Как это делалось в одессе. Король венчание кончилось, раввин опустился в кресло, потом он вышел изкомнаты и увидел столы

КОРОЛЬ

Венчание кончилось, раввин опустился в кресло, потом он вышел изкомнаты и увидел столы, поставленные во всю длину двора. Их было такмного, что они высовывали свой хвост за ворота на Госпитальную улицу.Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхоналожили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами - заплаты изоранжевого и красного бархата. Квартиры были превращены в кухни. Сквозь закопченные двери било тучноепламя, пьяное и пухлое пламя. В его дымных лучах пеклись старушечьи лица, бабьи тряские подбородки, замусоленные груди. Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки, обтекал эти груды разросшегося, сладковоняющего человечьего мяса. Три кухарки, не считая судомоек, готовилисвадебный ужин, и над ними царила восьмидесятилетняя Рейзл, традиционная, как свиток торы, крохотная и горбатая. Перед ужином во двор затесался молодой человек, неизвестный гостям. Онспросил Беню Крика. Он отвел Беню Крика в сторону. - Слушайте, Король, - сказал молодой человек, - я имею вам сказать паруслов. Меня послала тетя Хана с Костецкой... - Ну, хорошо, - ответил Беня Крик, по прозвищу Король, - что это запара слов? - В участок вчера приехал новый пристав, велела вам сказать тетяХана... - Я знал об этом позавчера, - ответил Беня Крик. - Дальше. - Пристав собрал участок и оказал участку речь... - Новая метла чисто метет, - ответил Беня Крик. - Он хочет облаву.Дальше... - А когда будет облава, вы знаете. Король? - Она будет завтра. - Король, она будет сегодня. - Кто сказал тебе это, мальчик? - Это сказала тетя Хана. Вы знаете тетю Хану? - Я знаю тетю Хану. Дальше. -...Пристав собрал участок и сказал им речь. " Мы должны задушить БенюКрика, - сказал он, - потому что там, где есть государь император, там неткороля. Сегодня, когда Крик выдает замуж сестру и все они будут там, сегодня нужно сделать облаву..." - Дальше. -...Тогда шпики начали бояться. Они сказали: если мы сделаем сегодняоблаву, когда у него праздник, так Беня рассерчает, и уйдет много крови.Так пристав сказал - самолюбие мне дороже... - Ну, иди, - ответил Король. - Что сказать тете Хане за облаву. - Скажи: Беня знает за облаву. И он ушел, этот молодой человек. За ним последовали человека три изБениных друзей. Они сказали, что вернутся через полчаса. И они вернулисьчерез полчаса. Вот и все. За стол садились не по старшинству. Глупая старость жалка не менее, чемтрусливая юность. И не по богатству. Подкладка тяжелого кошелька сшита изслез. За столом на первом месте сидели жених с невестой. Это их день. Навтором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть Короля. Это его право. ИсториюСендера Эйхбаума следует знать, потому что это не простая история. Как сделался Беня Крик, налетчик и король налетчиков, зятем Эйхбаума? Как сделался он зятем человека, у которого было шестьдесят дойных коровбез одной? Тут все дело в налете. Всего год тому назад Беня написалЭйхбауму письмо. " Мосье Эйхбаум, - написал он, - положите, прошу вас, завтра утром подворота на Софийевскую, 17, - двадцать тысяч рублей. Если вы этого несделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о васговорить. С почтением Беня Король". Три письма, одно яснее другого, остались без ответа. Тогда Беня принялмеры. Они пришли ночью - девять человек с длинными палками в руках. Палкибыли обмотаны просмоленной паклей. Девять пылающих звезд зажглись наскотном дворе Эйхбаума. Беня отбил замки у сарая и стал выводить коров поодной. Их ждал парень с ножом. Он опрокидывал корову с одного удара ипогружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы. Выстрелами Беня отгонял работниц, сбежавшихся к коровнику. И вслед за ним и другие налетчики стали стрелятьв воздух, потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека. Ивот, когда шестая корова с предсмертным мычанием упала к ногам Короля, -тогда во двор в одних кальсонах выбежал Эйхбаум и спросил: - Что с этого будет, Беня? - Если у меня не будет денег - у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Этодважды два. - Зайди в помещение, Беня. И в помещении они договорились. Зарезанные коровы были поделены имипополам. Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано в томудостоверение с печатью. Но чудо пришло позже. Во время налета, в ту грозную ночь, когда мычали подкалываемые коровы, и телки скользили в материнской крови, когда факелы плясали, как черныедевы, и бабы-молочницы шарахались и визжали под дулами дружелюбныхбраунингов, - в ту грозную ночь во двор выбежала в вырезной рубашке дочьстарика Эйхбаума - Циля. И победа Короля стала его поражением. Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму все забранныеденьги и после этого явился вечером с визитом. Он был одет в оранжевыйкостюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет; он вошел в комнату, поздоровался и попросил у Эйхбаума руки его дочери Цили. Старика хватиллегкий удар, но он поднялся. В старике было еще жизни лет на двадцать. - Слушайте, Эйхбаум, - сказал ему Король, - когда вы умрете, я похоронювас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам, Эйхбаум, памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги. Яброшу специальность, Эйхбаум, и поступлю в ваше дело компаньоном. У насбудет двести коров, Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор небудет ходить по той улице, на которой вы живете. Я выстрою вам дачу нашестнадцатой станции... И вспомните, Эйхбаум, вы ведь тоже не были вмолодости раввином. Кто подделал завещание, не будем об этом говоритьгромко?.. И зять у вас будет Король, не сопляк, а Король, Эйхбаум... И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страстьвладычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучнойБессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота. Потом Бенявернулся в Одессу для того, чтобы выдать замуж сорокалетнюю сестру своюДвойру, страдающую базедовой болезнью. И вот теперь, рассказав историюСендера Эйхбаума, мы можем вернуться на свадьбу Двойры Крик, сестрыКороля. На этой свадьбе к ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху, в которой перламутром отсвечивали лимонныеозера. Над мертвыми гусиными головками покачивались цветы, как пышныеплюмажи. Но разве жареных куриц выносит на берег пенистый прибой одесскогоморя? Все благороднейшее из нашей контрабанды, все, чем славна земля из краяв край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, своеобольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладкопереламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призывбоевой трубы. Черный кок с " Плутарха", прибывшего третьего дня изПорт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома, маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирпонта Моргана и апельсины изокрестностей Иерусалима. Вот что выносит на берег пенистый прибойодесского моря, вот что достается иногда одесским нищим на еврейскихсвадьбах. Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик, и поэтому, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно сталистучать костылями. Эйхбаум, распустив жилет, сощуренным глазом оглядывалбушующее собрание и любовно икал. Оркестр играл туш. Это было какдивизионный смотр. Туш - ничего кроме туша. Налетчики, сидевшие сомкнутымирядами, вначале смущались присутствием посторонних, но потом ониразошлись. Лева Кацап разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки.Моня Артиллерист выстрелил в воздух. Но пределов своих восторг достигтогда, когда, по обычаю старины, гости начали одарять новобрачных.Синагогальные шамесы, вскочив на столы, выпевали под звуки бурлящего тушаколичество подаренных рублей и серебряных ложек. И тут друзья Короляпоказали, чего стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское рыцарство.