Книга первая 3 страница

57. Если ему удастся скрыть свой проступок, он будет рад, если же его уличат, то он с презрением отнесется ко всякому наказанию, ибо будет подготовлен к тому, чтобы презреть смерть, претерпеть изгнание и даже испытать страдание. И это страдание вы, угрожая недостойным людям возмездием, делае­те невыносимым, утверждая же, что мудрецу всегда выпадает больше блага - терпимым⁸.

XVIII. Но представь, что этот человек, поступающий недо­стойно, не только хитер, но к тому же и весьма могущественен, каким был Красе, который, однако, при этом всегда пользовался своим богатством, и каким сегодня является Помпеи, которому мы должны быть благодарны и в том случае, когда он поступает справедливо, ибо он совершенно безнаказанно мог бы быть сколь угодно несправедливым. Как же много может совершаться несправедливости, которой никто не может остановить!

58. Если твой друг, умирая, попросит тебя передать наслед­
ство его дочери и нигде не напишет этого, как написал Фадий,

О пределах блага и зла

и не скажет об этом никому, то как ты поступишь? Ну ты-то пе­редашь, да и сам Эпикур, возможно, передал бы, как это сделал Секст Педукей, сын Секста, тот самый, который оставил нам сы­на, запечатлевшего в себе все его благородство и порядочность, человек образованный, самый замечательный и справедливый из всех, хотя никому не было известно, что Гай Плотий, блестя­щий римский всадник из Нурсии, обратился к нему с такой же просьбой - передать наследство жене, сам пришел к ней, пере­дал ей поручение мужа и возвратил наследство, хотя она совер­шенно не ожидала этого. Но я хочу спросить у тебя, поскольку ты бы, конечно, поступил таким же образом, неужели ты не по­нимаешь, что сила природы проявляется тем полнее, если вы сами, соизмеряющие все со своей пользой и, как вы сами гово­рите, с наслаждением, желаете, однако, того, из чего становит­ся ясным, что вы не стремитесь к наслаждению, а подчиняетесь нравственному долгу, и что истинная природа (recta natura) сильнее извращенного разума.

59. Карнеад говорит: " Если бы ты знал, что где-то притаи­лась ядовитая змея, и некто, чья смерть была бы выгодна тебе, неосторожно хотел присесть на это место, ты поступил бы не­достойно, если бы не предупредил его об опасности, хотя ты мог безнаказанно сделать это, ибо кто бы изобличил тебя? " ¹ Но этого более чем достаточно. Очевидно, что если источни­ком справедливости, верности, правосудности не является природа и если все это соизмеряется только с пользой, то не­возможно найти порядочного человека. Об этом достаточно подробно рассуждает Лелий в моем сочинении " О государст­ве" ².

XIX. 60. А теперь то же самое отнеси к чувству меры (modestia) или сдержанности, которая есть способность уме­рять страсти, держа их в повиновении разуму. Помышляет ли хоть сколько-то о стыде тот, кто повинуется похоти, если нет свидетелей? Разве не существует нечто, само по себе постыд­ное, даже если оно не сопровождается публичным бесчестьем? Разве мужественные люди вступают в сражение, проливают

Книга вторая

кровь за отечество, подсчитав будущее удовольствие, или они поступают так, влекомые неким пылким стремлением души? Как ты полагаешь, Торкват, твой предок, прозванный Властным (Imperiosus)¹, услышь он наш разговор, чью речь о себе - твою или мою - выслушал бы с бблыиим удовольствием, когда я го­ворил, что он ничего не делал ради себя? Если бы ты пожелал разъяснить это и сказать более откровенно, что он все делал только ради наслаждения, как, по-твоему, он отнесся бы к это­му?

