Излишняя мнительность, или подозрения на других без оснований

Напрасные подозрения на ближнего, это «клевета в сердце». Здесь не то, чтоб человек говорил сам напрасно на других или основывался на чужом рассказе или имел бы прямые поводы (данные) заключать худое о другом, нет! Большею частью бывает совсем не так; но он на основании какой либо ничтожной догадки составляет подозрение на ближнего, и—подозревав непременно в худую сторону, злое, недоверчивое, т.е. он сам сочиняетподозрение. Бывают подозрения безотносительные к своему лицу. Так, например, заключают о человеке по нехотению его ответить или по краткости его ответа, что он вообще горд, что даже и разговаривать не хочет, между темкак он не дал ответа (положим, так и не раз и не два) noтому лишь, что обдумывал что либо серьезное и что по­дробностью ответа не хотел прервать нить своих размышлений. (Кто часто и глубоко размышляет, тот знает, как даже одним сказанным словом прерывается на не­сколько мгновений мысль). Так на основании того, что иной человек прилично одевается иди занимает такое место или должность, где другие богатеют, на основании этого думают, что и он богат, даже определяют цифру его капитала, ничему противному не хотят верить, например, когда бы он просил о займе, когда бы и следовало по­мочь ему, между тем как он еще в долгах или во всяком случай не имеет денежных запасов. Так по лицу иного заключают о его нетрезвости, тогда как он воздержен в вине; по походки и телодвижениям делают заключение о душевном состоянии, или о характере, и—ча­сто ошибаются; предполагают о чьем либо падении в блуд, а падения не было. (И при благоприятствующих обстоятельствах подозрение последнего рода оказывается иногда ложным: так-то на этот раз нужно быть осторожным, чтоб не заподозрить напрасно). Но чаще подозрения бы­вают «личные», или по опасению вреда самому себе со стороны тех, на кого падает подозрение; так один думает, будто ближний пожаловался или наговорил на него высшему начальству, с которым он имел свидание, между темни жалобы, ни худого отзыва не было; другой представляет себе, что до него касалась чья либо в поношение речь, тогда как о нем и помину не было; честолю­бивый и властолюбивый вообразил себе, что известный человек препятствует его честолюбивым целям, но совсем напрасно.—Мнительность, особенно под старость лет, у некоторых доходит даже до болезни. На этот раз она сходственна с «физическою» мнительностью, или с воображаемостью у себя всяких болезней (каждую болезнь, о которой услышит мнительный, относит к себе. Один где-то и когда-то даже представил себя умершим, не стал есть и наверное бы умер бы с голоду, если б умный друг его притворился так же покойником и не уговорил его поесть вместе с собой, считая его и себя на том уже свете), хотя мнительные в то же время бывают часто крепки телосложением и не трусливы на болезни. Мнительным людям вдвойне все слышится ивидится, а пожалуй иной раз представляется глазам их ито, чего совсем нетна деле (Преп. Дорофей рассказывает об одном человеке, который привык все основывать на своих догадках или подозрениях, что этот человек будто бы видел своего товарища, как он украдкой ел в саду плоды. Из-за этого обманчивого видения подозреваемый едва было не лишился св. приобщения, так как подозрение падало в утро причастного дня его, когда он не только красть, но и есть не должен был. Но что же оказалось? Он совсем не был дома в те часы и не заходил в сад).

