Глава вторая. Врасплох он никого не застал: в доме никого не было

Врасплох он никого не застал: в доме никого не было. Стояла тишина. Дэнис бродил по пустым комнатам, с удовольствием глядя на знакомые картины и мебель, на легкий беспорядок там и тут — признаки жизни. Он был даже рад, что все куда-то ушли. Интересно ходить по дому, словно исследуя мертвые, опустошенные Помпеи. Картину какой жизни воссоздал бы археолог, проведя раскопки в развалинах этого дома? Какими людьми населил бы он эти пустые комнаты? Вот большая галерея с рядами пристойных и (конечно, открыто об этом не скажешь) довольно скучных итальянских примитивистов, с китайскими скульптурами, с безликой мебелью неизвестно какого времени. Отделанная панелями гостиная с обитыми вощеным ситцем большими креслами — оазисами комфорта среди суровой, умерщвляющей плоть обстановки. Малая гостиная с бледно-лимонными стенами, крашеными венецианскими стульями, столами в стиле рококо, зеркалами, современными картинами. Библиотека — прохладная, просторная и темная, с рядами книг от пола до потолка, среди которых немало редкостных фолиантов. Столовая — по-английски основательная, наводящая на мысль о рюмке послеобеденного портвейна, с большим столом красного дерева, стульями и буфетом восемнадцатого века, того же времени картинами — фамильными портретами, изображениями тщательно выписанных животных. Что можно было бы воссоздать из всего этого? В большой галерее и библиотеке было много от Генри Уимбуша, в малой гостиной, пожалуй, кое-что от Анны. Вот и все. Среди всего, что накопилось в течение жизни десяти поколений, нынешнее оставило едва заметные следы.

В малой гостиной Дэнис увидел на столе книгу своих стихов. Какая внимательность! Он взял ее в руки и открыл. Рецензенты называют такие издания «небольшими томиками». Дэнис прочитал наугад:

Сияет Луна-парк, а тьма

Над ним сомкнулась, как тюрьма.

И Блэкпул смотрит в мрак ночной

Могилой яркой и цветной.

Дэнис положил книгу, покачал головой и вздохнул. Как я был тогда гениален! — подумал он словами престарелого Свифта. С тех пор как книгу опубликовали, прошло уже почти полгода. Приятно сознавать, что такого он уже больше никогда не напишет. Но кто ее здесь читает? Анна? Хотелось верить в это. Быть может, она наконец узнала себя в дриаде молодого тополя — в стройной лесной нимфе, чьи движения — словно трепет молодого деревца под ветром. «Женщина, которая была деревом» — так называлось стихотворение. Он подарил Анне книжку, как только она вышла, надеясь, что стихи скажут ей то, чего он сам сказать не смел. Но она никогда не упоминала о них.

Он закрыл глаза и увидел ее в красном бархатном плаще, входящую в маленький ресторан, где они иногда обедали вместе в Лондоне, с опозданием на три четверти часа, и себя за столом, измученного тревогой, раздражением, голодом. Она была невыносима!

Ему пришло в голову, что хозяйка дома могла быть в своем будуаре. Это было вполне вероятно. Надо пойти посмотреть. Будуар миссис Уимбуш находился в центральной башне и выходил окнами в сад. К нему из зала вела маленькая винтовая лестница. Дэнис поднялся по ней, постучал в дверь. «Войдите!» — услышал он. Значит, она все-таки там, вопреки его тайной надежде, что ее там не будет. Он открыл дверь.

Присцилла Уимбуш лежала на софе. На коленях у нее был бювар, она задумчиво покусывала кончик серебряного карандаша.

— Добро пожаловать! — сказала она, подняв глаза. — Я и забыла, что вы должны приехать.

—Гм, боюсь, что я уже приехал, — обиженно ответил Дэнис. — Приношу глубокие извинения.

Миссис Уимбуш засмеялась. У нее был низкий мужской голос и низкий мужской смех. Все в ней напоминало мужчину. Крупное квадратное лицо человека среднего возраста с массивным носом и маленькими зеленоватыми глазами. Все это увенчивалось высокой замысловатой прической неестественного оранжевого цвета. Глядя на Присииллу, Дэнис всегда вспоминал Уилки Барда, изображавшего на эстраде оперную певицу.

Так вот почему Мое призванье Оп-оп-оп-оп-опера.