61. Ну, хорошо, пусть будет так, если уж тебе так хочется. Торкват действовал ради своей пользы (по-моему, это лучше, чем " ради наслаждения", тем более когда речь идет о таком му­же); так неужели же коллега его Публий Деций, первый в этом семействе достигший консульского звания, когда, жертвуя со­бой, на всем скаку стремился в самую гущу латинского войска, помышлял о каких-то собственных наслаждениях? Где и когда он получил бы их? Ведь он же знал, что ему сейчас придется погибнуть, и к этой смерти он стремился куда более пылко, чем представляется Эпикуру, когда он говорит о стремлении к наслаждению. И если бы это его деяние не стяжало себе заслу­женной хвалы, не стал бы подражать ему в четвертое свое кон­сульство его сын и его внук, который, будучи консулом во вре­мя войны с Пирром, пал в сражении и явил собой третью под­ряд жертву во имя республики².

62. Я воздержусь от других примеров. У греков их не так-то много: Леонид, Эпаминонд, еще три или четыре других; но если я начну перечислять наших, я, конечно же, смогу доказать, что наслаждение отступает перед добродетелью, только мне на это не хватит и целого дня. Подобно А. Варию, слывшему весьма строгим судьей и имевшему обыкновение говорить в ответ на требование выставить новых свидетелей, когда уже одни свиде­тели были представлены: " Или и этих свидетелей достаточно, или тогда я уж и не знаю, что является достаточным", - подобно Варию я тоже выставил достаточно свидетелей. Так что же? Раз­ве тебя самого, достойнейшего преемника своих предков, еще совсем юношу, наслаждение подвигло вырвать консулат у Пуб-

О пределах блага и зла

лия Суллы? 3 Когда ты помог получить консульское звание твое­му отцу, человеку в высшей степени достойному, каким консу­лом, каким гражданином как всегда до, так и после консулата проявил он себя! Под его влиянием мы сами стремились думать прежде всего обо всех, а не о самих себе⁴.

63. Но какими прекрасными представлялись твои слова,
когда, с одной стороны, ты ставил некоего мужа, утопающего в
безмерном обилии величайших наслаждений и не испытываю­
щего ни в настоящем, ни в будущем никакого страдания, а с
другой стороны - измученного бесконечными страданиями во
всем теле, лишенного всякой помощи и надежды на нее в буду­
щем, и вопрошал: " Кто несчастнее этого последнего и блажен­
нее первого", - а в заключении утверждал, что высшее зло -
это страдание, высшее благо - наслаждение!

XX. Жил когда-то Л. Торий Бальб из Ланувия¹, которого ты не можешь помнить. Он так устроил свою жизнь, что невоз­можно было найти ни одного изысканнейшего удовольствия, которого у него не было бы в изобилии. Он был жаден до на­слаждений и сведущ и изобретателен в них. Он был образован и настолько лишен всякого суеверия, что с презрением отно­сился ко множеству священных обрядов и святилищ, существо­вавших на его родине, и настолько не боялся смерти, что лег­ко встретил ее в бою, сражаясь за родину.

64. Желаниям ставил он предел, руководствуясь не Эпикуро-
вым делением, а своей пресыщенностью ими, однако заботился
о своем здоровье, занимался гимнастикой, чтобы идти обедать с
чувством голода и жажды, употреблял пищу не только самую
вкусную, но и самую легкую для переваривания, вино пил, что­
бы получить удовольствие и не причинить себе вреда; было у
него и все остальное, без чего, как говорит Эпикур, ему непонят­
но, что такое благо; не испытывал никаких страданий, а если бы
испытывал, то мужественно переносил бы, и все же чаще при­
глашал врачей, чем философов. Прекрасный цвет лица, крепкое
здоровье, замечательное изящество, наконец жизнь, полная са­
мых разнообразных наслаждений.