Что же сказать о вменяемости этого характера? Мни­тельные люди прежде всего беспокоят самих себя: они ни­кому не доверяют, всех и каждого остерегаются без при­чины; иной раз стыдятся пред самими собой своих нелепых подозрений на ближнего, т. е. если их подозрения изобличают на деле, и потому-то они, обыкновенно, таят свои подозрения в душе. — Они оскорбляют ближних сами по себе или втайне, а во многих случаях и заведомо. Они не имеют христианской любви к ближнему, которая «всему веру емлет» (1Кор.13, 7) (всему верит, и больше верить доб­рому, чем худому). Для них наконец все люди худые, — все воры, все обманщика, все неискренние и не доброже­лательные люди: вот как они чернят в душе своей род человеческий! Пусть люди, действительно, изменчивы: пусть многим и очень многим доверять нельзя. Но и сам мнительный не в числе ли тех, о которых сказано: всяк человек ложь? (Пс.115, 2). Более неизменная верность человека возможна только в христианстве. И—вот лучше бы мни­тельный и недоверчивый старался развивать вдругих христианский то дух словом убеждения, а еще более при­мерами собственной верности. Когда ближнее видят его недоверие к себе, терпят от него напрасные подозрения; тогда и не стараются заслуживать у него доверие. Напрасные подозрения его тем обиднее, чем предмет их важнeе или же не применимее к лицу подозреваемому; например, подозревает мнительный, что известный человек хотел подвести его под ушиб или удар, которых ине могло произойти, —или думают о комлибо без всякого основания, что этот человек в каком либо деле покорысто­вался несколькими аршинами дешевой материи, тогда как с его стороны было еще пожертвование. Мнительный во зло пользуется простотою ближнего. Ближний говорит с ним откровенно, пусть иной раз и лишнее: а он выво­дит из речей свои догадки во вред ближнему. Да что же сам-то он в отношении чистоты дел? Казалось бы, по его опасливости встретить везде худое сам он уже бе­режется всего худого. Напротив. Он потому-то более и склонен к подозрению, что расположен к злу. Когда бы он быль далек от зла, тогда менее всего подозревал бы и в других злое. Как злой человек легко обвиняет и доброго; так напротив добрый не вдруг решается об­винить и злого. И выходит опять: истинная «любы всему веру емлет». Особенно характер мнительный, подозревающий всех и все, тяжело переносить в начальнике.—Ты, христианская душа, не нарушай и собственного мира в не оскорбляй чести ближних подозрениями, для которых нет никаких основания, которые из прямого-то правила делают кривое. Доверяй больше доброму в ближних, опасайся от них худого, и за простоту свою сам больше встретишь от других доверия.

Предположение о человеке благочестивом по поводу особенного несчастья с ним или постоянных неудач в его жизни, будто он великий грешник (о неповинных страданиях)

«Сядите ныне (одумайтесь), и да не будет неправедно» (Иов.6, 29) (чтоб не допустить вам несправедливости своим обличением). Так отвечал Иов друзьям своим, которые, не зная за ним никакого порока, объясняли его страдания тем, что видно он «тайный преступник». Неразумные друзья предполагали например, что он может быть грабил других (Иов.11, 14), что вообще за тайные свои грехи заслуживает еще больших страданий, чемкакие терпят на гноище, что прежняя его богобоязненность, за которую он был уважаем, теперь подлежит сомнению (Иов.4, 6). И так советовали чтоб поспешил покаяться пред Богом.