Это выходит коршун, для которого хоть есть прекрасные луга с благоухающими цветами, чтоб во время полета останавливаться, но который между тем летит к местам гнилым и зловонным. И замечательно: завистник, столько по-видимому желающий себе одному добра, между тем часто идет против собственной пользы. Вот например, такой-то человек был прекрасным помощником ему по службе или на должности его, приносил истинную пользу и всем: но пробудилась в нем зависть к этому человеку, окрепла в душе его зависть, и—он старается удалить от себя доброго сотрудника. Не нужны и отличные успехи дела, не жалко и попуститься многим начатым предприятиям: лишь бы устранить от себя лицо, к которому зародилась и таится в душе зависть. (С такими-то примерами, т. е. когда завистник, очевидно, действует во вред себе, и еще не раз мы встретимся). Угнетает, например, высший низшего без всякого отчета пред своею совестью. На каждом шагу виноват пред ним низший, а в существе дела достойный человек: везде он так и отыскивает причины, чтоб завинить этого человека. Будто он поставил себе обязанностью всегда винить невинного. И думает он про себя, что законно поступает, что никогда не допустит себе позавидовать низшему лицу: между тем на деле выходит не так; он действуете по одной зависти во вред себе и общей пользе. Давид, когда побеждал врагов, кому же больше служил, как не Саулу? Чье же более устроил и утверждал благосостояние своими воинскими успехами, как не благосостояние престола Саулова? Но когда хор девиц прославил в песни больше его, чем Саула; с этой минуты, вполне можно так сказать, кто-то укольнул Саула в сердце, и Саул стал преследовать столь дорогого для себя и для всего государства человека.
После всего этого уже не трудно судить о преступном качестве зависти. Она вредит себе же самой. Завистник неспокоен, досадует на чужое добро, но без всякой почти пользы самому себе; потому что не успевает же каждый раз попрепятствовать счастью и успехам человека, которому завидует. Чувство зависти он, обыкновенно, скрывает от других и даже от самого себя; из приличия или по иным побуждениям он не всегда выражает зависть и в своих речах, — разве бледность лица иногда ему изменит. Но зависть затаенная, в пределах одной души его, еще больше теснит его грудь. А сколько он вредить ближним! Зависть—это причина самых разнообразных зол ближнему. Сказано: «иде же зависть и рвение, ту нестроение и всяка зла вещь». Потому между внутренними чувствами, которыми мы вредим ближним и себе, зависть занимает самое первое место: (потому-то относительно внутренних состояний человека, которые нужно исправить, о ней у нас первая речь). От зависти мы начинаем чувствовать к иным нерасположение, которое в его основе не понимаем и, не понимая, называем безотчетным; зависть побуждает нас к злоречию, к унижению достоинств и заслуг ближнего к оклеветанию, к объяснению его неоспоримых и многолетних трудов только счастливыми обстоятельствами. Завистник тотчас подставляет ногу достойному человеку, для которого открывается хороший ход, например, по службе. О, какому же злу несродна эта зависть! Нa что низкое она неспособна! На что светлое и доброе она не полагает своей черной печати! Не решается ли она на самые убийства? Как же тяжело иному целый век жить среди злых завистников! От зависти люди терзают друг друга, точно не люди, а звери.
И нам с тобой, христианин, нужно строже поверить себя: не часто ли и мы завидуем ближнему? Если так поверим себя, то и увидим следы зависти в расположениях своего сердца, и даже в словах и действиях в отношении к ближнему. Исцелиться же от этого недуга можем вот чем: не будем стыдиться принести сознание, хоть пред самими собой, что мы завистливы; станем пожалуй избегать бытности в тех местах или встреч с теми людьми, которые пробуждают в нас чувство зависти; такое наше обегательство людей будет вовсе не по отвращению к ним, как бы ко врагам нашим (если мы не развили в себе уже и ненависти в отношении к ним), не только доставит нам больше покоя; не будем иметь пристрастий земных: кому немногое нужно, тот и не завидует, но и со своей стороны пощадим ближнего, —не будем подавать ему поводов, чтоб он раздражался чувством зависти в отношении к нам: например, при людях завистливых с осторожностью следует хвалить других, а тем более говорить о собственных великих предприятиях или о таком замечательном деле, которое уже успели мы выполнить.