Книга вторая

65. Вы называете его счастливым, ибо к этому вас понуж­дает ваше учение. Я же не рискнул бы сказать, кого ему про­тивопоставлю; за меня скажет добродетель и без колебаний противопоставит этому вашему счастливцу Марка Регула, ко­торого она во всеуслышание провозгласит более счастливым, нежели пирующий в розах Торий, - и тогда, когда он по соб­ственной воле, без всякого принуждения, кроме того слова, которое он дал врагу, вернулся в Карфаген, и даже тогда, ког­да подвергали его пытке голодом и бессонницей². Он участ­вовал в великих войнах, дважды был консулом, удостоился триумфа и все же не считал всю эту предшествующую славу столь же прекрасной и столь же великой, как сей последний подвиг, совершенный во имя верности и стойкости; и когда мы слушаем об этом, он может показаться нам достойным жа­лости, сам же он, претерпевая все это, испытывал наслажде­ние. Ибо не веселье, не шутки и смех, эти спутники легкомыс­лия, делают людей счастливыми, но твердость и стойкость, даже если бы эти люди и оставались мрачными.

66. Лукреция, над которой совершил насилие царский сын, призвав в свидетели граждан, покончила с собойЗ. Это горе римского народа благодаря Бруту⁴, поведшему за собой народ, стало причиной свободы для государства. А в память об этой женщине ее муж и отец стали консулами. Вовсе незнатный Лу-ций Вергиний, обыкновенный человек из толпы, на шестиде­сятом году установления свободы собственной рукой убил свою дочь, чтобы не отдать ее для удовлетворения похоти Ап-пия Клавдия, которому тогда принадлежала высшая власть⁵.

XXI. 67. Или ты должен осудить это, Торкват, или отка­заться от защиты наслаждений. Что же это за защита и что это за тяжба, которая ведется наслаждением, не способным выста­вить ни одного свидетеля, ни одного из известных людей, вы­ступающих в его защиту. Ведь в то время, как мы в наших лето­писях ищем таких свидетелей, вся жизнь которых прошла в славных подвигах и которые даже слышать не могли самого слова " наслаждение", в ваших спорах история остается немой.

О пределах блага и зла

Я никогда не слышал в школе Эпикура имен Ликурга, Солона, Мильтиада, Фемистокла, Эпаминонда, которые не сходят с уст остальных философов¹. Теперь же, поскольку и мы начали за­ниматься этим, наш друг Аттик каких только выдающихся и за­мечательных мужей не назовет из своей сокровищницы! ²

68. Разве не лучше написать что-то о них, чем болтать в стольких книгах о Фемисте? 3 Ну, хорошо, все это касается гре­ков; хотя именно от них мы получили и философию, и все бла­городные науки, но все же есть нечто, что позволено нам, но не позволено им. Стоики спорят с перипатетиками, одни гово­рят, что не существует никакого блага, кроме того, что достой­но, другие же, придавая величайшее значение достойному, ут­верждают, однако, что и в самом теле, и вне его заключены оп­ределенные блага. Достойный спор и великолепное состяза­ние! Ведь вся борьба ведется ради величия добродетели. А вот когда вы рассуждаете с вашими приверженцами, то приходит­ся немало услышать о постыдных наслаждениях, постоянно упоминаемых Эпикуром.

69- Поверь мне, Торкват, ты не можешь отстаивать этот взгляд, если оглянешься на себя и на свои мысли и занятия; те­бе, повторяю, будет стыдно той картины, которую не раз столь удачно рисовал в своих рассуждениях Клеанф. Он предлагал своим слушателям мысленно представить картину, на которой изображено Наслаждение, сидящее в великолепном облачении и убранстве на царском троне, окруженное Добродетелями, яв­ляющимися его служанками, единственная забота и дело кото­рых сводится к тому, чтобы прислуживать Наслаждению и пре­дупреждать его потихоньку на ухо (если это только возможно изобразить на картине) не совершать по неразумию чего-либо, что могло бы причинить боль душе или [телесное] страдание: " Ведь мы, Добродетели, рождены для того, чтобы прислуживать тебе, а другого дела у нас нет никакого" ⁴.

