Лекция от 05.11.2015

Итак, где-то в начале ХIX века в связи с «открытием» санскрита и заинтересованностью европейских ученых к санскриту и литературе, в том числе и ведийским текстам, которые на таком раннем этапе воспринимаются как неотличимые от санскрита (считалось, что это один язык), появляются работы разных авторов, впервые делающих попытку установить какое-либо родство между уже известными языками. В частности, где-то в 30-м году XIX века Якоб Гримм (1785-1863) опубликовал свою четырехтомную немецкую грамматику, в которой он проводил такую сравнительно-историческую линию при подходе к германским языкам, и предложил т.н. «закон Гримма», объясняющий передвижение согласных в германских языках, о котором мы поговорим чуть позже. Почти одновременно с этим стали выходить и другие работы: это работы Франца Боппа (1791-1867) по тому, что теперь называется «Общее языкознание», продолжавшие линию сравнительно-исторической грамматики. Ф. Бопп считается основателем этого направления, сравнительного языкознания, его научным основателем, т.к. Гримма, все-таки, интересовала больше филология, а не лингвистика. Реально немножко раньше Боппа, хотя фактически Европа познакомилась с работами позже, чем с работами Боппа, выдвинул свою теорию происхождения исландского языка Расмус Раск (1787-1832), показавший, что исландский язык относится к группе германских языков и, соответственно, прежние представления о том, что он может быть родственен баскскому, финскому или даже гренландскому, оказались совершенно несостоятельными. Также почти одновременно с этим в конце 20-х гг. XIX века Александр Христофорович Востоков (1781-1864) в Петербурге публикует грамматику славянских языков, где показывает, что большая часть этих языков находится в родстве и через латынь и греческий показывается даже в какой-то степени родственной санскриту. Все это существенно подготовило почву для того, что называется сравнительно-историческим методом в языкознании, который, в общем, занимал умы западных ученых в начале XIX века, и, собственно, весь XIX век и первая четверть ХХ – это время доминирования сравнительно-исторического метода и сравнительно-исторической грамматики индоевропейских или, как их раньше называли, индогерманских языков.

Пожалуй, мы начнем не собственно с авторов, которых я уже назвал, но с того, чем, в общем-то, руководствовали приёмы, используемые теми, кто занимался компаративистикой (сравнительно-историческим языкознанием).

Ну, во-первых, авторы настаивали на опоре лексики. Было показано Боппом, а затем и другими солидарными с ним лингвистами, что далеко не всякая лексика годится для анализа. Должны тщательнейшим образом отбираться лексемы, которые, ну, грубо говоря, крутятся вокруг человека и имеют ближайшее отношение к человеку. Это такие, скажем так, существительные, как термины родства, названия частей тела, личные и, прежде всего, указательные местоимения, названия дней недели, или, скажем, числительных первого десятка, с которыми могут возникнуть некоторые трудности, как выяснилось позже. Это были и наиболее часто употребляемые глаголы: делать, нести, идти и т.п.

При этом подчеркивалось, что необходимо учитывать три вещи:

· должны обеспечиваться звуковые соответствия, ну хотя бы в большей части исследуемых лексем определенные звуковые соответствия должны присутствовать, хотя и тут могут быть весьма существенные нарушения, о которых я позже расскажу

· следует учитывать внутреннее строение слов. Терминов «морф» и «морфема» еще не существовало, но представление о том, что слова делятся на какие-то значимые части, уже существовало. Опираться же следует не только на имеющиеся корни, но и на грамматические элементы, т.е. аффиксы

· желательно увязывать соответствующие данные по какой-то паре языков (всегда может идти речь только о паре или большем числе сравниваемых языков, потому что должна быть база для сравнения). Так вот, эту пару языков нужно по возможности соотносить с другими языками, так же обследованными, и пытаться вывести какое-то целое, в частности, относящееся к истории индоевропейских языков.