Зависть внешним преимуществам ближнего: красоте, богатству, уму и благосостоянию

«В злобе и зависти живуще» (Тит.3, 3). Именно зависть составляет жизнь, или движет жизнью, многих и многих. И так мы рассмотрим это злое чувство во всех жизненных его проявлениях, чтоб осудить его не вообще только, но и в частности. Так, например, есть своя, или особого рода, зависть мирская, иначе сказать: досада на какие либо внешние и земные преимущества ближнего. Начнем с того, что ближе представляется глазам: с «красоты телесной». Завидуют другому, что он красив лицом, что имеет стройный стан тела. Такую зависть выражают как не имеющие красоты, так и те, которые обладают ею: первые выражают зависть каким либо досадливым самоунижением, а вторые—оспариванием чужой красоты. Этот род зависти преимущественно свойствен женскому полу: досадно иной, что она не может нравиться, как нравятся за свою красоту другая и третья. Но природная красота— дар Божий: хорошо ли досадовать на Божий-то дар? за что не любить красивого или красивой, если не в их воле было родиться иными, хотя и от них зависит сохранить дольше свою красоту? А если красота честно, естественно сохраняется ими: это опять составляет заслугу их.—Завидуют чужому «богатству». Зависть богатства самая обыкновенная. Иной из бедных как-то и в душе своей имеет неприятное чувство к богачу без всякой вины со стороны богача, за одно то, что последний богат, между тем как «обоих их Господь сотвори» (Притч.22, 2), между тем как в правилах соборных сказано: «и богатства с правдою и благотворением не унижаем (Неокес.21)». Бедный думает про богатого: «несть падения оплоту, ниже прохода», т. е. ограды его стоят твердо, со всех сторон огородился он: «ниже вопля в стогнах» его, никто на него не нападает, нет в отношении к нему шума, не тужит он, как ему жить— содержаться и во время самой дороговизны на все. Но напрасно «ублажиша» (Пс.143, 14-15) богатого за это одно. Богатство вот в чем состоит: «чтоб не нуждаться в богатстве! А если иные и из самых богачей таковы, что «им же, есть Бог» (Пс.143, 15), т.е. если они люди богобоязненные и строгие по жизни, и если таким образом, имея всякое довольство, между тем ограничивают себя во всем ради спасения души? Что же тогда? в чем же завидовать им? не меньше ли они пользуются, чем иной бедный, теми чувственными удовольствиями, которые можно покупать деньгами? Да, для этих богачей весь внешний блеск их, как-то: большие комнаты, обилие всяких вещей, большие дворы, хорошие экипажи, сам денежный капитал, —все это для них как-то «скользит», или мало занимает их. А нередко бывают и такиe примеры, что «сквозь золото льются слезы». Впрочем не о том наша речь, будто богатство не составляет счастья в жизни, которым не следует дорожить, или будто богачи неприкосновенны, будто непременная доля их быть богатыми, будто они заслуженно пользуются богатством, между тем как другие не заслуживают этой доли, будто и мысли у других не должно быть относительно их, —зачем же они богаты (такого взгляда на свое положение они пожелали бы). Нет; но мы хотим только сказать, что и богатых Творец-Господь Бог: и их молитвы Он принимает. А мы от одного желания себе богатства не будем же богатыми. Что же нам досадовать, когда другие богаты, коли сами мы тоже не можем выйти в богачей? Напротив, по любви христианской мы должны и богачу сочувствовать в его довольстве или, так сказать, прощать ему от сердца счастье богатства, которым он обладает. Против зависти к богатству нужно поставить себя внутренне так, что без всякого смущения принимать слух, если и в неимоверной цифре тот и другой из знакомых наших имеют денежный капитал. (О том еще, что богатство приносит множество забот, что оно редких не опутывает или не привязывает к себе, что при нем трудно спастись, т. е. о злоупотреблении богатством, и не говорим здесь).—Завидуют власти, начальству» других. Это также неразумная зависть; потому что нельзя же всем быть начальниками, потому что начальников требуется не много. И несправедливая это зависть; потому что не всегда от воли и желаний человека зависит: быть или не быть ему начальником. И напрасна, или бесполезна она, потому что хоть и тяжело быть вторым или третьим лицом такому человеку, который по своим способностям, заслугам и летам мог бы кажется занять первое место, но все же он силой не может присвоить себе начальствование, не может сам себя произвести в начальника. А кто умно и честно себя держит на низшем месте, к тому и начальник иной раз обратится за советом, того и без имени начальника знают и уважают. (О том, что иные, имя в руках жезл начальнический, воздыхают о скромном подчинении, что дельные начальники пользуются малым временем даже и для своего отдыха, что вот так-то они часто бывают окружены завистниками, —тоже не говорим здесь).—«Завидуют уму, учености, ученым степеням и правам». Вот этого рода зависть самая сильная! К чужой красоте, например, мужской, многие вовсе не имеют зависти. Богачам также не каждый раз завидуют; потому что для одних богач и нужен, других он часто угощает, третьи в нем, кроме богатства (кошеля с деньгами), ничего не видать такого, чем бы он превосходил их, и потому не гоняются за ним. Притом, бедняк позавидует богачу только раз, да на том и остановится: сегодня такой-то человек богати завтра тоже; таким образом чувство зависти к богатому вновь не зарождается, а только питается. Затем, и начальниками в их начальствовании немногие же завидуют; скорее начальников осуждают, если видят их несоответствующими своему месту. Но совсем не те отношения к умному человеку, и при уме еще не любящему льстить другим. Умный – даровитый человек имеет, в самом себе внутреннюю силу на других. Он при каждой встрече с другими своим дельным суждением, тем более новыми какими либо почтенными трудами, дает почувствовать менее его умным и развитым свое превосходство пред ними. Отсюда-то зависть к нему со стороны других особенно бывает живуча. Отсюда прямое гонение на него. («Где богатому не завидуют, а умного не преследуют», обратилось в пословицу? Людям же посредственного, а тем более слабого ума, на этот раз лучше всех живется на свете). Но зависть чужому уму также несправедливая и бесполезная. За отличные умственные дарования ближнего надобно бы только воздавать славу высочайше-премудрому Богу. Затем, в возможной мере развивать свой ум и искать образования никому не отказано. А ученому достигнуть его учености или потрудиться составить какое либо ученое произведете (сочинение) никто же со стороны не помогал. Чем бы завидовать чужому уму, пусть бы завистник сам развивал себя в познаниях. Не завидует же может быть умный, ученый человек нашему денежному капиталу: отчего же мы завидуем его уму? Видно, нам хочется чтоб ум то и познания сами собой, пришли к нам, без всякого труда с нашей стороны, так как труд свой, мы сочли за лучшее на этот раз обратить к приобретению денег.—Притом, завидуя умному, не убавим же мы у него способностей; напротив, своею привязчивостью в духе критики к его мыслям, произведениям и действиям скорее подвинем его вперед, к большей еще сообразительности и опытности. До если чья либо зависть умному и честно-деловому человеку обнаруживается и преследованием его, унижением его труда, и если от всего этого он упадает духом, расслабевает способностями и таким образом делает опущения против пользы своей и общей, это уже падает на ответственность завистников. Наконец, есть еще умность, просвещенность другого рода, которую можно иметь каждому и без книжной учености:... это умные дела человека, умная его жизнь. Святые подвижники не учились же в академиях, которых во времена многих из них совсем не было: но их умные изречения, как плод духовных опытов их в жизни, и ныне самыми умными приводятся в разговоре и сочинениях в виде свидетельств. (О том, что умные и даровитые люди часто предаются пылким страстям, особенно нетрезвости, что они делаются холодными к Богу и маловерующими, т.е. о злоупотреблениях умственными дарованиями и ученостью, здесь рассуждение также оставляем).—«Завидуют вообще счастью или благоденствию других, например, что у иного есть дети, другой прекрасно устраивает участь своих дочерей замужеством, третий имеет уже и внучат, четвертый счастлив своею женою, пятый при всем этом пользуется хорошим здоровьем или спокойным местом службы». Но виновата ли наш ближний, что его-то жизнь течет счастливо, а наша—нет? Что нам пользы, если мы, так сказать, запрещаем (в своей души) пользоваться ему каким либо счастьем, коли у нас самих нет этого счастья при самом усилии иметь его? Не часто ли бывает каждому свое счастье? не обманываемся ли еще мы иной раз относительно счастья известного человека, судя по его наружности? (Например, говорят: «он счастлив в детях». На деле же выходит не то. Дети отцу известнее и быть может отец несет тяжелую борьбу с направлением и худыми наклонностями своих детей). Не может ли прийти время и для нашего счастья? А самое главное: не ожидаем ли мы другой, вечной жизни, где Господь Бог уравняет наши доли, —кому чего Он не додал здесь, тем воздаст там? (О том же, что и самые крепкие духом люди в счастье и довольства забываются, готовы сказать себе: «не поколеблюсь во век» (Пс.29, 7), «что мне, —знать никого не хочу»; что вообще счастливая и благоденственная жизнь легко усыпляет человека и только Божии посещения могут разбудить его от такого усыпления (Пс.77, 34), т. е. о злоупотреблениях земным счастьем, опять не ведем здесь речи; потому что могли бы конечно и сами мы, но в то же время и не могли—если б положились на Божию помощь—злоупотреблять своим счастьем). Итак, умный христианин! Ни какому внешнему благосостоянию и преимуществу других пред тобой «любы» твоя да «не завидит» (1Кор.13, 4). Совершенством христианской братской любви для тебя на сей раз может быть вот что: если видишь пред собой тот или другой дар земного счастья, пропусти к нему всех, не заботясь о себе, —останется, ли что на твою долю, лишь бы досталось другим.