Небрежным движением руки кидали они на серебряные подносы золотые монеты, перстни, коралловые нити. Аристократы Молдаванки, они были затянуты в малиновые жилеты, их плечиохватывали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах лопалась кожа цвета небеснойлазури. Выпрямившись во весь рост и выпячивая животы, бандиты хлопали втакт музыки, кричали " горько" и бросали невесте цветы, а она, сорокалетняяДвойра, сестра Бени Крика, сестра Короля, изуродованная болезнью, сразросшимся зобом и вылезающими из орбит глазами, сидела на горе подушекрядом с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума и онемевшим оттоски. Обряд дарения подходил к концу, шамесы осипли и контрабас не ладил соскрипкой. Над двориком протянулся внезапно легкий запах гари. - Беня, - сказал папаша Крик, старый биндюжник, слывший междубиндюжниками грубияном, - Беня, ты знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа... - Папаша, - ответил Король пьяному отцу, - пожалуйста, выпивайте изакусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей... И папаша Крик последовал совету сына. Он закусил и выпил. Но облачкодыма становилось все ядовитее. Где-то розовели уже края неба. И ужестрельнул в вышину узкий, как шпага, язык пламени. Гости, привстав, сталиобнюхивать воздух, и бабы их взвизгнули. Налетчики переглянулись тогдадруг с другом. И только Беня, ничего не замечавший, был безутешен. - Мине нарушают праздник, - кричал он", полный отчаяния, - дорогие, прошу вас, закусывайте и выпивайте... Но в это время во дворе появился тот самый молодой человек, которыйприходил в начале вечера. - Король, - сказал он, - я имею вам сказать пару слов... - Ну, говори, - ответил Король, - ты всегда имеешь в запасе паруслов... - Король, - произнес неизвестный молодой человек и захихикал, - этопрямо смешно, участок горит, как свечка... Лавочники онемели. Налетчики усмехнулись. Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула такпронзительно, что ее соседи покачнулись. - Маня, вы не на работе, - заметил ей Беня, - холоднокровней, Маня... Молодого человека, принесшего эту поразительную новость, все ещеразбирал смех. - Они вышли с участка человек сорок, - рассказывал он, двигаячелюстями, - и пошли на облаву; так они отошли шагов пятнадцать, как ужезагорелось... Побежите смотреть, если хотите... Но Беня запретил гостям идти смотреть на пожар. Отправился он с двумятоварищами. Участок исправно пылал с четырех сторон. Городовые, трясязадами, бегали по задымленным лестницам и выкидывали из окон сундуки. Подшумок разбегались арестованные. Пожарные были исполнены рвения, но вближайшем кране не оказалось воды. Пристав - та самая метла, что чистометет, - стоял на противоположном тротуаре и покусывал усы, лезшие ему врот. Новая метла стояла без движения. Беня, проходя мимо пристава, отдалему честь по-военному. - Доброго здоровьичка, ваше высокоблагородие, - сказал он сочувственно.- Что вы скажете на это несчастье? Это же кошмар... Он уставился на горящее здание, покачал головой и почмокал губами: - Ай-ай-ай... А когда Беня вернулся домой - во дворе потухали уже фонарики и на небезанималась заря. Гости разошлись, и музыканты дремали, опустив головы наручки своих контрабасов. Одна только Двойра не собиралась спать. Обеимируками она подталкивала оробевшего мужа к дверям их брачной комнаты исмотрела на него плотоядно, как кошка, которая, держа мышь во рту, легонько пробует ее зубами.

КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В ОДЕССЕ

Начал я. - Реб Арье-Лейб, - сказал я старику, - поговорим о Бене Крике.Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три тени загромождаютпути моего воображения. Вот Фроим Грач. Сталь его поступков - разве невыдержит она сравнения с силой Короля? Вот Колька Паковский. Бешенствоэтого человека содержало в себе все, что нужно для того, чтобывластвовать. И неужели Хаим Дронг не сумел различить блеск новой звезды? Но почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а всеостальные повисли внизу, на шатких ступенях? Реб Арье-Лейб молчал, сидя на кладбищенской стене. Перед намирасстилалось зеленое спокойствие могил. Человек, жаждущий ответа, должензапастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествуетважность. Поэтому Арье-Лейб молчал, сидя на кладбищенской стене. Наконецон сказал: - Почему он? Почему не они, хотите вы знать? Так вот - забудьте навремя, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить завашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе намгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русскаяженщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и кземле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небок земле. А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такойпапаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь поморде, об своих конях - и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляетвас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он Король, а вы держите фигув кармане. Он - Венчик - пошел к Фроиму Грачу, который тогда уже смотрел на миродним только глазом и был тем, что он есть. Он сказал Фроиму: - Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег, к которомуя прибьюсь, будет в выигрыше. Грач спросил его: - Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышишь? - Попробуй меня, Фроим, - ответил Беня, - и перестанем размазыватьбелую кашу по чистому столу. - Перестанем размазывать кашу, - ответил Грач, - я тебя попробую. И налетчики собрали совет, чтобы подумать о Бене Крике. Я не был наэтом совете. Но говорят, что они собрали совет. Старшим был тогда покойныйЛевка Бык. - Что у него делается под шапкой, у этого Венчика? - спросил покойныйБык. И одноглазый Грач сказал свое мнение: - Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь. - Если так, - воскликнул покойный Левка, - тогда попробуем его наТартаковском. - Попробуем его на Тартаковском, - решил совет, и все, в ком ещеквартировала совесть, покраснели, услышав это решение. Почему онипокраснели? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу. Тартаковского называли у нас " полтора жида" или " девять налетов"." Полтора жида" называли его потому, что ни один еврей не мог вместить всебе столько дерзости и денег, сколько было у Тартаковского. Ростом он былвыше самого высокого городового в Одессе, а весу имел больше, чем самаятолстая еврейка. А " девятью налетами" прозвали Тартаковского потому, чтофирма Левка Бык и компания произвели на его контору не восемь и не десятьналетов, а именно девять. На долю Бени, который не был тогда еще Королем, выпала честь совершить на " полтора жида" десятый налет. Когда Фроимпередал ему об этом, он сказал " да" и вышел, хлопнув дверью. Почему онхлопнул дверью? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу. У Тартаковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас. Он наша кровь.Он наша плоть, как будто одна мама нас родила. Пол-Одессы служит в еголавках. И он пострадал через своих же молдаванских. Два раза онивыкрадывали его для выкупа, и однажды во время погрома его хоронили спевчими. Слободские громилы били тогда евреев на Большой Арнаутской.Тартаковский убежал от них и встретил похоронную процессию с певчими наСофийской. Он спросил: - Кого это хоронят с певчими? Прохожие ответили, что это хоронят Тартаковского. Процессия дошла доСлободского кладбища. Тогда наши вынули из гроба пулемет и начали сыпатьпо слободским громилам. Но " полтора жида" этого не предвидел. " Полторажида" испугался до смерти. И какой хозяин не испугался бы на его месте? Десятый налет на человека, уже похороненного однажды, это был грубыйпоступок. Беня, который еще не был тогда Королем, понимал это лучшевсякого другого. Но он сказал Грачу " да" и в тот же день написалТартаковскому письмо, похожее на все письма в этом роде: " Многоуважаемый Рувим Осипович! Будьте настолько любезны положить ксубботе под бочку с дождевой водой... - и так далее. - В случае отказа, как вы это себе в последнее время стали позволять, вас ждет большоеразочарование в вашей семейной жизни. С почтением знакомый вам БенционКрик". Тартаковский не поленился и ответил без промедления. " Беня! Если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту! Но я тебяза такого не знаю, и упаси боже тебя за такого знать. Ты, видно, представляешься мальчиком. Неужели ты не знаешь, что в этой году вАргентине такой урожай, что хоть завались, и мы сидим с нашей пшеницей безпочина?.. И скажу тебе, положа руку на сердце, что мне надоело на старостилет кушать такой горький кусок хлеба и переживать эти неприятности, послетого как я отработал всю жизнь, как последний ломовик. И что же я имеюпосле этих бессрочных каторжных работ? Язвы, болячки, хлопоты ибессонницу. Брось этих глупостей, Беня. Твой друг, гораздо больше, чем тыэто предполагаешь, - Рувим Тартаковский". " Полтора жида" сделал свое. Он написал письмо. Но почта не доставилаписьмо по адресу. Не получив ответа, Беня рассерчал. На следующий день онявился с четырьмя друзьями в контору Тартаковското. Четыре юноши в маскахи с револьверами ввалились в