На этом пути существует немало проблем. Одна из них касается того, что возможное случайное сходство между лексемами может повести лингвистов по неправильному пути, в частности, глагол «иметь» немецкий – haben или английский – have соотносился с латинским «держать» – habeo, ui, itum, ere. На самом же деле это соотношение ложно, т.к. латинское начальное «h» не может давать германского «h», тогда как, скажем, латинское заднеязычное «с» - может и даже должен, и большинстве других случаев это четко устанавливается, поэтому немецкое haben или английское have восходит вовсе не к латинскому habeo, но к латинскому же capio, «брать». Типологическое схождение между «брать» и «иметь» достаточно хорошо обосновывается данными многочисленных других языков.

Могут быть нарушения в общепринятых отобранных рядах лексем. Я уже говорил о том, что берутся числительные первого десятка. Ну, правда, это относится не к индоевропейским языкам, а к японскому, но тем не менее. Со временем выяснилось, что в японском языке часть числительных первого десятка является заимствованной. Это числительные тибетского происхождения. Такое, оказывается, тоже возможно.

Другой пример – могут быть нарушения со стороны заимствований. Это достаточно распространённая вещь. Ну, скажем, латинское Caesar «цезарь», «правитель», должно было по правилам добавить в немецком «h», и получилось бы нечто вроде Heiser, но, тем не менее, готское Caesar и немецкое Caesar осталось с сохранением «с». Ну, все это только потому, что собственно латинский термин Caesar был заимствован готами, использовался в готском языке, и затем это заимствование перешло в немецкий диалект и начальное «с» так и сохранилось, которое вообще-то быть не должно.

Другой пример, демонстрирующий, насколько далеко могут расходиться родственные лексемы в разных языках, считающиеся родственными. В общем-то, вначале родство не является доказанным фактором. Его необходимо обнаружить и доказать, а потом уже из него исходить. Вот, скажем, исследуются, ну, допустим, русский и чешский, и оказывается, что один из терминов родства (а термин родства является той группой, которую желательно избирать для обследования предположительно родственных отношений) оказывается совершенно различным. В русском слове «дочь» нет ни одной фонетической или фонологической единицы, которая бы соответствовала чешскому слову «dcera». Примеры, как мы видим, звучит и пишется совершенно по-разному. Повторюсь, ничего, как будто бы, общего. Но стоит лишь отойти от данных русского и немножко углубиться в историю, и мы можем вспомнить славянское слово «дщерь», из которого уже достаточно ярко выделяется ядро чешского «dcera». Так что в ряде случаев нужно идти на некоторое восстановление более раннего облика слов.

Конечно, заимствования обычно нарушают всякого рода соответствия. Но вместе с тем, если их выделять в отдельную группу и исследовать самостоятельно, то они довольно много могут рассказать об истории языка и об истории соответствующих этносов. Ну, например, в венгерском термин для слова «солома» – «szalma», которое, соответственно, говорит о том, что это заимствование из славянских языков. Причем это заимствование достаточно раннее, произошедшее не позднее Х-ХI вв. Это свидетельствует о том, что угры, переселяясь из Предуралья на юго-запад, область, где они проживают теперь, прошли через славянские земли и, в частности, позаимствовали термин для соломы.

Могут быть разного рода нарушения и связанные с тем, что в языках работает закон аналогий. Ну, скажем, глагол «ткать» в русском языке: «тку» в 1л. ед.ч.; «ткёшь» во 2 л. ед.ч., но более ранняя форма 2 л. ед. ч. – «тчёшь», где перед «ё» корневой «к» переходил в «ч». По аналогии с ним появилась аналогичная форма и при спряжении других глаголов, например, «печь». 1 л. ед.ч. – «пеку», но во 2 л. ед.ч. – «печёшь».

Поэтому стремятся исключить заимствования с получением сходства, разного рода звукоподражания и слова детской речи. Т.е. желательно работать только с ограниченным кругом лексики и устанавливать регулярные соответствия. Тут тоже есть свои опасности, и каждый раз каждую подобную задачку нужно решать заново, но, тем не менее, с этим всегда справлялись.