Зависть по отношению к некоторым дарам духовным

«Ведяще бо, яко зависти ради предаша Его (Мф.27, 18) (Иисуса Христа). Как гордость бывает духовная, так точно и зависть. В чем состоит духовная зависть, лучше всего можем понять с примера иудейских первосвященников в отношении к Иисусу Христу. Иисус Христос не имел таких мирских и внешних преимуществ, которым бы можно было позавидовать в Нем. У Него не было ни богатства, ни дома, ни мирской власти. Но у Него была божественная мудрость, была трогающая сердца проповедь, была необыкновенная духовная власть, которой невольно повиновались торжники в храме, были неисчислимые благодеяния Его народу и чрезвычайные чудеса. И вот по мере того, как народ начал славить Его за эти качества, — стали завидовать Ему те, которые по своему званию и положению должны бы более или менее отличаться теми же качествами (кроме чудес)! Так-то и ныне есть завистники в этом роде. Например, завидуют архиерейскому или священническому сану; завидуют проповеднику слова Божия, — его талантам, усердию и успехам в проповеди; тем более можно встретить завистников человеку среди мирян, который усерден к церкви, часто говеет и приступает к святым тайнам, щедро подает милостыню, строго соблюдает посты. Чем же обнаруживается эта духовная зависть? Она особенно секретна и сам завистник должен употребить строгое испытание над собой, чтоб проследить ее в себе. Так например, она изобличается тайным отдалением от того лица, к которому обращена; тайным сожалением, что известное лицо слишком уже высоко поставлено (например, у архиерея и священника целуют при благословении руку, и—этому завидуют); —еще тайным и ни на чем не основанным подозрением, будто известное духовное лицо на своем высоком месте забывается. Более же ясно эта зависть выражается толкованием в противную сторону действий или только намерений человека набожного; говорит, например, что он ханжит, ищет себе славы или что, видно имеет на своей душе по прежней жизни много тяжких грехов, за, которые и замаливает Бога; случается, ревностного христианина прямо называют безумный, помешавшимся (1Кор.2, 14). Эта зависть обнаруживается еще советом, чтоб ревностный христианин оставил какой либо предпринимаемый подвиг или не продолжал бы более душеполезного дела: совет прелагается под предлогом доброжелательства; так например, советовали иудейские первосвященники Иисусу Христу, чтоб Он запретил народные приветствия Ему при входе в Иерусалим будто бы для своей же пользы (Мф.19, 39). Здеcь оправдываются слова: «ревнуют по вам не добре» (Гал.4, 17). Если же у духовной зависти нет сил повредить ближнему, в таком случае она выражается странно, по детски (Так когда св. Тихон Задонский, живя в покое, проходил по монастырской ограде, то монастырская прислуга вслед его делала разные смешные телодвижения. Так один богатый человек строил богадельню, а другой некто не из простых же лиц позавидовал ему и всячески старался, остановить его от доброго дела. Завистник дошел до такой нескромности, что однажды встретившись со строителем богадельни в дороге, схвати палку и погнался за последним, говоря только лишь одно: «зачем строишь богадельню?»). Наконец, она и может усилиться до ненависти. В таком случае она преследует невинное лицо на самом деле, как или чем только может; тогда сбываются слова: «вcи хотящии благочестно жити, гоними будут» (2Тим.3, 12). Эта ненависть имеет свой особенный характер. Сильнее и опаснее ее нет. Всякая иная скорее может пройти, например, вследствие понесенной обиды. И обиду и личное оскорбление пожалуй забудут. А здесь хоть нет вовсе обиды или оскорбления, между тем ненависть не прохводит; потому что причина-то ее (зависть) не уничтожается. Иной человек и будет по природе добр. Но зависть мало по малу подавляет в нем доброту, —не ко всем, а собственно к тому, кто возбуждает ее в нем своею благочестивою жизнью. Да; по опытам духовной жизни это верно, что и самый благородный и добродушный человек делается злым и жестоким, если разовьет в себе к кому либо духовную зависть до ненависти. Тут у зависти и немало бывает противоречий. Она и хвалит и хулит человека, и уважает его и пренебрегает им; она друга или доброжелателя, которым бы надлежало дорожить, почитает своим врагом. И то уже тяжело человеку, когда завидуют ему за одни естественные таланты. Но когда кто кроме естественных талантов отличается христианскою ревностью, строгим духовным направлением: тогда война против этого человека поднимается вдвойне. Тогда возникают и убийственные замыслы: «убиваете и завидите» (Иак.4, 2).
Как же надобно судить о нравственном вменении духовной зависти? Если слово Божие и предсказывает о святых людях: «будете, ненавидимы» (Мф.10, 22), «гоними будут» (2Тим.3, 12); то без coмнения, это предсказание только соответствует делу или берется с самого дела. Но мог бы и должен бы каждый в отношении к благочестивому человеку поступать иначе. Нет; завистник святому делу есть враг добра, враг Христа. Если б он искренно любил Христа, то, и не делая в ином случай сам доброго, радовался бы христианской добродетели в других; с сочувствием принимал бы всякое дело, которое совершают другие во имя Христа и которое служит к славе Христовой; успех ближнего на сей раз он признавал бы будто собственным успехом. Не удивительно ли жалеть благодати Божией для других, например, когда кто часто приобщается св. таин Христовых или заслуженно удостаивается высшего духовного сана!? как это и святые то дела поставят поводом к раздору и несогласиям?! сколько разрушается самых добрых христианских предприятий единственно по духовной зависти! не падают ли иногда целые православные миссии от этой подруги врагу—дьяволу? —О, православный христианин! строго стереги твое сердце, чтоб не затаилась в нем духовная зависть и даже на короткое время. Дафна и Авирона, живших в строжайшие времена Ветхого Завета, поглотила земля, когда они позавидовали священству Аарона и от зависти возмутились (Числ.16, 10-11).

Зависть возможности другому грешить

«Ниже завиди творящим беззаконие» (Пс.36, 1). Это зависть противная духовной: завидуют ближнему и в том, что он успевает в делах, неодобряемых совестью и вредных для души. Вот например, такой-то человек на своей должности наживает себе темными путями деньги: другой, который занимает подобную должность или только равен ему по летам службы, очень досадует, что не имеет возможности так же наживать себе состояние. Или вот кто либо пользуется средствами и случаями проводить время в светских наслаждениях и увеселениях, например, бывать на гуляньях и в театрах, числиться постоянным членом клуба, делает у себя вечера, жить с целью этой веселой жизни в столице или городе, а не остается в глухом селе: и ему иные завидуют, почитая себя несчастными за то, что не имеют средств также возвеселиться «со други» (Лк.15, 29). Но этих завистников можно спросить: «что же, согласны ли они позавидовать и той участи в будущем свете, какая может постигнуть их соперника на сей раз? Нет! не завидовать надобно успехам этого человека, а пожалеть о его заблуждениях и увлечениях; не досадовать следует в виду его успехов, а порадоваться за свое положение, что мы-то далеки от подобных соблазнов. Затем, есть своего рода вред и для этого человека, если еще завидуют ему. Зависть других поощряет его к пороку, располагает его думать, будто он не худо поступает, коли стоит ему завидовать.—Нет, христианин! Ты не «завиди творящем беззаконие», потому что они идут не той дорогой, которою нужно идти, потому что губят себя.