Сегодня на ней было фиолетовое шелковое платье с высоким воротником и нитка жемчуга. Этот туалет, пышный, как у вдовствующей герцогини, наводивший на мысль о королевской семье, делал ее еще более, чем обычно, похожей на актрису мюзик-холла.

— Как вы поживали все это время? — спросила она.

—В общем, — начал Дэнис и сделал небольшую почти сладострастную паузу. У него был готов удивительно забавный отчет о лондонской жизни, и он уже предвкушал удовольствие от своего рассказа. — Начать с того, — продолжил он...

Но было уже поздно. Вопрос миссис Уимбуш принадлежал к тем, что лингвисты называют риторическими: он не требовал ответа. Это была всего лишь небольшая завитушка в беседе, первый ход в игре вежливых условностей.

—А я как раз занимаюсь своими гороскопами, — сказала она, даже не заметив, что перебила его.

Слегка уязвленный, Дэнис решил приберечь свою историю для более чуткого слушателя. Он удовлетворился тем, что ответил ледяным тоном.

— Вот как?

— Я рассказывала вам, как выиграла в этом году на Больших скачках в Ливерпуле четыреста фунтов?

— Да, — ответил он по-прежнему холодно и односложно. Она рассказывала ему об этом по меньшей мере шесть раз.

— Чудесно, не правда ли? Все определяют звезды. В старые времена, до того как я обратилась к помощи звезд, я, бывало, проигрывала тысячи. Теперь же... — Она на мгновение замолчала. — Да вот хотя бы эти четыреста фунтов на Больших скачках в Ливерпуле. Это все благодаря звездам.

Дэнис с большим удовольствием послушал бы что-нибудь еще о старых временах. Но он был слишком благоразумен, более того, слишком застенчив, чтобы спрашивать об этом. Был какой-то скандал, это все, что он знал. Старушка Присцилла — не такая старушка, конечно, в те дни — промотала огромные деньги, швыряя их пригоршнями на скачках по всей Англии. Увлекалась она и азартными играми. Сколько тысяч она проиграла— об этом в разных легендах говорилось по-разному, но сумма всегда называлась очень крупная. Генри Уимбуш был вынужден продать в Америку кое-кого из своих итальянцев — Таддео из Поджибонси, друга Таддео, а также четыре или пять картин неизвестного художника Сиенской школы. Это был переломный момент. Впервые в жизни Генри заявил о своих правах, и, как видно, не без успеха.

Веселая кочевая жизнь Присциллы резко оборвалась. Теперь она проводила большую часть времени в Кроме, лелея какую-то не слишком понятную болезнь. Ища утешения, она увлеклась школой «нового мышления» и оккультизмом. Она по-прежнему была одержима скачками, и Генри, который в душе был добрый малый, позволял ей тратить сорок фунтов в месяц на тотализатор. Большую часть своих дней Присцилла проводила теперь, составляя гороскопы лошадей, и вкладывала отныне деньги на научной основе, в соответствии с указаниями звезд. Кроме того, она не обходила вниманием и футбольный тотализатор. У нее была большая записная книжка, в которую она занесла гороскопы всех игроков футбольной лиги Великобритании. Сопоставить гороскопы двух команд по одиннадцать человек в каждой — дело тонкое и трудное. Матч между «Спёрс» и «Виллой», например, создавал на небесах коллизию гигантского масштаба, и неудивительно, что иногда она ошибалась в предсказании результата.

—Как жаль, что вы не верите в это, Дэнис, как жаль, — произнесла миссис Уимбуш своим низким голосом.

— Не могу сказать, что я жалею об этом.

—О, вы просто не знаете, что такое обрести веру. Вы не представляете себе, какой увлекательной и интересной становится жизнь, когда веришь. Все, что бы вы ни делали, приобретает смысл. Нет такого пустяка, который не имел бы значения. Это делает жизнь такой интересной, поверьте. Вот я живу здесь, в Кроме. Можно подумать, это скучная дыра. Отнюдь нет, только не для меня. Я ничуть не жалею о старых временах. У меня есть звезды... — Она взяла листок бумаги, лежавший на бюваре. — Это гороскоп Инмэна, — пояснила она.— Я решила нынешней осенью немножко поиграть на чемпионате по бильярду. Надо поступать так, чтобы быть в гармонии с бесконечностью. — Она повела рукой. — А потом есть еще и мир иной, и духи, и своя аура у каждого человека, и учение миссис Эдди о том, что вера исцеляет от всех болезней, и миссис Безант с ее христианскими таинствами... Все это чудесно. Для скуки не остается ни минуты. Не могу себе представить, как я жила раньше, в старые времена. Удовольствия? Просто суета, вот что это было. Просто суета. Обед, чай, ужин, театр, опять ужин — каждый день. Это забавляло, конечно, само по себе. А потом не осталось почти ничего. Об этом хорошо сказано в новой книге Барбекью-Смита. Где же она?