—Те же суждения нередко повторяются и ныне. Так, когда иной строгой благочестивой жизни бывает застигнут либо особенным несчастьем или же везде встречает неудачи, тогда одни начинают сомневаться в искренности его благочестия, готовы почесть его только лицемером; другие прямо думают о нем, как о человеке недостойном пред Богом и как о великом тайном грешнике; третьи даже выдают себя на сей раз за пророков, —говорят, что «и надлежало ожидать такого наказания ему за грехиего, что несомненно Бог нашел его за тяжкие грехи»; четвертые совершенно сходственно с мнениемдрузей Иова обвиняют его в самообольщении, советуют ему всмотреться в свою тайную жизнь и поскорее покаяться пред Богом; а пятые приэтом признают бесполезным его святой подвиг, например, проповедь слова Божия или подаяниямилостынь, —говорят, что и без этого подвига, которому он посвятил себя, мог бы он быть добрым христианином. Почему же такой взгляд на страдающего праведника нужно назвать ошибочным? —Ему в горькие дни и часы его жизни более известно, чем посторонним людям, за тяжкиели грехи Бог наказывает его или же посещает с иною какою целью: совесть его тогда особенно бывает верным советником и учителем ему (Иов.5, 17). Он и убежден, что Бог облегчит его участь, только не знает, —когда и как. Пусть каждый христианин должен избегать самооправданий; пусть благоразумно, и сознавая себя невинными, винить нас себя во грехах. Кто же в самом деле из смертных, встретив чрезвы­чайный какой либо удар в своей жизни или встречая сряду скорби, —кто может в строгом смысле судиться с Богом или требовать себе отчета: «за что же это Бог столько карает меня»? Если б кто дерзнул поставить та­кой вопрос, —и уже не в виде сыновней жалобы на Го­спода Бога самому же Богу, а как обиженный пред обидящим: тогда Господь противопоставил бы ему тысячу обвинений в его совести, и он не в силах был бы дать никакого ответа. Однако этот же самый человек не может на основании посторонних намеков ему или прямых упреков, т. е. сове­стью других, —не может завинить себя в тайных тяжких грехах, которых не допустил, тем более сознаться в том, будто вера и богобоязненность, которые всегда за­мечали в нем другие, были неискренни и как пустые слова (К одному преподобному пришли некоторые высказать, в чем он многими подозреваем. Посетители говорили ему, будто он горд, любит клеветать на других и даже виновен в блудной страсти. Святой все эти клеветы принял на себя со смирением. Наконец, ему сказали, что он неистинно верует в Бога, что принадлежит к числу еретиков. Тогда он решительно отвергнул от себя подозрение. Почему же? Потому что не осознавать себя верующим, отказаться от чувств религиозных, значит уже прервать связь с Господом Богом (это был св. Агафон)). Отнять у него это сознание своей невинности, значило бы отнять последнее утешение в его страданиях. Пусть подозревающие его в тайных чрезмерно тяжких грехах, не доверяющие ему и после того, как он свидетельство­вался бы пред ними своею совестью в своей неповинностью таким грехам, —пусть видят тут его заблуждение: но ему лучше остаться со своим заблуждением, как луч­шею отрадою в несчастии, чем согласиться с ними, чем завинить себя в преступлениях, которых страшится его душа, чем, по крайней мере, отпереться от своего христианскогонаправления. О, легче же было бы ему не поз­нать пути истины, чем, познав этот путь и столько идя по нему, возвратиться назад! (2Петр, 2, 12). Иное дело исправляться ему от того, что есть в этом самом направлении несовершенного, например, от нетерпеливости. Праведный Товит также не мог перенести едкой укоризны от своей жены, будто его милостыни и попечение об умерших ничего не значат(Тов.2, 14; 3, 1). А Езекия, когда был в самой страшной скорби, потому что пророк Исаия объявил ему час смерти, —даже дерзнул напомнить Богу о прежних своих заслугах и молился со слезами, чтоб Бог помиловалего ради этих заслуг (4Цар.20, 3-5). Так, что для Иова было тяжестью отказаться от прежней " своей богобоязненности: то же и нынесоставляет душевную тяжесть ревностному христианину встретиться с такою мыслью, будто он бесполезно трудится в каком-либо душеспасительном деле. Для чего же вводить самому себя в заблуждение? Труд христианский, например, в роде указанной проповеди слова Божия или милостыни, без сомнения полезен. Иное также дело стараться отделять свою личность от этого труда, т. е. отделять в том смысле, чтоб не возвышать себя, за него, чтоб все-таки и «сотворив повеленная» признавать себя «неключимым рабом» (Лк.17, 10).