Соревнование ближнему в делах суетных или прямо порочных

«Ничто же по рвению» (Фил.2.3). Нужно соревновать другим в добром (1Кор.12, 31), например в покаянии или молитве: эта ревность была бы полезнейшая и богоугодная. Между тем, соревнуют в суетном, а иногда прямо в худом. Это соревнование не одно с завистью. Соревнивый уже ее досадует на то, что ближний его владеет каким либо преимуществом; но сам старается иметь то же преимущество или пользоваться тою же самою вещью. Это значит завидовать ближнему на самой практике, или точнее сказать: значить стараться перещеголять других в суете и грехах. Так например: появился новый наряд на известном лице, и вот через самое короткое время тот же наряд показывают на себе и другая и третья личность хотя наряд и не представляет ни удобства к употреблению, ни особенной красоты, и хотя он вовсе не по средствам для подражателей. Так кто либо построил себе по вкусу экипаж: не уступает ему и знакомый его, старается еще дороже завести себе того же фасона экипаж. (Вообще надобно заметить, этой внешности, т.е. при выходе и выезде другого, люди больше завидуют, чем внутренней домашней жизни его, которая менее бывает известна им). Так один два успели угодливостью войти в милость к начальнику или старшему влиятельному лицу: являются подражатели им, которые хотят еще превзойти их изобретением средств к тому, чтоб пользоваться милостью того же высшего лица. И сколько-сколько можно указать примеров соревнования ближнему в суете и пороках! Но где же собственный взгляд на дело? где предварительное размышление о том, — стоит ли подражать другим, например, в том, что только бросается в глаза или льстит самолюбию и тщеславию? — Ты, христианин, соревнуй другим в одних добрых качествах и делах, притом—не с тем, чтоб унизить их пред собой, но чтоб достигнуть одинакового с ними или еще большего совершенства для пользы своей и для благоугождения Богу. Эта ревность полезна даже и в том случае, когда бы кто начал трудиться для добра решительно из подражания другим или пожалуй по одному чувству зависти (Фил.1, 18).

Тайные недоброжелательства ближним

«Любы... радуется же о истине» (1Кор.13, 6). Зависти вообще свойственно желать, чтоб другие не пользовались счастьем. Но тайные недоброжелательства—нечто отдельное от нее. Они часто бывают только минутным чувством. Иной человек будто и не завидует другому, но в то же время не желает им успеха: сам по себе он тоже или не хочет или не может воспользоваться тем самым, в чем они надеются успеть, но в то же время и не соизволяет им на ожидаемые успехи. (Pечь наша, без сомнения, не о таких успехах, которых и совсем не должно быть. Например, когда бы кто искал должности, будучи вовсе неспособен к этой должности и недостоин ее: в таком случай не только не грешно пожелать неуспеха, напротив—следует употребить возможные меры, чтоб отвлечь человека от успеха в его искании. Нет; мы имеем в виду успехи в чем либо нравственно-позволительном и безвредном). Вот например, человек начинает какое либо полезное дело: мы сознаем полезность его дела, однако втайне говорим себе: «пусть бы была помеха его делу». Или вот иного хотят наградить: мы сознаем по совести его заслуги; однако были бы довольны, если б он остался без награды. Желаем также иному в душе переместиться куда либо от нас или заболеть или даже умереть. Да; иной раз втайне желаем мы кому либо и самой смерти, желаем не как либо злодейски, а как де умирают все прочие. Еще повторю: странно именно то, что в основании всех этих желаний и не имеем мы в виду ничего полезного для ближних наших и не видим для самих себя выгоды или интереса. Выходит: «ни себе ни другим». И сколько подобных недоброжелательств таим мы в своем сердце! Но это не мелочи, которые можно оставить без внимания. Нет; подобными недоброжелательствами мы разрушаем в самом основании естественные свои отношения к ближним: будто все враги нам, коли мы не желаем никому добрых успехов! Где же, притом, справедливость у нас, если без всякой причины не соизволяем мы в своей душе успехам ближнего? Тем более эти тайные недоброжелательства противны христианской братской любви. Дух этой любви таков: ближний для нас то же самое, что мы сами; мы не должны искать своего, чтоб найти свое: потому что кто ищет только своего, хоть часто и не находит своего; мы должны желать другим счастья даже и тогда, как сами бываем застигнуты несчастьем, —желать ближнему добрых успехов, когда сами мало успеваем. Правда, трудно для нашего ветхого человека возвыситься до этой степени в любви в ближнему. Но эта «любы», которая «не ищет своих си» (1Кор.13.6), составляет наш долг, или образец (идеал), к которому мы должны стремиться. Пример этой самоотверженной любви показал нам Спаситель наш во многих случаях; так когда в саду гефсиманском пришли взять Его на страдания и взяли, Он между тем заботился о покое своих учеников. За то любовь к ближнему в этом духе самая приятная пред Богом: это любовь ангельская.—Но и ни чья недоброжелательная душа не может же скрыться от Бога. Пусть ближний наш не догадывается, как мы ему недоброжелательствуем; пусть он смотрит прямо в лицо нам, и однако ничего не предполагает в нас против себя: но пред Всеведущим каждое злое движение сердца нашего открыто. Притом можно ли ручаться за то, что мы не оправдаем на деле тайного своего недоброжелательства, если представится к тому случай, если будем находиться в искушении— сделать вред ближнему? Таким образом повторяю—нельзя оставлять в душе просто, или на произвол самой души, тайные недоброжелательства ближнему, хоть бы они происходили и не от вражды, хоть бы не обнаруживались ничем вредным на деле.—Они виновны еще тем, что обыкновенно сопровождаются коварством-изменою на языке. ГОворят другому: «желаю вам счастья и успехов в делах», между тем как в душе таят совсем противные намерения; или же подписываются в письмах: «ваш доброжелатель, готовый к услугам вам», тогда как совсем нет доброжелательства, нет готовности услужить даже и в том самом деле, которое бывает предметом письма. — Как же нам с тобой, христианин, не быть тайными недоброжелателями? —Будем строже поверять свои чувствования в отношении к ближнему и недоброжелательства покажутся нам самим отвратительными. А что нам будет отвратительно, от того уже не трудно отречься. Если же и затем они будут возвращаться к нам или же против воли нашей будут возникать в нас: в таком случае будем подавлять их в себе смиренною мыслью, но и успокоимся, что они больше не оскверняют нашего сердца. Хорошо на сей раз поставлять себя ко всем ближним приблизительно в такие чувства, как мать относится к своим детям. Вот мать уже всегда и непременно желает своим детям благополучия и успехов, как только понимает это благополучие и успехи! И, о! Если б так-то мы были доброжелательны ко всем и каждому!