С чем приходится считаться в области грамматики? Морфологические изменения обычно сводятся к двум вещам: это упрощение и переразложение внутренних частей слов. Ну, примеры упрощения достаточно хорошо всем известны, ну, например – русское слово «знаменосец» (а не «знаме ноно сец»). Переразложение же слов нередко приводит к тому, что либо возникают, либо исчезают целые грамматические категории. Так, в процессе переразложения в английском языке исчез род. Или, наоборот, в результате процесса переразложения в германских языках возникла категория определенности, базирующаяся на использовании артиклей. Целые классы слов в грамматическом отношении могут подвергаться существенной перестройке. Ну, скажем, в древнерусском было четыре вида глагольных форм, относящихся к прошедшему времени: это аорист, перфект, имперфект и плюсквамперфект. И, как мы знаем, в русском языке осталась одна-единственная форма прошедшего времени.

В плане взаимодействия языков (а оно происходит регулярно, вообще, нет, пожалуй, языков, которые не вступали бы в контакты с какими-то другими языками) обычно имеют место процессы, которые сводятся к трем основным случаям:

1. адстрат

2. субстрат

3. суперстрат

Адстрат (буквально «близ посланное») – предполагает наличие тесно контактировавших языковых систем, и эти контакты происходили в прошлом либо по причине территориального соседства, либо из-за смешения разных этносов, происходивших на ограниченной территории. Классический пример – это взаимодействие западно-белорусских диалектов и диалектов литовского языка. Их взаимное влияние друг на друга приводило к появлению соответствующего адстрата.

Субстрат (буквально «сверху посланное») – предполагает наличие какого-то языка, не обязательно уже существующего, но существовавшего в прошлом, который отавил отчётливые следы в системе другого языка. Нередко это язык пришельцев или, наоборот, язык коренного населения. Вот в последнем случае хороший пример – это т.н. кельтский субстрат в английском. Обычным носителям английского он даже не заметен, но в текстах легко обнаружить соответствующие кельтизмы, структурированные в английском языке и его грамматике.

Суперстрат (буквально «поверх посланное») – предполагает, что языки вступали в тесный контакт, в тесное взаимодействие, обычно в результате вторжения на территорию каких-то других этносов и подавления другого, первого этноса, пришельцами. Классический случай – это болгарский язык и его взаимодействие с турецким. Вторгшиеся на территорию бывшей Византии турки, укрепившиеся там на протяжении нескольких столетий, использовали только турецкий язык в качестве государственного языка, что привело к существенным изменениям в болгарском языке. Он, будучи языком славянским, утратил некоторые категории: почти полностью утратил род, и пр., но зато приобрел некоторые категории, характерные для тюркских языков – категорию определённости в глаголе, например, которая стала выражаться противопоставлением перфекта и обычного прошедшего времени. В случае перфекта говорящий как бы является свидетелем того, что событие происходило у него на глазах, а в случае другого прошедшего времени он словно устраняется от картины этого события.

Можно говорить о существовании трех основных этапов в развитии сравнительно-исторического языкознания в странах запада:

1. Обычно не имеет специального названия, иногда он называется философским этапом, непонятно, почему, или просто первым ранним этапом

2. Этап романтизма (романтический период в языкознании) ≈ 40-е гг. XIX в – 70-80-е гг. XIX в.

3. Этап младограмматический, связанный с работами немецких молодых грамматиков.