комнату. - Руки вверх! - сказали они и стали махать пистолетами. - Работай спокойнее, Соломон, - заметил Беня одному из тех, кто кричалгромче других, - не имей эту привычку быть нервным на работе, - и, оборотившись к приказчику, белому, как смерть, и желтому, как глина, онспросил его: - " Полтора жида" в заводе? - Их нет в заводе, - ответил приказчик, фамилия которого былаМугинштейн, а по имени он звался Иосиф и был холостым сыном тети Песи, куриной торговки с Серединской площади. - Кто будет здесь, наконец, за хозяина? - стали допрашивать несчастногоМугинштейна. - Я здесь буду за хозяина, - сказал приказчик, зеленый, как зеленаятрава. - Тогда отчини нам, с божьей помощью, кассу! - приказал ему Беня, иначалась опера в трех действиях. Нервный Соломон складывал в чемодан деньги, бумаги, часы и монограммы; покойник Иосиф стоял перед ним с поднятыми руками, и в это время Бенярассказывал истории из жизни еврейского народа. - Коль раз он разыгрывает из себя Ротшильда, - говорил Беня оТартаковском, - так пусть он горит огнем. Объясни мне, Мугинштейн, какдругу: вот получает он от меня деловое письмо: отчего бы ему не сесть запять копеек на трамвай и не подъехать ко мне на квартиру и не выпить смоей семьей стопку водки и закусить чем бог послал. Что мешало емувыговорить передо мной душу? " Беня, - пусть бы он сказал, - так и так, воттебе мой баланс, повремени мне пару дней, дай вздохнуть, дай мне развестируками". Что бы я ему ответил? Свинья со свиньей не встречается, а человекс человеком встречается. Мугинштейн, ты меня понял? - Я вас понял, - сказал Мугинштейн и солгал, потому что совсем ему небыло понятно, зачем " полтора жида", почтенный богач и первый человек, должен был ехать на трамвае закусывать с семьей биндюжника Менделя Крика. А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре.Несчастье с шумом ворвалось в контору. И хотя на этот раз оно принялообраз еврея Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз. - Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Венчик, я опоздал, -и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он выстрелил, и пуляпопала Мугинштейну в живот. Нужны ли тут слова? Был человек и нет человека. Жил себе невинныйхолостяк, как птица на ветке, - и вот он погиб через глупость. Пришелеврей, похожий на матроса, и выстрелил не в какую-нибудь бутылку ссюрпризом, а в живот человека. Нужны ли тут слова? - Тикать с конторы, - крикнул Беня и побежал последним. Но, уходя, онуспел сказать Буцису: - Клянусь гробом моей матери, Савка, ты ляжешь рядом с ним... Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на чужихакциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, какпоступить. А он знал. Поэтому он Король, а мы с вами сидим на стеневторого еврейского кладбища и отгораживаемся от солнца ладонями. Несчастный сын тети Песи умер не сразу. Через час после того, как егодоставили в больницу, туда явился Беня. Он велел вызвать к себе старшеговрача и сиделку и сказал им, не вынимая рук из кремовых штанов: - Я имею интерес, - сказал он, - чтобы больной Иосиф Мугинштейнвыздоровел. Представляюсь на всякий случай. Бенцион Крик. Камфору, воздушные подушки, отдельную комнату - давать с открытой душой. Если нет, то на всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится неболее трех аршин земли. И все же Мугинштейн умер в ту же ночь. И тогда только " полтора жида" поднял крик на всю Одессу. - Где начинается полиция, - вопил он, - и где кончается Беня? - Полиция кончается там, где начинается Беня, - отвечали резонные люди, но Тартаковский не успокаивался, и он дождался того, что красныйавтомобиль с музыкальным ящиком проиграл на Серединской площади свойпервый марш из оперы " Смейся, паяц". Среди бела дня машина подлетела кдомику, в котором жила тетя Песя. Автомобиль гремел колесами, плевался дымом, сиял медью, вонял бензиноми играл арии на своем сигнальном рожке. Из автомобиля выскочил некто ипрошел в кухню, где на земляном полу билась маленькая тетя Песя. " Полторажида" сидел на стуле и махал руками. - Хулиганская морда, - прокричал он, увидя гостя, - бандит, чтобы землятебя выбросила! Хорошую моду себе взял - убивать живых людей... - Мосье Тартаковский, - ответил ему Беня Крик тихим голосом, - вот идутвторые сутки, как я плачу за дорогим покойником, как за родным братом. Ноя знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы. Стыд, мосьеТартаковский, - в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердцепослать матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев. Мозг вместес волосами поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту новость. Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны ималиновые штиблеты. - Десять тысяч единовременно, - заревел он, - десять тысячединовременно и пенсию до ее смерти, пусть она живет сто двадцать лет. Аесли нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Тартаковский, и сядем вмой автомобиль... Потом они бранились друг с другом. " Полтора жида" бранился с Беней. Яне был при этой ссоре. Но те, кто были, те помнят. Они сошлись на пятитысячах наличными и пятидесяти рублях ежемесячно. - Тетя Песя, - сказал тогда Беня всклокоченной старушке, валявшейся наполу, - если вам нужна моя жизнь, вы можете получить ее, но ошибаются все, даже бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны бога небыло ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучались, как в аду? Ичем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали быпервоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже бог. Слушайте меня ушами, тетя Песя. Вы имеете пять тысяч на руки ипятьдесят рублей в месяц до вашей смерти, - живите сто двадцать лет.Похороны Иосифа будут по первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы с венками, хор из Бродской синагоги, сам Миньковский придетотпевать покойного вашего сына... И похороны состоялись на следующее утро. О похоронах этих спросите укладбищенских нищих. Спросите о них у шамесов из синагоги, торговцевкошерной птицей или у старух из второй богадельни. Таких похорон Одессаеще не видала, а мир не увидит. Городовые в этот день одели нитяныеперчатки. В синагогах, увитых зеленью и открытых настежь, горелоэлектричество. На белых лошадях, запряженных в колесницу, качались черныеплюмажи. Шестьдесят певчих шли впереди процессии. Певчие были мальчиками, но они пели женскими голосами. Старосты синагоги торговцев кошерной птицейвели тетю Песю под руки. За старостами шли члены общества приказчиковевреев, а за приказчиками евреями - присяжные поверенные, доктора медициныи акушерки-фельдшерицы. С одного бока тети Песи находились куриныеторговки старого базара, а с другого бока находились почетные молочницы сБугаевки, завороченные в оранжевые шали. Они топали ногами, как жандармына параде в табельный день. От их широких бедер шел запах моря и молоке. Ипозади всех плелись служащие Рувима Тартаковского. Их было сто человек, или двести, или две тысячи. На них были черные сюртуки с шелковымилацканами и новые сапоги, которые скрипели, как поросята в мешке. И вот я буду говорить, как говорил господь на горе Синайской изгорящего куста. Кладите себе в уши мои слова. Все, что я видел, я виделсвоими глазами, сидя здесь, на стене второго кладбища, рядом с шепелявымМойсейкой и Шимшоном из погребальной конторы. Видел это я, Арье-Лейб, гордый еврей, живущий при покойниках. Колесница подъехала к кладбищенской синагоге. Гроб поставили наступени. Тетя Песя дрожала, как птичка. Кантор вылез из фаэтона и началпанихиду. Шестьдесят певчих вторили ему. И в эту минуту красный автомобильвылетел из-за поворота. Он проиграл " Смейся, паяц" и остановился. Людимолчали как убитые. Молчали деревья, певчие, нищие. Четыре человекавылезли из-под красной крыши и тихим шагом поднесли к колеснице венок изневиданных роз. А когда панихида кончилась, четыре человека подвели подгроб свои стальные плечи, с горящими глазами и выпяченной грудью зашагаливместе с членами общества приказчиков евреев. Впереди шел Беня Крик, которого тогда никто еще не называл Королем.Первым приблизился он к могиле, взошел на холмик и простер руку. - Что хотите вы делать, молодой человек? - подбежал к нему Кофман изпогребального братства. - Я хочу сказать речь, - ответил Беня Крик. И он сказал речь. Ее слышали все, кто хотел слушать. Ее слышал я, Арье-Лейб, и шепелявый Мойсейка, который сидел на стене со мною рядом. - Господа и дамы, - сказал Беня Крик, - господа и дамы, - сказал он, исолнце встало над его головой, как часовой с ружьем. - Вы пришли отдатьпоследний долг честному труженику, который погиб за медный грош. От своегоимени и от имени всех, кто здесь не присутствует, благодарю вас. Господа идамы! Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков.Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. За что погиб он? Он погибза весь трудящийся класс. Есть люди, уже обреченные смерти, и есть люди, еще не начавшие жить. И вот пуля, летевшая в обреченную грудь, пробиваетИосифа, не видевшего в своей жизни ничего, кроме пары пустяков. Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющиеее. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторыестрадают за всех тех, кто пьет водку, не умея пить ее. Поэтому, господа идамы, после того как мы помолимся за нашего бедного Иосифа, я прошу васпроводить к могиле неизвестного вам, но уже покойного Савелия Буциса... И, сказав эту речь, Беня сошел с холмика. Молчали люди, деревья икладбищенские нищие. Два могильщика пронесли некрашеный гроб к соседнеймогиле. Кантор, заикаясь, окончил молитву. Беня бросил первую лопату иперешел к Савке. За ним пошли, как овцы, все присяжные поверенные и дамы сброшками. Он заставил кантора пропеть над Савкой полную панихиду, ишестьдесят певчих вторили кантору. Савке не снилась такая панихида -поверьте слову Арье-Лейба, старого старика. Говорят, что в тот день " полтора жида" решил закрыть дело. Я при этомне был. Но то, что ни кантор, ни хор, ни погребальное братство не просилиденег за похороны, - это видел я глазами Арье-Лейба. Арье-Лейб - так зовутменя. И больше я ничего не мог видеть, потому что люди, тихонько отойдя отСавкиной могилы, бросились бежать, как с пожара. Они летели в фаэтонах, втелегах и пешком. И только те четыре, что приехали на красном автомобиле, на нем же и уехали. Музыкальный ящик проиграл свой марш, машина вздрогнулаи умчалась. - Король, - глядя ей вслед, сказал шепелявый Мойсейка, тот самый, чтозабирает у меня лучшие места на стенке. Теперь вы знаете все. Вы знаете, кто первый произнес слово " король".Это был Мойсейка. Вы знаете, почему он не назвал так ни одноглазого Грача, ни бешеного Кольку. Вы знаете все. Но что пользы, если на носу у васпо-прежнему очки, а в душе осень?..

ОТЕЦ

Фроим Грач был женат когда-то. Это было давно, с того времени прошлодвадцать лет. Жена родила тогда Фроиму дочку и умерла от родов. Девочкуназвали Басей. Ее бабушка по матери жила в Тульчине. Старуха не любиласвоего зятя. Она говорила о нем: Фроим по занятию ломовой извозчик, и унего есть вороные лошади, но душа Фроима чернее, чем вороная масть еголошадей... Старуха не любила зятя и взяла новорожденную к себе. Она прожила сдевочкой двадцать лет и потом умерла. Тогда Баська вернулась к своемуотцу. Это все случилось так. В среду, пятого числа, Фроим Грач возил в порт на пароход " Каледония" пшеницу из складов общества Дрейфус. К вечеру он кончил работу и поехалдомой. На повороте с Прохоровской улицы ему встретился кузнец ИванПятирубель. - Почтение, Грач, - сказал Иван Пятирубель, - какая-то женщинаколотится до твоего помещения... Грач проехал дальше и увидел на своем дворе женщину исполинского роста.У нее были громадные бока и щеки кирпичного цвета. - Папаша, - сказала женщина оглушительным басом, - меня уже чертихватают со скуки. Я жду вас целый день... Знайте, что бабушка умерла вТульчине. Грач стоял на биндюге и смотрел на дочь во все глаза. - Не крутись перед конями, - закричал он в отчаянии, - бери уздечку укоренника, ты мне коней побить хочешь... Грач стоял на возу и размахивал кнутом. Баська взяла коренника зауздечку и подвела лошадей к конюшне. Она распрягла их и пошла хлопотать накухню. Девушка повесила на веревку отцовские портянки, она вытерла пескомзакопченный чайник и стала разогревать зразу в чугунном котелке. - У вас невыносимый грязь, папаша, - сказала она и выбросила за окнопрокисшие овчины, валявшиеся на полу, - но я выведу этот грязь, -прокричала Баська и подала отцу ужинать. Старик выпил водки из эмалированного чайника и съел зразу, пахнущую каксчастливое детство. Потом он взял кнут и вышел за ворота. Туда пришла иБаська вслед за ним. Она одела мужские штиблеты и оранжевое платье, онаодела шляпу, обвешанную