XXII. 70. Но Эпикур - ведь он для вас поистине свет в окошке - говорит, что тот, кто не живет достойно (honeste), не может жить приятно (iucunde). Как будто бы для меня важно,

Книга вторая

что он утверждает и что отрицает! Я хочу знать, чтб логично (consentaneum) утверждать тому, кто видит в наслаждении выс­шее благо? Что приведешь ты в обоснование того, почему жизнь Тория.., почему жизнь Постумия¹, почему жизнь их об­щего наставника Ораты² нельзя назвать наиприятнейшей? Сам же он говорит, как я заметил выше, что не следует порицать жизнь людей роскошествующих, если только они не совер­шенные глупцы, то есть если они свободны от страстей и стра­ха. Обещая исцеление от того и другого, он обещает свободу для роскоши. Ибо, по его словам, если отбросить эти два недо­статка, он не видит, в чем можно было бы упрекнуть образ жиз­ни людей " роскошествующих" (luxuriosi).

71. Таким образом, вы, измеряя все наслаждением, не може­
те ни блюсти, ни сохранять добродетель. Ведь даже человек, воз­
держивающийся от несправедливости из желания избежать зла
для себя, не должен считаться ни порядочным, ни справедли­
вым. Я полагаю, ты помнишь следующие слова:

Никто не благочестив, кто благочестие^

Поверь, что нет ничего вернее, ведь пока кто-то испытывает страх, он не проявляет себя справедливым и, конечно же, не ста­нет им, если перестанет бояться, ибо он не будет испытывать страха, если сумеет скрыть свой проступок или благодаря ог­ромным средствам обрести желаемое и, конечно, предпочтет слыть порядочным человеком, не будучи таковым, нежели быть, не слывя им. Таким образом, вместо истины и безусловной спра­ведливости вы предлагаете нам подделку под справедливость и уговариваете так или иначе отказаться от наших собственных твердых убеждений в погоне за ложным мнением других людей.

72. То же самое можно сказать и о всех прочих добродете­
лях, которые вы основываете на наслаждении, иными словами,
на воде. Действительно, можем ли мы назвать того же Торквата
мужественным? ⁴ Я восхищаюсь и вашим родом, и вашим име­
нем, хотя и не могу, как ты утверждаешь⁵, подкупить тебя. И че­
стное слово, пред моим взором все время стоит Авл Торкват⁶,
замечательный человек, с большой любовью относившийся ко

О пределах блага и зла

мне, об исключительной и неоценимой помощи которого, оказанной мне в те всем известные времена⁷, вы оба, конечно, должны знать. Однако все это для меня, желающего и быть, и слыть благодарным, было бы неприятным, если бы я не видел со всей очевидностью, что он мне был другом не в собствен­ных, а в моих интересах, если только ты потому не назовешь это совершённым в собственных интересах, что это справед­ливо и приносит пользу всем⁸. Если ты это признаешь, то по­беду одержал я. Ведь мы хотим сказать именно то и добиваем­ся именно того, что выгодой, приносимой исполнением долга, является само исполнение долга.

73. Твой же знаменитый наставник не хочет признавать
этого и из каждого действия в качестве награды за него хочет
извлечь наслаждение. Но вернемся к Торквату. Если он при
Аниене вступил в поединок с галлом, вызвавшим его на бой,
ради наслаждения, и, победив его, взял себе из его доспехов
ожерелье и получил свое прозвище ради чего-то иного, а не
потому, что такое деяние представлялось ему достойным мужа,
то я не признаю его мужественности. Ведь если стыд, скром­
ность, целомудрие, короче, сдержанность будут строиться на
страхе перед наказанием и бесславием, а не блюстись в силу
собственной святости, тогда какое же прелюбодеяние, какой
разврат, какой произвол не раскроются во всей полноте в на­
дежде на то, что все останется скрытым и безнаказанным или
дозволенным?