Первый этап представлен, в частности, в работах Расмуса Раска, который помимо своего сочинения 1814-го г. «Исследование в области древнесеверного языка, или происхождение исландского языка» написал еще десятка полтора разных работ конкретно о грамматике конкретных языков. Раск был полиглотом, он владел более чем двадцатью языками. Его ошибкой было то, что своё знаменитое исследование он написал на исландском языке, который был, в общем-то, малоизвестным в Европе языком, и поэтому с его идеями, с его грамматикой познакомились достаточно поздно. Она была написана в самом начале XIX века, а общественность сумела кое-как познакомиться с ней только в 20-х гг. Поэтому Раска до некоторой степени опередил Франц Бопп. Сравнивая исландский с другими территориально близкими языками, Раск пришёл к выводу о том, что исландский, в общем, родственен т.н. фракийским языкам (т.е. латыни и греческому языку), и также может быть сопоставлен с данными санскрита. Надо сказать, что Раск провел два года в Индии, жил в Бомбее и довольно хорошо говорил на санскрите. Основным методическим приёмом, как считал Раск (и в этом отношении он был, в общем-то, пионером в некоторой степени, хотя это потом приписывали Боппу), должен быть упор на восстановление грамматических соответствий. Соответствия между корнями Раску становится мало: вот, если уже обнаруживаются соответствия нескольких грамматических единиц, то это верный признак того, что языки находятся в родстве. Ещё один тезис Раска заключался в том, что язык, который наиболее богат формами, является наименее смешанным и, таким образом, наиболее первичным по происхождению, наиболее древним. В этом случае Раск опирался исключительно на понятие флексии, не учитывая того, что в языках могут быть и аналитические формы. Тем не менее, он это разобрал очень подробно, показав, что грамматически, скажем, датский язык существенно проще исландского, а английский, в свою очередь, проще датского или, с другой стороны, проще англо-саксонского. Таким образом он расставил признаки по соответствующей шкале, где под простотой он понимал отсутствие флексий. Именно Раск обосновал необходимость отбора лексики и ясно сформулировал принцип, по которому она должна отбираться для сравнения языков. На что ещё обращал внимание Раск (чего, кстати, не делал Бопп), так это то, что должны соблюдаться закономерные звуковые соответствия между единицами; вообще фонетика (пока еще не существовало понятия фонологии) должна обязательно приниматься во внимание.

Тем не менее, как я уже говорил, в силу некоторых случайностей, пальму первенства была отдана Ф. Боппу, жившему в первой половине XIX века. Именно он по сложившейся традиции считается родоначальником исторического языкознания. Бопп родился в г. Майнце, в Германии, еще в гимназии проявил большие способности к языкам, уже тогда свободно говорил на трёх современных языках (немецком, английском и французском), и, кроме того, потом отмечали его учителя, Бопп неплохо знал древнегреческий и латынь. Потом Ф. Бопп заинтересовался восточными языками, стал самостоятельно изучать санскрит, персидский, арабский и древнееврейский. Он очень рано стал профессором восточной литературы и языкознания в Берлинском университете, основанным им же и Вильгельмом фон Гумбольдтом. Еще в молодости Ф. Бопп поставил перед собой две задачи:

· Обследовать и доказать родство индогерманских языков

· Раскрыть тайну возникновения флексии (так как древние корни — общие, а флексии никогда не заимствуются)

Уже в 1816-м г. появилась первая, весьма объемистая, работа Боппа (тогда ему было немногим более 20-ти лет), которая называлась «О системе спряжения санскрита в сравнении с таковым в греческом, латинском, персидском, и германском языках и пр.». Бопп детально проанализировал систему каждого из языков, провёл тщательное сравнение и показал, что общая картина спряжений ясно свидетельствует о том, что все эти языки находятся в родстве. Вслед за этой работой появилась другая, которая до сих пор используется лингвистами. Это шестичастная «Сравнительная грамматика индоевропейских языков». Эта грамматика трижды перерабатывалась Боппом. Издания выходили с 1833-го до 1953-го гг. Работа была очень успешной, её чрезвычайно высоко оценили современники. Воодушевленный своими успехами в области индоевропейских языков, Бопп попытался расширить свой материал и попытаться установить родство между европейскими языками с одной стороны и малайско-полинезийскими языками с другой а чуть позже он занялся и развитием другой темы: установлением родства между европейскими кавказскими языками. На этом поприще Бопп не преуспел. Он публиковал разные статьи, но сейчас они представляются крайне наивными и в целом неинтересными. В отличие от Раска Бопп очень кратко излагал данные фонетики, вернее, почти к ним не обращался, и уж совсем мало пользовался понятиями синтаксиса. На формирование концепции Боппа огромное влияние оказали лингвистические концепции и современных ему авторов, и его предшественников. Если говорить о современниках, то речь должна идти о Фридрихе Шлегель (1772-1829), который в начале XIX в. издал знаменитую книгу о языке индусов. В частности, Шлегель выделил три основных класса языков, и с это типологической классификацией в основном согласился и Бопп. Так что у Боппа мы видим последующую классификацию, основанную на данных морфологии, и синтаксис не принимается во внимание.