Но где же начало ложного взгляда на несчастия, постигающие человека несомненно святой жизни? Начало то же самое, которого держались и друзья Иова, объяснявшее страдания великого праведника тайными его преступлениями, так как в явных грехах и пороках не могли, осудить его (Иов.8, 4; гл.22). Именно думают, будто внешнее счастье или несчастье в этой жизни имеют естественную связь с делами человека, будто доброму и непременно живется счастливо, а злому—напротив; будто там, где случилось чрезвычайное несчастье, —там непременно существует и великий грешник. Этих мыслей могли еще держаться несовершенные в вере из ветхозаветных. Но в Новом Завете понятие о несчастьях и страданиях идет радом с понятием о царстве небесном: «блажени плачущии...», сказано в Мф.5, 4; «многими скорбями подобает... внити в царствие Божие» (Деян.14, 22) Так многие из несчастий в этой жизни для верующего и высокодобродетельного христианина являются не как очищение нрав­ственное, потому что у него нет особенной нечистоты, и не как непременная казнь ему (Иак.1, 12; 1Петр.1, 6)даже и не как прямая воля Божия, но собственно приходят к нему по злобе на него мира и по нападениям врага — дьявола. Ведь надобно пересоздать весь мир, исторгнуть совсем с поля мира плевелы (Мф.13, 29), чтоб верующие и благочестивые люди могли оставаться в совершенном покое со стороны неверующих и порочных людей. Затем, немало несчастий или только неприятностей в жизни богобоязненный человек несет, и вроде испытания своей веры в Промысл Божийи как вообще знак любви к нему Бога. По учению слова Божия те и не дети Отца Небесного (Евр.12, 3-10), которые не терпят наказаний, следовательно не терпят никаких несчастий или кратковременных сильных печалей. Святые угодники глубоко усвоили это учение, так что самые высокие из них радовались, тогда должны были терпеть (Иак.1, 2). Любящий Бога и Христа, правда, познается и в счастье своем. По какому же признаку или доказательству? —по смирению. Но еще более он познается в несчастье. Здесь же почему? — по терпению и покорности своей Богу. Да; несчастья его-то особенно смиряют, приводят ему на память его грехи и слабости, так что после этого он и стыдится по смирению посмотреть в лицо другим, готов всем дать пред собой предпочтение.—Еще полезны для него несчастья, чтоб нисколько не прекращалась его молитваи была бы его молитва самою теплою.—Попускает ему Бог быть в несчастии или неуспехах, многих сряду, также и потому, что иногда он хочет служитьБогу, но вместе с тем не думает еще оставить служения какой-либо мирской страсти, тем более—нескольким страстям: тогда Бог как бы совсем предоставляет его самому себе. Отсюда например, выходит: он искал чести у известных мирских лиц, а эти люди еще более бесчестят его. Должен бы он про­тивиться больше врагам невидимым, духам злобы: тогда скорее бы Бог смирил пред ним и врагов человеческих—(О тех же людях, которые собственными неосторожностями, собственным невоздержанием и явными своими пороками и страстями вызывают на себя несчастия и страдания в жизни, —о тех и речи здесь не может быть).

Итак, что же остается сказать о вменяемости напрасного подозрения на людей благочестивых по поводу несчастий с ними? Так как со стороны милосердия и правосудия Божия нельзя ожидать, чтоб правые и святые люди без причины были караемы тяжкими страданиями, то говорить об этих людях: «Бог карает их за тяжкие грехи» значит предлагать свою несправедливость правде Божией и, так сказать, «льстить Богу» своею несправедливостью. Затем, следуют здесь тяжкие обиды ближнему, насилуют его coвесть, навязывая ему тайные и главным образом— смертные, тяжкие грехи; советуют ему, как тяжкому греш­нику, раскаяться во грехах, чтоб прошло его несчастье; слагают на него всю вину даже таких страданий, которые очевидно пришли к нему по зависти, ненависти и злобе людей; не берут назад своего несправедливого упрека ему и после того, как он хотел успокоить их от напрасного подозрения, как открывался пред ними по совести в незаслуженных имстраданиях; не оказывают ему и того утешения, какое оказывает злодей злодею в несчастии; готовы таким образом сбить его совсем с доброй дороги.—Ты, верующая душа! не предугадывай по своему судьбы праведного человека, когда постигнет его какое-либо несчастье. Будь лучше «пророком токмо во отечествии своем» (Мрк.6, 4), предусматривай—не заслуживаешь ли сам-то ты по своим винам пред Богом тяжкого наказания.