74. Так что же, Торкват, ты со своим именем, талантом и сла­
вою не осмеливаешься сказать людям в собрании, как представ­
ляется тебе то, что ты делаешь, о чем помышляешь, чего добива­
ешься, к чему стремишься, ради чего действуешь, что пытаешься
предпринять, чего хочешь, что, наконец, ты считаешь наилуч­
шим в жизни? Действительно, что бы ты надеялся получить,
вступив в должность, когда ты придешь на собрание граждан,
где тебе придется издать эдикт, в котором ты должен указать, ка­
ких норм ты будешь придерживаться в судопроизводстве^ и, мо­
жет быть, даже, если сочтешь нужным, по старинному обычаю
скажешь о своих предках и о самом себе; так вот, что бы полу-

Книга вторая

чил ты, заявив, что при исполнении этой должности будешь де­лать все для достижения наслаждения и что вообще все, что ты делал в жизни, ты делал только ради наслаждения? - Неужели, -возразишь ты, - я, по-твоему, столь безумен, чтобы произнести подобное перед людьми невежественными. - А ты скажи то же самое на суде или, если боишься толпы, в сенате. Никогда ты этого не сделаешь. А почему, если не потому, что такая речь не­пристойна? Получается, меня и Триария ты считаешь достойны­ми слушать непристойные речи?

XXIII. 75. Ну, хорошо, само это слово " наслаждение" лише­но достоинства (dignitas), и, возможно, мы его не понимаем. Именно это вы непрестанно повторяете - что мы не понимаем того, что вы называете " наслаждением". Ну еще бы! Ведь это так трудно и непонятно! Когда вы говорите " неделимое" ¹ и " между-мирия" ², которых вообще не существует и не может существо­вать, - это мы понимаем, а " наслаждение", ведомое всем воробь-ямЗ, понять не можем! А что если тебе придется признать, что я не только знаю, что такое наслаждение (ведь это некое прият­ное движение, происходящее в наших чувствах), но и понимаю, как ты его себе представляешь? То ты представляешь его таким, как я только что сказал, так, чтобы оно проявлялось в движении и создавало какое-то разнообразие, и даешь ему название: in motu, - то представляешь как некое высшее наслаждение, к ко­торому нельзя ничего добавить и которое возникает при пол­ном отсутствии всякого страдания; такое наслаждение ты назы­ваешь " устойчивым" (stabilis).

76. Пусть такое наслаждение существует. Скажи в любом собрании, что ты делаешь все, дабы избежать страдания. Если ты полагаешь, что и это звучит не слишком величественно и достойно, то скажи, что во время исполнения своей должнос­ти и вообще всю свою жизнь ты будешь делать все ради твоей собственной пользы и только то, что выгодно, только то, что в твоих собственных интересах; как ты думаешь, какой шум при этом поднимется на собрании и останется ли у тебя какая-ни­будь надежда получить консульское звание, которое тебе сей-

О пределах блага и зла

час вполне обеспечено? Так неужели ты будешь следовать принципу, на который ты опирался бы в общении с самим со­бой и со своими сторонниками, но не осмелишься заявить об этом во всеуслышание? ⁴ Ведь когда ты выступаешь в суде или сенате, у тебя постоянно на языке слова, повторяемые и пери­патетиками, и стоиками: долг, справедливость, достоинство (dignitas), верность, правильное, достойное, подобающее дер­жаве, подобающее римскому народу (претерпеть все опасно­сти ради республики), умереть за родину, - когда ты все это говоришь, мы, простофили, приходим в восхищение, а ты, должно быть, смеешься про себя.

77. Ибо среди всех этих столь возвышенных и столь пре­
красных слов не нашлось места наслаждению, и не только то­
му, которое вы называете " в движении" (in motu) и которое все
говорящие по-латыни и горожане, и крестьяне, короче - все
называют наслаждением, но и тому " устойчивому" (stabilis), ко­
торое никто, кроме вас, наслаждением не называет.