· Первый тип – это языки без настоящих корней, т.е. корни есть, но они не способны к соединению, поэтому это языки без организма (грамматики). Типичный язык без организма – китайский.

· Второй тип – это языки с односложными корнями, способными к соединению. За счёт этого соединения они и получают свой организм, свою грамматику. Это индоевропейские языки. Бопп был крайне осторожен в присвоении каких-либо ярлыков, в отличие от других авторов

· Третий тип – языки с двусложными корнями, в которых обязательно наличествуют три согласных, а все изменения связаны с варьированием гласных в основе. Это семитские языки.

Что касается предложения, то Бопп, конечно же, исходил из идей универсальной грамматики. В частности, он считал, что структура синтаксическая должна быть параллельна структуре логической и ее воплощать, так сказать. А именно: нормальное, полное предложение – это предложение, соответствующее логическому суждению. Здесь должен быть субъект, предикат (глагол-связка «быть») и второй именной член. Таким образом, предложение типа «человек идёт» Бопп предлагал рассматривать как «человек есть идущий». Подлинным и единственным глаголом Бопп признавал глагол-связку «быть», а остальные глаголы он воспринимал как нечто вторичное, которому нужно искать объяснение в истории. Теория двух классов корней и теория о разложении каждой глагольной формы на три основных элемента в соответствии с «органическим» образованием грамматических форм по законам логического мышления послужили для Боппа основанием при создании его знаменитой теории агглютинации. Согласно этой теории любые флексии – результат исторического соединения (т.е. агглютинации), полнозначного слова, которое восходит к глагольному корню, и служебного слова, которое восходит к местоименному корню. Т.е. для протосостояния индоевропейских языков (первоначального состояния) Бопп предполагал наличие двух типов корней, которые условно можно назвать глагольными и местоименными. Глагольные корни позже расщепились на имена и глаголы, а местоименные корни – на, собственно, местоимения и частицы, связки, междометия и т.д. По теории агглютинации Боппа любые: и глагольные, и именные флексии представляют собой результат соединения (агглютинации) полнозначного слова, восходящего к глагольному корню и корню местоимённому. Например, какое-нибудь славянское слово «есмь» вполне соответствует санскритскому «асми» с тем же значением «я есть» указывает на наличие конечной флексии «мь», «ми» и т.п. По Боппу эта единица восходит к древнему местоимению «я», которые когда-то агглютинировался с глагольным корнем и основал подобную форму. То же самое предполагалось и для падежных форм. Ну, скажем, в санскрите типовую флексию именительного падежа ед. ч. «ас» (Рама = Рá мас) Бопп соотносил с указательным местоимением «со» - «тот». Таким образом он показывал, что практически комбинация примерно 600 глагольных корней и нескольких десятков местоименных корней и дала в конечном счёте всё богатство санскритских форм. Так что главная задача языкознания по Боппу заключалась в том, чтобы выявить первоначальное значение составных элементов слов и таким образом восстановить первоначальную структуру прагерманского языка. Эта гипотеза Боппа ни окончательно доказана, ни опровергнута. Она сохраняет свою силу, тем более что в последние десятилетия появились исследования по многим языкам, особенно т.н. «экзотическим» языкам, в которых очень хорошо видно, что языки следуют как раз по пути, намеченному Боппом. Т.е. личное спряжение представляет в них агглютинированные формы. Глагольный корень сочетается с теми или иными несколько изменёнными местоимениями, так что можно сказть, что теория Боппа в некоторой степени действует и сейчас. В общем, оттого, что языки меняются, они одновременно, так сказать, сохраняют свою целостность, но одновременно с этим они меняются под воздействием механических и фонетических законов. Под механическими законами Бопп подразумевал т.н. «законы равновесия». Это достаточно интересная гипотеза, которая работает до сих пор, во всяком на индо-иранском материале она вполне приемлема. Что имелось в виду под «законами равновесия»? Соотношение форм корня и формы аффикса. Если корень сильный, то за ним следует слабая форма аффикса. И наоборот. Если корень слабый, то за ним следует сильная форма аффикса. Ну, скажем, древний индийский глагол «ий» - идти, гласная корня может переходить из такой базисной ступени в ступень повышения, т.е. создаёт «jи», которое считается более тяжёлым, чем простое «и». Так, в форме 1л. ед. ч. Мы должны к этому «jи» приставить окончание «и» и получаем «эjи» - «я иду». Здесь корень – усиленная форма, а окончание – слабая форма, открытый слог с краткой гласной «и». А вот если взять форму 1л. мн.ч., то там корень будет выступать в своей исходной ступени без изменений, т.е. корень «ий» здесь слабый элемент, а вот аффикс «масс» будет представлять собой сильный элемент, и мы получаем форму «имá с» - «мы идём». Этот закон равновесия – один из основных законов Боппа. Были еще фонетические законы, которые он не очень разработал, но он имел в виду, что они существуют. В плане фонетических законов гораздо большую работу, чем Бопп, проделал немецкий лингвист Яков Гримм.