Злоумышленность против ближнего на деле

«Скрыша сеть... мне» (Пс.139, 5). Это значит копать пред другим яму, или не просто не доброжелательствовать ближнему, не обнаруживая ничем вредным своего недоброжелательства, а тем более не то чтоб подвергнуть кого либо законной ответственности за проступок или остановить иного от зла, которое было бы вредно для него самого. Нет! Это значит уже на деле злоумышлять против ближнего, и злоумышлять особенным образом, тайными путями, под скромным молчанием, иногда же и под дружескою улыбкою. Пример такого злоумышления видим в судьбе пророка Даниила. Придворные, среди которых жил Даниил, не зная на чем уловить праведника, придумали уговорить царя к изданию указа, чтоб никто и ни о чем не просил для себя в продолжение 30 дней, кроме царя. Знали они, что Даниил нарушит этот указ, что праведник не оставит ежедневной своей молитвы истинному Богу. И по человеческим своим соображениям успели же погубить его, буквально ввергли его в ров (к голодным львам): только Промысл Божий не дал им окончательно погубить его жизнь (Дан.6, 4-23).— О, как противень Богу человек, который любит изрывать пред другими ямы! Противен он, потому что показывает в себе некоторое «художество на злое», покрывает злостью всю свою душу! Как противен такой человек ближнему! Об его кознях узнает ближний уже тогда, как ничем нельзя поправить дела, — как одна нога будет уже в изрытой им яме: будто он потешается над судьбою ближнего! Словом сказать: изрываемая ближнему яма такое зло пред Богом, что Господь Бог иной раз не только не дает исполниться этому злу, но и обращает его на главу злоумышленника: «ров изры, и ископа, и впадет в яму, юже содела. Обратится болезнь его на главу его» (Пс.7, 16-17). Так вельможи, ввергнувшее невинного Даниила во львиный ров, сами туда были брошены: они не успели еще достигнуть дна во рву, как были растерзаны зверями (Дан.6, 24). Так некто Ахитофел, когда увидел, что царь Давид, которого он хотел лишить престола, одерживает победу, —поднял на себя руки. Так и предатель Иуда, увидев, что все сделал только на погибель своей головы, —пошел и удавился.—Да удержат тебя, христианин, эти примеры от решимости на злоумышление пред ближним!

Злорадование несчастью ближнего

«Да не порадуешися... в день погибели их» (Авд.12). Злорадования еще нет в том, когда кто бывает доволен, как раскрываются злоупотребления известного человека с неизбежным бесчестием для него или падает чей либо вредный проект какого дела. Нет! Здесь только видно благородное сочувствие торжествующей истине и прекращению или уменьшению зла. Злорадованием считается, когда ближний, которого постигло зло и несчастье которого вот иные радуются, ни пред делом ни пред ними не виноват или же не особенно виновен. Можно и зложелательствовать тайно ближнему, но еще не чувствовать и не выражать радости, когда зло уже на самом деле постигло его. Затем, если иной радуется неблагополучию своего врага, который сделал ему много обид, то здесь злорадование будто и ожидалось. Но без всякой причины не жалеть ближнего в несчастье, но без всякой со стороны его досады или обиды радоваться его несчастью, —только потому, что он превосходнее нас чем либо или более успевал в чем: это показывает каменную душу. Чем же, обыкновенно, выражается такое злорадование? —Чувством удовольствия, когда застигает ближнего что либо неприятное, например, когда ему отказали в просьбе или случилось с ним прямое неблагополучие, —болезнь, потеря службы и тому подобное. Завистник все смотрел невесело: а как только случилась беда с ближним, которому он завидовала, которого не любил, — тотчас же его взгляд проясняется: эта ясность, веселость его взгляда особенная, с злым оттенком, как и вообще ни одно чувство столь сильно не выражается в глазах, как зависть. Что другому печаль и горе, то для завистника составляет радость и удовольствие: несчастье ближнего он считает своим счастьем, неудачу его своим успехом, тревогу его—своим покоем.—Злорадование выражается и на словах, притом—не только заочно, но иной раз прямо в глаза. В таком случае оно более виновно, потому что это значит ругаться ближнему в несчастье его. Иногда говорит прямо: «что теперь каково тебе»? Иногда же намеренно ведут разговор о том, как хорошо этому человеку жилось дотоле, чтоб таким образом сильнее он чувствовал свое новое положение.—Нет! ты христианин, держись на сей раз таких правил: неприятностям и несчастью ближнего сострадай, как в свою очередь и радости его сочувствуй, сорадуйся. Сострадание ближнему гораздо для нас легче, чем сорадование; потому что в первом случае не требуется еще особенное самопринуждение по пословице: «лежачего не бьют», т.е. сострадание является само собой, а в последнем, т.е. чтоб счастливому не только не завидовать, но и сочувствовать, сорадоваться, —для этого нужна уже возвышенная, благородная душа. Ведь к зависти склонны все люди, как склонны и мы сами; например, иной высокопоставленный или даровитый — умный человек всегда может относительно себя думать, что если у него и немного врагов, то завистники ему едва ли не все. И так начнем хоть с легкого-то, т. е. чтоб не чувствовать удовольствия и не выражать радости, когда ближнего, нашего, того самого, который раньше красовался пред нами своим счастьем, постигло зпополучие.

Бесовское злорадование, т. е. греху невинного лица

«Нe радуйся о злодеющих» (Притч.24, 19). Бесовская радость противополагается ангельской радости. Как ангелы радуются на небе, когда грешник приносит покаяние, значит восстает от своего падения (Лк.15, 10): так бесы в преисподней радуются, когда праведник тяжко согрешит, значит падет со своей духовной высоты. Например, по замечанию святых подвижников, бесов очень радует чей либо блудный грех. Так же вот и некоторые из людей радуются падению невинной девицы, с особенным удовольствием передавая друг другу про такую новость: это выходит радость бесовская. Так же вот иные, увидят человека дотоле набожного падшим в какой либо тяжкий грех или явно-изобличенным в пороке, —торжествуют (повторяя слова: «да спляшет с нами, Исаак»): это выходит опять радость бесовская; потому что бесам только свойственно утешаться душевною погибелью людей. В особенности бесовское злорадование выражается при падении таких по жизни духовных людей, которые сами были строги к другим, хоть строги благонамеренно, или были поставляемы прочим в пример честности и благонравия, - а тем болee лиц духовных по званию, —священников и монахов. Если же это злорадование чисто бесовское: то оно и не может не быть особенно противным Богу: святее от того не будешь что видишь других не устоявшими в своей святости, видишь, и—радуешься в душе их падению.—Hет, христианин, в случае тяжкого грехопадения человека дотоле безукоризненной жизни, первое чувство в тебе должно быть скорбь, а не внутреннее самоуслаждение своим нравственным преимуществом пред этим человеком. Святые плакали, составляли даже в иное время общий, как бы похоронный плачь, если кто из среды их совращался с пути спасения. «Любы» христианская «не радуется о неправде» (1Кор.13, 6).