XXIV. Так подумай, должен ли ты, сохраняя свой образ мысли, использовать нашу терминологию? Ведь если бы ты из­менил выражение лица, походку, чтобы казаться более важным, ты бы уже не был похож на самого себя; а если ты выдумываешь слова и говоришь не то, что думаешь? Или, может быть, у тебя мысли, подобно одежде, одни для дома, другие для публики, так что снаружи лишь видимость, а истинные мысли скрываются в глубине души? Поразмысли, повторяю, правильно ли это? Мне, во всяком случае, представляются истинными те мысли, кото­рые, будучи достойными, достохвальными и славными, могут быть открыто высказаны в сенате, перед народом, в любом боль­шом и малом собрании, чтобы не было стыдно иметь такие мысли, которые стыдно было бы высказать.

78. Где же может найтись место дружбе или кто сможет
стать другом тому, кого он не любит ради него самого? ¹ А что
такое любить (атаге) (ведь именно отсюда происходит слово
дружба - amicitia), если не желать принести кому-нибудь как
можно больше блага, даже если из этого тебе самому не доста-

Книга вторая

нется ничего². Он говорит: " Мне выгодно быть дружески рас­положенным", - да нет, скорее, пожалуй, казаться, ведь быть, если ты не будешь так настроен, ты не можешь. Как же ты смо­жешь быть, если тобою не овладела любовь? Ведь она возника­ет не тогда, когда появляются соображения пользы, а рождает­ся сама собойЗ. - Но ведь я же ищу пользу! - В таком случае дружба будет сохраняться до тех пор, пока будет преследовать­ся польза. И если соображения пользы породят дружбу, то они же ее и уничтожат⁴.

79- А что же будешь ты в конце концов делать, если (как это нередко случается) дружба перестанет быть полезной, -покинешь друга? Тогда какая же это дружба? Сохранишь ее? Но как это согласуется с твоими же утверждениями? Ты видишь, к чему приводит утверждение о том, что к дружбе следует стре­миться из соображений пользы. - Боюсь, как бы не возненави­дели меня, если я перестану заботиться о дружбе. - Прежде всего, почему это достойно ненависти, если не потому, что это постыдно? Так что если ты не останешься со своим другом лишь для того, чтобы избежать каких-то неприятностей, то ты и смерти его пожелаешь, когда дружба с ним станет бесполез­ной. А что если дружба не только не принесет тебе никакой пользы, но и потребует пожертвовать частью твоего имущест­ва, если придется тебе испытать какие-то тяготы, если придет­ся даже подвергнуть опасности собственную жизнь - даже и в этом случае ты будешь заботиться о себе и утверждать, что каждый рождается для себя и для собственных наслаждений? Станешь ли ты заложником за друга, готовым умереть за друга перед тираном, как это сделал тот пифагореец перед лицом сицилийского тирана⁵, или скажешь, что ты Орест, будучи Пи-ладом, чтобы умереть вместо друга? Или - если бы ты был Оре­стом, стал бы ты опровергать слова Пилада и настаивать на том, что Орест - это ты? И, не сумев доказать это, не стал бы просить, чтобы вас убили вместе? ⁶

XXV. 80. Ты-то сам, Торкват, все бы это сделал, ибо я уверен, что нет ничего достохвального, что бы ты отказался совершить

О пределах блага и зла

из страха перед смертью или страданием. Но речь ведь идет не о том, что согласно с твоей природой, а о том, что согласно с тво­им учением. Учение, которое ты защищаешь, положения, кото­рые ты принял и которых ты придерживаешься, в корне уничто­жают дружбу, хотя сам Эпикур своими хвалами возносит ее до небес. - Но ведь он сам чтил дружбу! - А кто, скажи, пожалуйста, отрицает, что он был человеком любезным и гуманным? ¹ Мы ве­дем спор о его мыслях, а не о его нравах. Пусть сей дурной обы­чай поносить и бранить тех, с кем расходишься во мнениях, ос­танется у легкомысленных греков. Хотя он и был любезен и вни­мателен в обращении со своими друзьями, однако даже если все это правда (ибо я ничего не утверждаю²), он оказался недоста­точно проницательным. - Но ведь многие с ним согласны.