Он – старший из братьев Гримм. В отличие от Боппа, очень большое внимание Якоб Гримм уделил фонетике и синтаксису. В частности, Гримм предложил схему т.н. «закона Гримма», которая предполагала закон о передвижении индоевропейских согласных в германских языках. Под начальными формами Гримм чаще всего имел в виду санскритские, он считал, что это практически одно и то же, или, по крайней мере, нечто очень близкое. Германские же формы он брал из немецкого литературного языка и диалектов. «Закон Гримма» об общегерманском передвижении согласных сводился к трём основным пунктам:

1. Индоевропейские звонкие придыхательные дают звонкий непридыхательный в германских языках, т.е. bh, dh, gh, gʷ h → b, d, g, gʷ → w. Примеры: фр. f rere — англ. b rother, др. гр.me th u — англ.mea d, др.гр. kh en - англ. g oose, др.гр. th ermos — англ. w arm.

2. Переход индоевропейских звонких непридыхательных в германские глухие, т.е. идет оглушение взрывных (b, d, g, gʷ → p, t, k, kʷ). Примеры: лат. labor — англ. sleep, фр.dix — англ.ten, лат. gelare — англ. cold, др.греч.gyne — англ.queen

3. Индоевропейские глухие смычные давали глухие щелевые в германских языках, т.е. глухие взрывные становятся фрикативными (p, t, k, kʷ → f, þ, h, hʷ). Примеры: др.гр. pod — англ. foot, русск. пять — англ. five, фр. trois — англ. three, лат. capio — др.англ. hebban, фр. que — англ. what. Это правило не действовало в сочетаниях sp, st, sk, skʷ.

Сразу заметим, что заимствования, проникшие прежде всего в литературные языки, существенно нарушают правила Гримма. Ну, скажем, что глухая смычная «p» должна бы давать «f» в германском языке, и действительно, такое случается: латинское слово p es, p edis m – ступня переходит в английское f oot. Но вместе с тем мы обнаруживаем соответствие между этими словами в слове p edestrian – пешеход, где латинское «p» также соответствует германскому «p». Это старое заимствование, которое нарушает правило Гримма.