Всегдашнее недовольство своим состоянием

«Навыкох (научился), в них от есм (что есть), доволен бытии» (Фил.4, 11). Вопрос о недовольствии своим жребмем и остается рассмотреть в заключение всех служений о зависти; потому что сделаться довольным своею судьбою, значит перестать быть завистливыми. Недовольство здесь разумеется вообще своею судьбою, а не в частности теми и иными неудобствами своего положения, тем более скорбями, которые в известное время терпим: нельзя же не желать предотвратить неудобства своего положения или не чувствовать своей скорби. Недовольство своею участью—это и общая болезнь. Весь род человеческий ничем не доволен. Например, если возьмем во внимание возрасты жизни, то увидим, что дети желают скорей быть взрослыми, молодые хотят казаться старыми, а старые остаются недовольны сединами, скрывают свои годы и с чувством недовольства спрашивают: «где же наша молодость»? Бездетный недоволен тем, что у него нет детей, а имеющий детей скучает, что обременен семейством. Каждый свое лишь горе считает слишком тяжелым. А есть такие, которые обладают по-видимому всеми дарами счастья, между тем жалуются на свою участь. Притом, недовольство своим жребием не считают грехом. Где же причины его? — Нам всегда кажется лучшим то положение, в котором находятся другие, и мы думаем, что были бы боле счастливы и довольны в положении других. Но это пристрастные сравнения себя с другими. Мы смотрим на одну только сторону жизни известного человека, которая ближе к нам, —на его успехи и преимущества: но не видим его внутренней жизни, которая может быть полна разных тревог, не обращаем еще внимания на то, —были ли бы достаточны наши силы и способности для того звания или состояния, в каком находится ближний наш. При этом мы допускаем новую ошибку: непременно сравниваем себя с теми, которые ушли вперед нас по внешнему благосостоянию, или более нас счастливы. Нет, если б мы отбросив частности, внимательнее всмотрелись в свою жизнь, то увидели бы в ней много таких удобств и преимуществ, которых лишены другие, —увидели бы много таких лиц, которых положение в сравнении с нашим, так сказать, еще обиженное.—Затем, мы сами готовим себе несытую трапезу. Как же? —так, что если ожидаем себе какого либо успеха или счастья, то ожидаем всегда в большей мере, чем следовало бы ожидать после здравого размышления и поверки с делом. Отсюда происходят обманутая надежды, отсюда равнодушно мы относимся и к тому немногому, которое из многого выполняется по нашему желанию. Мы досадуем на свои неуспехи, а того и не сообразим, что ожидания наши были излишни и может быть неисполнимы. Кроме того, мы бы должны измерять свои желания не одним сердцем, которого желания (житейские) могут быть беспредельными, а таким взглядом на себя: заслужили ли мы у Бoга, чего ожидаем? Если б мы сами по себе менее удостоивали себя за свои заслуга и способности, то и примирились бы со всякою долею в своей жизни. — Как же после всего этого нам утвердить себя в таком состоянии, чтоб всегда оставаться довольными своим жребием? Нужно сравнивать себя по дарам счастья более с теми, которые на сей раз остаются позади нас, а не с особенными счастливцами. Нужно поставить себе правилом: ожидать в будущем не больше, чем позволяет предмет ожиданий, и даже менее, чтоб с большею ценою принять полученное сверх ожидания. Нужно положить себе цель в жизни, и—цель правильную. Предположенная цель в жизни будет сводить к единству наши мысли и желания; она будет занимать нас после пробуждения утром и до вечернего сна; она будет постоянно возбуждать наши силы к деятельности. Эти цели, правда, и есть у многих, например, у художника его художество, у купца— торговля. Но в том-то опять беда наша, что большею частью цели жизни у нас неверны, что время их изменяет; например, художник почему либо больше не может заниматься своим художеством, равно как и купец, потерявший капитал, —торговлей: в таком случае эти люди начинают скучать, остаются недовольны своим жребием. И так какая же верная и неизменная цель в жизни каждого человека? Это вообще труд для Бога, для спасения души: какими путями каждому достигать этой самой цели, нужно усматривать из обстоятельств своей жизни, из более постоянного положения своего. Тогда цель будет одна, за то и жизнь будет целостна.—О, христианин! и справедливость дела того требует и собственный твой покой состоят в том. чтоб тебе оставаться довольным своею судьбою. Не будь же, как говорится, «вечно недоволен» и неспокоен. Лучше держись мудрого, христианского правила—быть всем довольным!

Неразвитие в себе чистых природных чувств: истины, изящного, стыда и особенно религиозных, чем приобретается чистота и доброта сердца