81. - И возможно, вполне справедливо. Однако же едва ли свидетельство толпы имеет достаточный вес. Ведь во всяком ис­кусстве, во всяком занятии и в любой науке, да и в самой добро­детели превосходное встречается крайне редко. И то, что и сам он был прекрасным человеком, и многие эпикурейцы были и поныне остаются верными в дружбе, стойкими и достойными во всей своей жизни, подчиняющими свои помыслы чувству долга, а не наслаждению, - все это представляется, по крайней мере мне, доказательством того, что достойное обладает боль­шей силой, чем наслаждение. Ведь они живут так, что их собст­венный образ жизни опровергает их же слова, и если об иных думают, что они лучше говорят, чем поступают, то эти, как мне кажется, поступают лучше, чем говорят.

XXVI. 82. Но это уже не имеет никакого отношения к на­шему предмету. Рассмотрим то, что было сказано тобой о друж­бе¹. В одном высказывании, как мне кажется, я узнаю изречение самого Эпикура о том, что дружбу нельзя отделить от наслажде­ния, что ее следует чтить потому, что без нее невозможна спо­койная, свободная от страха, а тем более приятная, жизнь. На это уже был дан достаточно убедительный ответ. Ты выдвинул другое, более гуманное положение, принадлежащее скорее его последователям и, насколько мне известно, никогда не высказы-

но

Книга вторая

вавшееся им самим: " Сначала мы стремимся обрести друга ради собственной пользы, и только когда дружба установится, мы лю­бим друга ради него самого, даже если у нас нет никакой надеж­ды на наслаждение". Хотя есть много способов опровергнуть это, я принимаю его в таком виде, ибо мне достаточно этого по­ложения, им же - нет, ведь [тем самым] они говорят, что иногда правый поступок возможен и в том случае, когда от него не ждут и не ищут в нем никакого наслаждения.

83- Ты сказал далее, что, по словам иных, мудрецы догова­риваются между собой относиться к друзьям точно так же, как к самим себе, и что это возможно и не раз случалось, и в выс­шей степени способствует обретению наслаждения. Если они сумели заключить такой договор, то могут, наверное, заключить и такой, по которому стали бы любить справедливость, чувство меры (modestia) и все добродетели ради них самих и безвоз­мездно. Действительно, если мы будет поддерживать дружбу ра­ди некоей прибыли, выгоды и пользы, если не будет никакого чувства симпатии, которое собственной силой заставляло бы стремиться к дружбе, независимо от чего бы то ни было, из-за нее и ради нее самой, можно ли сомневаться в том, что имения и доходные дома² мы предпочтем друзьям.

84. Ты можешь повторить здесь снова то, что было так пре­красно сказано Эпикуром во славу дружбы. Я спрашиваю не о том, что он говорит, но что он мог бы сказать согласно со сво­им учением. " К дружбе стремятся ради пользы". Неужели же ты полагаешь, что наш Т^иарий может оказаться для тебя полезнее, чем зерновые склады в ПутеолахЗ, если бы они у тебя были? Так собери уж все, что вы обычно говорите: " Друзья нас защищают" (Praesidium amicorum). Но ведь вполне достаточно защиты в са­мом тебе, в законах, в обычных знакомствах; ты не останешься в пренебрежении, а ненависти и зависти легко избегнешь, ведь именно этому учит Эпикур. И, кроме того, обладая такими дохо­дами, дающими возможность быть щедрым, ты и без этой Пила-довой дружбы, лишь благодаря благожелательству со стороны многих людей, прекрасно сможешь оградить себя и уберечь от опасностей.