Что ж, пожалуй, достаточно говорить о первом периоде сравнительно-исторического языкознания. Поговорим теперь о втором, более, может быть, важном периоде. Второй период связан с тем, что не нужно было доказывать родство индогерманских языков, а, скорее, необходимо было разрабатывать далее концепцию индогерманского языкового единства и показывать, как, собственно, из такого начального праязыка развивалась целая ветка других языков. И тут, конечно, самая заметная фигура – это Август Шлейхер (1821 — 1868). Это крупнейший исследователь в области компаративистики, чем он только не занимался! Он писал работы о морфологии церковнославянского языка, руководство по изучению литовского языка, его основная работа, которую компаративисты используют до сих пор – «Компендиум сравнительной грамматики индоевропейских языков» 1861-го г. Шлейхер был весьма разносторонним учёным. Ещё с гимназических времён он обнаружил тягу к изучению языков, но параллельно его второй, на всю жизнь оставшейся любовью, была любовь к математике. Вся его деятельность была стремлением сблизить лингвистику и точные науки, используя при этом строгие приёмы анализа. Как он сам писал, нужны были такие возможности описания языковых явлений, которые позволили бы избежать предвзятости и помогли бы получить достоверные сведения. Поэтому Шлейхер обращает пристальное внимание на звуковые соответствия и, соответственно, предлагает такое понятие, как морфология. Морфология – учение о внутреннем строении слов или внутреннем строении частей организма. С одной стороны его интересовали проблемы членившихся на единицы слов и то, какими формами представлены соответствующие значения и функции. Эти вещи Шлейхер предлагал изучать по образцу естествознания и привлекать соответствующие данные к исследованию языковой эволюции. Таким образом, Шлейхер внёс в языкознание концепцию организма, природного образования. Язык – это организм, говорил он, который характеризуется согласованной и целесообразной внутренней организацией. Этот организм эволюционирует, подобно обычным органическим явлениям, и важно обращать внимание на системность языка, на то, что часть языкового организма всё-таки находится в теснейшей связи с другими его частями, так что внутреннее целое образуется только на базе соответствующих пересечений части и целого. Три основных фактора, о которых я уже упоминал:

· Звуковые соответствия устройства языка

· Внимание к морфологии

· Системный подход

Они и позволили Шлейхеру разработать довольно строгую процедуру языковой реконструкции.

Языки Шлейхер поделил на две большие группы: языки, находящиеся в родстве и языки, родства не обнаруживающие. Ну, вторыми, надо сказать, Шлейхер почти не занимался, а вот в плане языков, находящихся в родстве он предложил теорию родословного древа. В этой теории ведущую роль играло понятие «праязык» (или «язык-предок»). По Шлейхеру, все языки, происходящие из одного праязыка, образуют языковой род (или языковое древо), который затем делится на языковые семьи, или языковые ветви. Языки, возникшие первыми из праязыка, Шлейхер называет языками-основами. Языки-основы дифференцируются в языки; языки могут распадаться на диалекты, а диалекты — на поддиалекты (или гó воры). В своём Компендиуме Шлейхер предложил схему родословного дерева индоевропейских языков, подобную родословному древу людей или животных. Весь путь развития индоевропейских языков графически изображен на этом родословном древе, общий ствол которого рас­щепился первоначально на две главные ветви-языки: первая глав­ная ветвь — славяно-германский, который позднее расчленился на германский и славяно-литовский, вторая главная ветвь — арио- греко-итало-кельтский, который расчленился на греко-итало-кель­ тский и арийский, первый из которых, в свою очередь, расчле­нился на албано-греческий и итало-кельтский, а второй, арий­ский, долгое время оставался нерасчлененным. Позднее славяно­-литовский разделился на славянский и литовский, арийский, долгое время остававшийся неразделенным, — на иранский и индийский, а итало-кельтский — на кельтский и италийский. Что послужило обоснованием такой картины истории индоевропейских языков? Основное обоснование заключается в положении Шлейхера о том, что чем восточнее живет этнос, тем больше древних черт сохраняет его язык, и чем западнее живет народ, тем больше новообразований содержит его язык и тем меньше у него сохранилось древних черт. Следователь­ но, славяно-германцы раньше других начали свое переселение на запад. Самым восточным из индоевропейских языков был древнеиндийский, и поэтому санскрит признавался языком наиболее близким к индоевропейскому праязыку. Соотвественно, в наименьшей степени признаки праязыка, по Шлейхеру, сохранились в славяно-германских языках, и эта группа населения раньше других выделилась из основной массы индоевропейских языков. Из этой схемы совершенно ясно, насколько важной для Шлейхера представлялась проблема восстановления праязыка. Он свято верил в то, что праиндоевропейский существовал как целостный языки что, с учётом звуковых и прочих изменений, можно вполне восстановить соответствующие переходы. Шлейхер даже попытался написать басню на праиндоевропейском языке, которую он назвал «Avis akvasas kai» («Овца и кони»). Его затею тут же высмеял выдающийся индолог Бертольд Дельбрюк (1842-1922), которому казалось, что даже название, которое придумал Шлейхер, было очень похоже на «Avis eqvos qe», существовавшее в санскрите.

