XXI. Небесный трамвай

Да! Помню, в детстве, лежал я поле (почему-то один) и видел в небе небесный трамвай. Одному Богу ведомо, как трамваи попадают на небо, и я боюсь громыхающего позора, Бога боюсь рассмешить, начав размышлять об этом. Но в том, что трамвай такой есть я уверен – видел собственными глазами. Есть даже вероятность того, что мною был слышен стук его колес о небесные рельсы и небесный предупреждающий звон. Хотя, вру. Какие в небе могут быть рельсы? Рельсы трамвайные только в тайге могут быть. А в небе не может быть трамвайных рельсов.

И, сдается мне, что там, в небе, трамваи не ходят по кругу без цели и не возят в своем чреве старушек с хозяйственными сумками-тележками (тех необъяснимых старушек, которые ползут по тоннелям метро). Вот тем-то трамваям одним во вселенной ведомо, куда ехать и зачем. И кого возить и где высаживать. Дело в том, что в небе все одинаково. Но не так, как у нас, одинаково-однообразно, а одинаково прекрасно. И где бы ты не вышел из небесного трамвая, везде будешь чувствовать суть бытия своего. Не то, что в 27-ом.

Но пока лично для меня остается тайной, как попасть в небесный трамвай. Да и не желаю я пока этого. Мне бы вначале покататься по Сибири в трамвае, опутанном цветами и ветвями дикого винограда. Конечно, со своей Гердой на коленях.

А потом можно и в небесный трамвай.

Кто знает, может быть в один из дней буду я ехать в 27-ом до Дмитровской, а у Коптевского рынка репродуктор объявит (водителя - то нет): «Всем бабушкам с хозяйственными сумками-тележками пойти вон из трамвая, а Беспалова Сергея Владимировича просим пройти на пересадку в небесный трамвай. Просили передать, что в небесном трамвае его ожидает некая любимая Сергеем Владимировичем прекрасная, незабвенная Герда.

XXII. Своё

Вот и подходит к концу наша повесть. Так же, как и всему приходит на этом свете конец. Приходит конец даже бесполезным скитаниям трамваев по венам чьего-то лица, эти трамваи вырываются к своим сводным городским братьям и так же возят по Старой Москве моих пассажиров, необъяснимых старушек, что ползут по тоннелям метро с хозяйственными сумками-тележками, в которых бьются друг о друга пустые стеклянные банки, обернутые в газету «Труд». Когда-нибудь, хотя и не факт, перестанет стоять наша кровь, и мы уже не сможем крикнуть «Помогите!».

Когда-то мы выползем из наших подземелий, из нашего метро, и «что-нибудь» - да изменится. Не знаю, как вы, а я пойду в город искать маленький книжный магазин, где томится ненаглядная моя Герда. И мы обойдем с ней пешком весь город. А на набережной Туполева несколько минут постоим на мостике через реку Яузу и полюбуемся красотой промышленной архитектуры и почитаем друг другу стихи одного из лучших наших умов Сергея Есенина, который помог городу, выпустив из транспортных артерий своего лица забродившие там по кругу трамваи. Потом сядем в 27-ой на Войковской и доедем до конца Коптевского рынка вместо Дмитровской, ибо дальше дороги разобраны. Но мы не расстроимся, потому что красоту Москвы можно разглядеть и там, а еще потому, что мы будем считать друг друга героями. Она – меня, я – ее. И не потому, что мы где-то там воевали, а потому, что просто любим друг друга. И другого выхода у нас просто не будет. И не будет у нас вопросов, кто, кому что должен. Я буду отдавать ей, она – мне. И точка. Не обсуждается.

И в какой-то момент наших брожений по Москве бульварной, мы вдруг услышим музыку Моцарта с неба и увидим подъезжающий к остановке сибирский трамвай, обвитый цветами и ветвями дикого винограда. Я внесу Герду в этот трамвай на своих руках, как в день свадьбы вносит свой дом новоиспеченный муж долгожданную жену. И мы подадим друг другу верную настоящую руку, дабы вытащить себя из колодца прошлого.

И если вдруг по дороге в Сибирь трамвай остановится, мы подождем, ибо будем уверены, что он непременно довезет нас до Сибири.

И никогда не возникнет у нас вопроса: «Как быть? В интересном одиночестве или в духовной скудности вместе?» Ибо будет нам неимоверно интересно именно вместе.

А когда, по дороге в Сибирь будем мы заезжать к многочисленным дузьям своим, я собственноручно буду доставать из углов их квартир позабытые железные кровати с натянутой сеткой Рабица, ставить в ряд эти кровати и укладывать на них друзей наших. И сами мы с Гердой будем засыпать на этих кроватях. А перед сном вести беседы по душам, шутить и дурачиться. И счастье будет, если кто-то в таких обстоятельствах полюбит друг друга.

А в Сибири мы будем жить тем, что Герда будет вязать узорчатые свитера и шарфы, а я буду работать озеленителем и обыменителем мира.

Ну, а в один прекрасный день небесный репродуктор объявит нам: «Любимые, неразлучные Сергей и Герда! Над вашей избой завис ваш персональный небесный трамвай. Специально для вас спущена из него веревочная лестница. Господь просит вас проследовать в салон небесного трамвая для последующего вечного осмысления сущности бытия. С уважением, ваш, один на двоих, любящий Ангел.»

Вот так мы с Гердой продолжим наше путешествие по просторам Необъятного всего. И я бы отдал даже то, что будет после того, как я кану в Лету (не говоря уж о том, что было и будет до этого), чтобы каждый из земных братьев моих нашел для себя такое же счастье. Пусть с другим сценарием, другим исходом, но свое собственное. А то ведь в городских трамваях каждый проживает счастье ЧУЖОЕ, и потому, счастьем так и не пахло в этих трамваях.

Как редкая птица долетит до середины Ленинского проспекта (видели ли вы такую птицу?), так редкий человек проживает счастье СВОЁ. Так вот, желаю вам, братья и сестры мои, обрести СВОЁ счастье.

АМИНЬ!

P.S. О клинике той только два слова:

Вот ходит дедушка, молясь

И лбом как будто месит грязь.

Так ходит он уже давно

В глазах – туман, в штанах – говно.

Немногословно, но – истина.