«Сердце чисто созижди во мне Боже» (Пс.50, 12). Сердце наше есть способность чувствовать, и как бы это средина души нашей. К нему сходится вся духовная деятельность наша. Христиански-чистое сердце, это как чистый, светлый ручей воды, в котором можно видеть и самое дно; это—чистое, светлое небо, на котором нет ни одного облачка. Впрочем, и эти подобия еще слабы. Чистое сердце человека— такая краса, что всякая другая красота или изящество в природе будут ниже его. Первый для нас пример этой чистоты, без сомнения, есть богочеловеческое сердце Иисуса Христа: «яко кроток есмь и смирен сердцем», сказал о себе Господь (Мф.11, 29). Из Апостолов в особенности была чистая, невинная душа Иоанна Богослова. Святые угодники над чистотой сердца трудились целую жизнь, но за то и обладали ей. (Некоторые из них доходили даже до младенческого простосердечия; так святой Сисой спросил однажды своего ученика: «что же сегодня я ел или нет?» Но не то это значит, будто святые доходили до забывчивости или до слабости ума. Нет! Они были младенцами без младенческих недостатков, - младенцами только сердцем, а не умом. Сердце свое они постоянно обращали к Богу, и потому забывали иногда о своих житейских потребностях) Мы, конечно, не можем похвалиться чистотою своего сердца. А что, с противной стороны, составляет его нечистоту, то в нас есть. Обратимся к евангелию и посмотрим, как об этом предмете говорится там. «От сердца бо исходит помышления злая, убийства, прелюбодеяния» (Мф.15, 19) и т. д. «Исходят», т. е. переходят в дела. Но если же «не исходяь», если почему либо не обнаруживаются в греховных делах? Что же тогда? В таком случае злые помыслы остаются в одном сердце: выходит только скверна духа, а и не плоти вместе с тем. Худо первое, т.е. переход нечистых помыслов в самые дела: но нет ничего хорошего и в последнем или в осквернении помыслами сердца. В первом случае помыслы сквернят уже всего человека, т. е. и душу его и тело и внешние члены. А во втором все зло задерживается в одном сердце. Примеры или виды этой нечистоты здесь мы не будем приводить: они были рассмотрены нами, когда мы говорили о тайных недоброжелательствах ближнему и т. д.. Поставим теперь вопрос: как же можем мы достигать сердечной чистоты?
Для этого, например мы должны правильно развивать в себе «чувство истины», которое врождено нам, или воспитывать в себе любовь к истине. Ум наш принимаете истину, а сердце должно воспринимать или усвоять ее. Это значит «глаголяй истину в сердце своем» (Пс.14.1) как напротив есть люди, которые хоть об истине и размышляют, хоть истину по какой либо своей обязанности и цели защищают, но в сердце свое ее не проводят: мало того—«любве истины» совсем «не прияша», «благоволят» же только к неправде (Сол.2, 10), и в этом-то случае для своих личных видов готовы на время помириться с самым несомненным врагом своим, готовы ужиться, как бы с самим врагом-дьяволом, если б на каком либо пункте жизни явился им этот враг. Не совсем то состояние человека, когда, чувство истины в его сердце глубоко вкоренилось. Тогда выходит человек с убеждением, а не такой, который не имеет никаких убеждений или же действует на каждом шагу противно своим убеждениям; тогда видим человека прямодушного, а не двоедушного (Иак.4, 8).
Должны мы правильно развивать в себе естественное «чувство красоты», или чувство к прекрасному, высокому, вкус. Что же содействует развитию в нас этого чувства? Например «любовь к природе», —частая бытность в объятиях природы, или на открытом воздухе, охота любоваться на цветы, поля, леса, горы, звезды, небо и на царство животных. Пример такой любви показал нам Христос—Спаситель. Как известно, Господь чаще всего говорил проповеди к народу в полях и пустынях, молился на горах, во время сорокодневного поста жил со зверями. Все святые (исключая тех, которые избирали себе особенный подвиг затворничества или пещерной жизни) также любили природу: для них самым приятным отдыхом и наслаждением были сады, огороды, прогулка или сиденье в лесу, особенно при закате солнца. Вспомним, куда же в начале был помещен для жизни первый человек? —среди природы под открытым небом. Наши дома, спальни и кабинеты, это уже жизнь искусственная, а не первобытная. Оттого-то чем более человек привязывается к комнатам и чем менее дышит и смотрит на природу, имя возможность и дышать и смотреть на нее: тем дальше уклоняется от патриархальной простоты жизни, тем менее способен чувствовать изящное, прекрасное. (Между прочим при взгляде на царство бессловесных хорошо останавливаться особенным вниманием на тех, которые самым наружным видом или характером внушают нам чувство красоты и чистоты; это например голубь, который и красив и до того любит чистоту, что тотчас оставляет ту местность, где заводится нечистота; —это пчела, которая не терпит смрадного дыма, ведет чудный порядок в своем улье, собирает плод с благоуханных цветов). Да; любовь к природе, развивая в сердце человека чувство прекрасного, имеет очень важное влияние на мягкость его сердца, на чистоту его ощущений, особенно тогда, как сердцем усвоена христианская истина. (Иные из крестьян, постоянно обращаясь в природе, однако ж остаются грубыми: но это оттого, что в них нет развития истинных знаний). Вот дети отличаются чистотой сердца. И смотрите, что же особенно занимает их, если вывести их из ком например, в поле летом? —цветы и цветы, к которым они так и припадают.—Затем, развитию в сердце чувства к благородному и высокому содействуют «картины—живопись». Кому доступно или самое занятие живописью или только приобретение изящных картин или одно рассматривание их: тот и может питать в себе любовь к живописи с таким именно убеждением, что, любуясь на картины, он тем облагораживает, возвышает в себе душу. В православном христианине, хоть бы он по состоянию и был бедный, могут всегда развивать истинный вкус: иконы в церкви, стенная живопись, рисунки иконостаса, обиходность во всем храме.—Прекрасно облагораживает, смягчает и возвышает чувства «пение»: «поюще в сердцах ваших» (Еф.5, 19), сказано прямо, т. е. поет как бы не грудь, а самое сердце. В особенности возвышенно действует на чувства пение духовное, а из духовного коренное—церковное, или то, которое, как поминок, оставили нам святые песнопевцы. (Таковы песнопения великопостные, например: «се жених грядет; да молчит всякая тварь...», а из праздничных на Рождество Христово протяженное: «Два днесь», на Сретение—ярмосы канона и друг. Как же все эти ноты при самой простоте своей умиляют душу!) И так вот для христианина «изящные» предметы по своему содержанию и силе! Театры, же, балаганы и подобные наслаждения, хоть так же могут развивать вкус, но только такой, который не будет годен для будущей жизни. Надобно помнить, что вкус для вечности здесь же развивается нами. По вкусу сердца Господь Бог и там назначит каждому, кто достоин, награду или одну из обителей, которых у Него много (Ин.14, 2).
Есть самое благородное чувство в природе человека. Это «стыд», в котором видим какое-то сжатие сердца. Сердце сжимается от страха встретить бесчестие или позор, иной раз только за чужую вину, а не за свою. Наружно стыд проявляется краскою в лице, или румянцем. Сердце и румянец здесь дружественны. Сердце, так сказать, командирует от себя часть крови к лицу, —не для того, чтоб самому остаться пустым, но чтоб заслонить человека от постыдных речей и действий, чужих или его собственных. Истинный стыд в том состоит, чтоб чувствовать смущение, когда что либо говорится или делается противное совести и закону Божию. Особенно ощущаем мы в себе это чувство во время своей наготы. Так оно обнаружилось и в начале, в раю. Святые Божии «восстановляли в себе все чистые свойства природы»: так и относительно стыда они достигли особенной чуткости; например, они обнаруживали в себе телесный стыд в высшей степени. (Так, они стыдились своей обнаженности не только пред людьми, но и пред неодушевленною природою, например, пред светящим солнцем, и не только пред земною тварью, но и пред небесною, например пред ангелами, которые иногда сопровождали их в дороге и при которых они должны были раскрыться, чтоб переплыть через речку. Они довольны были, когда на берегу встречали лодку, потому что таким образом не имели нужды обнажаться для сплава через реку. Но и когда должны были переплывать, то уходили один от другого на дальнее расстояние, что б не видеть взаимной наготы. Вообще кроме сильной болезни или крайней нужде святые не обнажались! (жит. Ант. вел., Пах., Амм. и друг.). Какое же это неподдельное, нужное и чистое чувство стыда!) Чувство стыда, хоть явилось в человеке после греха и как следствие самого греха, есть чувство благодетельное. Оно для нас охрана от худых слов и действий: только бы мы не понимали его ложно, или не доходили бы в иных случаях до ложной стыдливости.—Чем же развивается и поддерживается в нас это чувство? Развитие или избыток стыда в нас зависит в особенности от строгого нравственного воспитания. Но если кому не дано такого воспитания, тот должен или довоспитывать себя или перевоспитывать (как впрочем и во всяком случае или для каждого человека требуется то или другое). Относительно же стыда воспитание требуется простое. Нужно только не подавлять в себе этого чувства, опасно доходить до таких поступков, которые подвергают нас стыду пред всеми или многими, равно как следует щадить и других от публичного стыда. (Один расстроился в своем поведении: однако ж не до того, чтоб потерять совсем, стыд. Он нарушал седьмую заповедь. Все окружающие его замечали, что к нему приходит для постыдной цели женщина. Решились остыдить его публично. Пришли к нему в комнату, чтоб застать у него постороннее женское лицо. Он успел однако, скрыть это совиновное лицо под большой кадкой, поставив кадку вверх дном. Но один из тех, которые пришли так остыдить его (впрочем, с целью же остановить его), был святой по жизни и прозорливый. Чтоб избавить его от публичного пристыжения, этот святой человек сел на ту кадку и просидел на кадке до тех пор, пока пришедшие не осмотрели комнаты и не ушли все обратно. Так. обр. виновный не понес публичного стыда, хотя уже и заслуживал его, и это пощадение послужило к его исправлению (Алф. патер.).). Потому что понести заслуженно хоть немного раз общенародный стыд—значит, уже быть близким к тому, чтоб совсем подавить в себе чувство стыда. Нужно избегать близкого или частого обращения с такими людьми, которые отличаются бесстыдством (жалкое отличие!) Но если прекрасно стыдиться людей, то тем еще более нужно хранить стыд пред Самим Господом Богом. Когда же можем мы чувствовать стыд пред Богом? Когда сознаем свои грехи или только бываем застигнуты какими либо печалями, которые большею частью происходят также от грехов. Приметьте за собой: если вы останетесь в уединении и будете изливать пред Богом свою душу в скорбных чувствах и молитве, —рука ваша как-то сама по себе поднимается, чтоб прикрыть лицо. Тогда оправдываются слова: «стыд лица моего покры мя» (Пс.43, 16). Затем, мы должны развивать и поддерживать в себе чувства прямо благочестивые или, так называемые, «религиозные». Более всего в нас может развивать эти чувства сознание вездеприсутствия Божия, или живое представление, что нет ни на шаг такого места или пространства, где бы ни находился Господь Бог, и нет такого мгновения в нашей жизни, когда бы Он не слышал или не видел нас. Такое сознание носил в себе Иосиф целомудренный, и—сколь же это была чистая, невинная душа! Без сомнения, на развитие религиозных чувств благодетельно действуют: церковные службы, бытность у святых мощей, хранение от мощей покровцов, домашние всенощные молитвословия, принятие у себя достойных своего звания священников и монахов или бытность у тех и других. Чем чаще христианин окружает себя этими священными предметами и лицами, тем более воспринимает религиозных впечатлений на свое сердце. Отсюда возникаете в нем дух молитвенный. Отсюда бывают частые воздыхания его к Богу и образуется в нем привычка «шептать молитвы», особенно так под старость лет. «Шептанием молитв» мы называем здесь привычное произнесение какой либо краткой молитвы, например «Боже мой; Господи помилуй; Боже, милостив буди мне грешнику» или: «ими же веси судьбами, спаси мя», — произнесете при каждом случае более действующем на чувства, например при горьком каком либо воспоминании, во время боли какой, при громе и т. под. Очевидно, религиозные чувствования должны обнаруживаться и в делах, приносить свой плод в самой жизни. Однако ж дерево приятно уже и тогда, как цветет, или прежде своего плода: так и религиозные чувствования—прекраснейший цвет души нашей.
Сделаем общее суждение о чистоте и доброте сердца. Это состояние высокое и трудно-достигаемое. Скорее же можно достигнуть чистоты ума, чем чистоты сердца. Но за то это состояние более постоянное, между тем как ум способен изменяться и колебаться. За то оно более благодетельно для всей жизни человека. Оно ступень к ангельской природе и на том свете удостоится самой высшей награды: «блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят», сказано (Мф.5, 8). Без содействия благодати Божией невозможно достигнуть этой чистоты и доброты сердца. Когда святой Давид произнес молитву о чистоте своего сердца, то затем сказал: «и Духа святаго не отыми от мене», т.е выразил надежду быть чистым по сердцу только благодатию Духа.
О, благочестивый христианин! если ты хочешь истинно любить самого себя, то полюби чистоту своего сердца и развивай его в доброте. Чистота и доброта сердца мало помалу, сделаются твоим достоянием, если ты для них будешь употреблять средства, т. е. если будешь развивать в себе природные чувства истины, красоты и стыда, особенно же христианские религиозные чувствования (что было предметом настоящей нашей главы). Тогда ни грубый или черный какой либо труд, ни постоянные умственные занятия, ни строгоподвижническая жизнь, ни разочарование в людях; так как люди часто за доверие платят изменою и за доброжелательство кознями, — ничто не иссушит до самой старости твоего сердца. Сердце твое навсегда останется мягким, сострадательным и сочувственным ко всему чистому, возвышенному и святому. И ты храни веру в этого (идеального) человека, как святыню. А главное: старайся прежде быть им сам!