Шлейхер считал, что праязык простотой своей структуры очень близок к санскриту. Прежде всего, по его мнению, в отношении гласных практически полное совпадение между санскритом и праиндоевропейским языком. А вот в отношении согласных, думал Шлейхер, праязык сохранил своё первичное состояние скорее в греческом, нежели в санскрите. Тем не менее, по его мнению, санскрит практически не очень отличался от праиндоевропейского. Он рассматривал его как органический язык, вершину того, что вообще можно достичь в плане языка. Соответственно, в праязыке, по его мнению, было девять падежей, три числа, три рода и весьма развитая система глагольного спряжения.

Почти тотчас же после появления работы Шлейхера его соотечественник, Иоганн Шмидт (1843—1901) выступил с жесточайшей критикой теории родословного древа и понимания звуковых законов Шлейхера.

Первое положение Шмидта

Ну, Шмидт прежде всего заявил, что цельность индоевропейского праязыка – это чистая научная фикция. Никогда не существовало какого-то цельного праязыка. Для последнего всегда было характерно исходная диалектальная раздробленность, поэтому создание басен на каком-то протоевропейском языке было невозможно и просто вредно и ненаучно. Можно, говорил Шмидт, было реконструировать некоторые отдельные формы и отдельные слова, но пытаться восстановить язык в его целостном виде – совершенно бессмысленное занятие.

Второе положение Шмидта

По концепции Шмидта, индоевропейские языки следует пред­ставлять не в виде ветвей, отходящих от единого ствола, а в виде цепи из различных звеньев, причем замкнутой в самой себе, а потому не имею­щей ни начала, ни конца. Если мы произвольно примем в качестве начала, скажем, индоиранский язык, то ближайшими к нему звеньями окажутся балтийский и славянский, затем будут следовать германский, кельтский, ита­лийский, пока не дойдем до греческого, в свою очередь примы­кающего к индоиранскому.

Третье положение Шмидта

По Шмидту, языки, географически расположенные ближе друг к другу, имеют между собой больше сходства, чем языки, более далеко отстоящие друг от друга. Соответственно существует по­ степенный переход от индийских языков через иранские к сла­вянским и от последних — к балтийским. Именно поэтому сла­вянские языки содержат больше арийских черт, чем литовский (балтийский), а иранский, в свою очередь, содержит больше общих со славянским черт, чем санскрит. В силу такой непре­рывности балтийско-славянские языки, с одной стороны, нераз­рывно связаны с германскими, а с другой — с ирано-индийски­ми языками. Эти свои положения Шмидт показал на базе тщательного анализа словарного состава. По Шмидту, языки не образуют исторически обособленные группы. Все эти языки связаны друг с другом. Один язык переходит в другой. Таким образом обеспечивается непрерывный переход определенных черт из одного языка в другой. Сам автор назвал ее «волнообразной теорией» или «теорией волн», поскольку непрерывное поступательное движе­ние в языке, или «языковые волны», можно сравнить с движени­ем волн от брошенного в воду камня. Если в некоем языке воз­ никло новообразование (или очаг возникновения волны), то оно будет постепенно расходиться в разные стороны, распространя­ясь на целый ряд соседних языков.

В теории Шмидта, как и во всякой теории, есть сильные и слабые стороны. Основным ее достоинством является отказ от абсолютизации схемы Шлейхера, выявление некоторых закономерностей возникновения и распространения неологизмов (новообразо­ваний). Ее основным недостатком является преувеличение значе­ния взаимовлияния рядом расположенных языков, сведение к этому, в сущности, всего сложного процесса образования и раз­вития языков. Весь процесс взаимовлияния он сводит к действию друг на друга родственных языков, не принимая во внимание языки неродственные.

Практически в современном языкознании используются обе схемы – и схема Шлейхера, и схема Шмидта.