Миссис Уимбуш приподнялась и дотянулась до книги, лежавшей на столике у изголовья софы.

— Кстати, вы знаете его? — спросила она.

— Кого?

—Мистера Барбекью-Смита.

Дэнис имел о нем очень смутное представление. Имя Барбекыо-Смита встречалось в воскресных газетах. Он писал об этике поведения, кажется, был также автором книги «Что следует знать молодой девушке».

— Нет, лично с ним не знаком, — сказал Дэнис.

—Я пригласила его на субботу и воскресенье. — Она перелистала несколько страниц книги. — Вот место, которое мне понравилось. Оно у меня отмечено. Я всегда отмечаю то, что мне нравится.

Держа книгу почти на вытянутой руке, ибо страдала некоторой дальнозоркостью, и делая соответствующие жесты другой рукой, миссис Уимбуш начала читать — медленно и выразительно.

— «Что суть меховые манто стоимостью в тысячи фунтов, доходы в четверть миллиона?» — Она взглянула поверх книги и театрально повернула голову, при этом ее оранжевая прическа величественно качнулась. Дэнис с любопытством посмотрел на нее. Что это — ее собственные волосы, крашенные хной, или же один из тех париков, о которых пишут в рекламе?

—«Что такое троны и скипетры?»

Оранжевый парик — да, это был парик — снова качнулся.

—«Что такое веселье злата, пышность власти, гордость великих мира сего, что такое мишурный блеск высшего обшества?»

Голос ее поднимался в вопросительной интонации от предложения к предложению, затем внезапно упал, и гулко прозвучал ответ:

— «Ничто. Суета, прах, пух одуванчика на ветру, лихорадочный бред. То, что имеет значение, происходит в душе. Видимое — приятно, но Невидимое в тысячу раз более значимо. Именно Невидимое — главное в жизни».

Миссис Уимбуш опустила книгу.

— Прекрасно, не правда ли? — сказала она.

Дэнис не рискнул высказать свое мнение, а произнес лишь ни к чему не обязывающее «гм!».

—О, это отличная книга, прекрасная книга, — сказала Присцилла, перелистывая страницы. — А вот место, где он говорит про лотосовый пруд. Он сравнивает душу с лотосовым прудом, понимаете?

Она снова подняла книгу и прочитала:

—«У моего друга есть в саду лотосовый пруд. Он расположен в небольшой долине и окружен кустами диких роз и шиповника, где соловей все лето поет свою нескончаемую любовную песнь. В пруду цветут лотосы, и птицы прилетают сюда напиться и искупаться в прозрачной воде...» Кстати, это кое о чем напоминает мне, — воскликнула Присцилла, резко захлопывая книгу и смеясь своим громким утробным смехом. — Это напоминает мне о том, что произошло в нашем бассейне с тех пор, как вы были у нас в последний раз. Мы разрешили деревенским приходить сюда купаться по вечерам. Вы не представляете себе, что из этого вышло!

Она наклонилась, заговорив доверительным шепотом и смеясь то и дело глубоким булькающим смехом.

—...мужчины и женщины... купались вместе... сама видела из окна... послала за биноклем, чтобы убедиться... Никаких сомнений!

Она снова разразилась смехом. Дэнис тоже засмеялся. Барбекью-Смит был брошен на пол.

— Пора пойти посмотреть, готов ли чай, — сказала Присцилла. Она поднялась с софы и зашагала к двери, шелестя шлейфом шелкового платья. Дэнис последовал за ней, тихонько напевая про себя:

Вот почему

Мое призванье

Оп-оп-оп-оп-пер-ра-а!

И маленький хвостик аккомпанемента в конце: ра-ра!