Омертвление, или бесчувствие сердца к духовным предметам

«Сей мертв бы», сказано о блудном сыне (Лк.15, 32). Омертвение этого рода есть невидимая, но несомненная, смерть духа для всего божественного и священного; —это холодность к вере, совершенное равнодушие к вечной участи своей. Как в наболевшем каком либо члене тела уже не чувствуется боль, например в сухой руке: так и в душе не бывает сочувствия к духовному. Такое состояние не вдруг образуется, но бывает последствием продолжительной беспечности жизни, — беспечный, впрочем, об одной душе, о Боге, о вечности, но может быть самой заботливой относительно житейского. Таким образом в юношах омертвление души еще не бывает: в них легко пробудить сочувствие в христианской добродетели; в них скорее бывает только вольность направления, легкость суждений, чем бесчувствие души. Последнее состояние свойственно людям пожилым и старым. Оно мирится и с мягкостью характера и с приличною безукоризненною по наружности жизнью, —мирится со всяким званием, даже и духовным. Временное только несочувствие к духовному и божественному, например, хочет человек заняться чтением евангелия, и—на него нападает лень; встанет на молитву, и—торопится окончить свое моленье; стоит за высокой службой литургии, и —хочет cкopеe дождаться конца службы; молится против своей страсти, и—тогда же на деле выполняет страсть: такое охлаждение к духовным ощущениям еще нельзя считать омертвением души. Омертвение — повторяем — уже усвоенная душою холодность, постоянное качество души. Приведем примеры. Человеку предлагают убеждения, советы, чтоб он веровал в Бога, чтоб молился и ходил в церковь, чтоб исполнил долг исповеди и св. причастия. Он слушает вас, но будто совсем ничего не понимает, будто глух, он даже и не противоречит вам, даже не гневается. На глазах его прекрасные примеры христианской набожности каждый день, например со стороны отца; но он — по крайней мире до времени—будто ничего не видит. Если же он не в первый раз слышит чтение евангелия, то и такие места евангельские, как учение о страшном суде, его не устрашают: случается, что прослушает он историю страшного суда, и—начинает смеяться.— Что же занимает такого человека в жизни? О, у него много занимательного. Только он не живет в себе, потому что внутри себя он не находит ничего такого, что питало бы его дух, так как настоящим питанием для человеческого духа могут быть предметы только духовные, евангельские, божественные. Находя в себе пустоту, скучая самим собою, он живет вне себя, в вещах сотворенных. Отсюда, силы его души обращены только к греховному, земному или, по меньшей мере, к суетному. Так, например, стремления своего ума он удовлетворяет многознанием, многочтением, разведыванием; пустоту своего сердца хочет пополнить мирскими, светскими развлечениями, хлопотами о богатстве и другими предметами, которыми услаждаются его чувства; пустоту своей воли пополняет многожеланием суетного, таким многожеланием, чтобы все было в его воле и руках. Иногда же и все наскучивает ему, хоть жить на свете еще желается. Но вот что всего достойнее сожаления: этот человек не видит своего состояния, не признает себя в какой либо опасности, не беспокоится за свои грехи и опущения по обязанностям христианина. Ему и на мысль не приходить, что должен бы он изменить свою жизнь. Если же ему напомнят об этой перемене, он считает напоминание излишним, даже и не понимает, к чему оно. (Один подвижник спрашивал опытного старца: «вот некоторые мирские люди и не постятся и не молятся, не ходят совсем в церковь, живут во грехах и страстях: между тем духом не тревожатся, не считают себя особенно грешными, будто они к не падают. А мы вот а постимся и молимся я стараемся угодить Богу другими подвигами: между тем все боимся, как бы не погибнуть, как бы не очутиться после смерти в предчувствии вечного огня; все виним себя в падениях я называем, себя недостойными и грешными. Что же это значит? Старец отвечал: «справедливо, что миряне, живущие так, уже и не падают; потому что они давно пали