О пределах блага и зла

85. Но с кем же, как говорят, делить веселье и горе? С кем
делить тайны и все секреты? Лучше всего с самим собой, а по­
том - с простым другом. Допустим, что это весьма удобно. А
польза от таких огромных денег? Итак, ты видишь, если друж­
бу измерять чувством симпатии, то нет ничего замечательнее
ее, если же выгодой, то доход от богатых поместий заставит
отступить самые близкие и дружеские связи. Следовательно, ты
должен любить меня самого, а не мое имущество, если мы со­
бираемся быть истинными друзьями.

XXVII. Но мы слишком долго задерживаемся на совер­шенно ясных вещах. Раз мы, подводя итог сказанному, прихо­дим к выводу, что, если все сводить к наслаждению, вообще не останется места ни для добродетели, ни для дружбы, то боль­ше, собственно, не о чем и говорить. И все же, дабы не показа­лось, что мы не дали ответа хоть по какому-нибудь пункту, я скажу несколько слов и об остальной твоей речи.

86. Так как все содержание философии сводится к опреде­лению счастливой жизни и люди обращаются к этой науке из одного только стремления достичь ее¹, а сущность счастливой жизни каждый видит по-разному - вы, например, видите ее в наслаждении и, напротив, в страдании полагаете величайшее зло, - прежде всего рассмотрим, что представляет собой это ваше понятие счастливой жизни. Я полагаю, вы согласитесь с тем, что если счастливое хоть в какой-то мере существует, то оно всецело должно находиться во власти мудреца. Ведь если счастливая жизнь может быть утрачена, то она не может быть счастливой. А кто же уверен, что для него останется прочным и постоянным то, что хрупко и непрочно? ² Но тот, кто не уве­рен в постоянстве доставшихся ему благ, неизбежно страшит­ся, потеряв их, оказаться несчастным. А никто не может быть счастливым, испытывая страх относительно самых важных ве­щей. Следовательно, никто не может быть счастлив.

87. Счастливой называют жизнь обычно не в какой-то ее части, а всю целиком, во всей ее непрерывности, и вообще она называется жизнью только тогда, когда она достигает полного

Книга вторая

завершения (nisi confecta atque absoluta)3. И никто не может в один момент быть счастлив, а в другой - несчастен, ибо тот, кто считает возможным оказаться несчастным, не будет счаст­лив. Ведь счастливая жизнь, однажды начавшись, остается по­стоянно таковой, как и сама мудрость, составляющая источник счастливой жизни. И не дблжно ждать последнего дня жизни, как, по словам Геродота, советовал Крезу Солон⁴. Но ведь как ты сам говорил, Эпикур полагает, что продолжительность во времени ничего не прибавляет к счастливой жизни и что крат­кий миг может дать не меньшее наслаждение, чем если бы оно длилось вечность⁵.

88. Но это утверждение совершенно непоследовательно.
Ведь полагая высшее благо в наслаждении, он считает в то же
время, что оно не становится больше в бесконечно длительное
время, чем в ограниченное и краткое. Тот, кто полагает все бла­
го в добродетели, может говорить, что к совершенно счастли­
вой жизни ведет совершенство добродетели⁶, ибо он не счита­
ет, что время добавляет нечто к высшему благу⁷. Тот же, кто
считает, что счастливая жизнь создается наслаждением, нико­
им образом не может быть последовательным, отрицая увели­
чение наслаждения с его продолжительностью⁸. Значит, также
и страдания. Но если страдание чем продолжительнее, тем тя­
желее, то как же наслаждению не стать более желанным, чем
оно продолжительнее? ^ Тогда почему же Эпикур всегда назы­
вает бога счастливым и вечным? Ведь если отнять у Юпитера
вечность, то он ничуть не счастливее Эпикура, ибо оба достиг­
ли высшего блага, то есть испытывают наслаждение¹⁰. - Но
ведь Эпикур испытывает и страдание¹¹. - Но он и пренебрега­
ет им. Ведь он же сам говорит, что если его станут жечь¹², он
скажет: " Как приятно! "