птицами, и уселась на лавочке. Вечер шатался мимолавочки, сияющий глаз заката падал в море за Пересыпью, и небо былокрасно, как красное число в календаре. Вся торговля прикрылась уже наДальницкой, и налетчики проехали на глухую улицу к публичному дому ИоськиСамуэльсона. Они ехали в лаковых экипажах, разодетые, как птицы колибри, вцветных пиджаках. Глаза их были выпучены, одна нога отставлена к подножке, и в стальной протянутой руке они держали букеты, завороченные в папироснуюбумагу. Отлакированные их пролетки двигались шагом, в каждом экипаже сиделодин человек с букетом, и кучера, торчавшие на высоких сиденьях, былиукрашены бантами, как шафера на свадьбах. Старые еврейки в наколках ленивоследили течение привычной этой процессии - они были ко всему равнодушны, старые еврейки, и только сыновья лавочников и корабельных мастеровзавидовали королям Молдаванки. Соломончик Каплун, сын бакалейщика, и Моня Артиллерист, сынконтрабандиста, были в числе тех, кто пытался отвести глаза от блескачужой удачи. Оба они прошли мимо нее, раскачиваясь, как девушки, узнавшиелюбовь, они пошептались между собой и стали двигать руками, показывая, какбы они обнимали Баську, если б она этого захотела. И вот Баська тотчас жеэтого захотела, потому что она была простая девушка из Тульчина, изсвоекорыстного подслеповатого городишки. В ней было весу пять пудов и ещенесколько фунтов, всю жизнь прожила она с ехидной порослью подольскихмаклеров, странствующих книгонош, лесных подрядчиков и никогда не виделатаких людей, как Соломончик Каплун. Поэтому, увидев его, она стала шаркатьпо земле толстыми ногами, обутыми в мужские штиблеты, и сказала отцу. - Папаша, - сказала она громовым голосом, - посмотрите на этогогосподинчика: у него ножки, как у куколки, я задушила бы такие ножки... - Эге, пани Грач, - прошептал тогда старый еврей, сидевший рядом, старый еврей, по фамилии Голубчик, - я вижу, дите ваше просится натравку... - Вот морока на мою голову, - ответил Фроим Голубчику, поиграл кнутом ипошел к себе спать и заснул спокойно, потому что не поверил старику. Он неповерил старику и оказался кругом неправ. Прав был Голубчик. Голубчикзанимался сватовством на нашей улице, по ночам он читал молитвы надзажиточными покойниками и знал о жизни все, что можно о ней знать. ФроимГрач был неправ. Прав был Голубчик. И действительно, с этого дня Васька все свои вечера проводила заворотами. Она сидела на лавочке и шила себе приданое. Беременные женщинысидели с ней рядом; груды холста ползли по ее раскоряченным могущественнымколеням; беременные бабы наливались всякой всячиной, как коровье вымяналивается на пастбище розовым молоком весны, и в это время мужья их, одинза другим приходили с работы. Мужья бранчливых жен отжимали подводопроводным краном всклокоченные свои бороды и уступали потом местогорбатым старухам. Старухи купали в корытах жирных младенцев, они шлепаливнуков по сияющим ягодицам и заворачивали их в поношенные свои юбки. И вотБаська из Тульчина увидела жизнь Молдаванки, щедрой нашей матери, - жизнь, набитую сосущими младенцами, сохнущим тряпьем и брачными ночами, полнымипригородного шику и солдатской неутомимости. Девушка захотела и себе такойже жизни, но она узнала тут, что дочь одноглазого Грача не можетрассчитывать на достойную партию. Тогда она перестала называть отца отцом. - Рыжий вор, - кричала она ему по вечерам, - рыжий вор, идитевечерять... И это продолжалось до тех пор, пока Баська не сшила себе шесть ночныхрубашек и шесть пар панталон с кружевными оборками. Кончив подшивкукружев, она заплакала тонким голосом, непохожим на ее голос, и сказаласквозь слезы непоколебимому Грачу: - Каждая девушка, - сказала она ему, - имеет свой интерес в жизни, итолько одна я живу как ночной сторож при чужом складе. Или сделайте сомной что-нибудь, папаша, или я делаю конец моей жизни... Грач выслушал до конца свою дочь, он одел парусовую бурку и наследующий день отправился в гости к бакалейщику Каплуну на Привознуюплощадь. Над лавкой Каплуна блестела золотая вывеска. Это была первая лавка наПривозной площади. В ней пахло многими морями и прекрасными жизнями, неизвестными нам. Мальчик поливал из лейки прохладную глубину магазина ипел песню, которую прилично петь только взрослым. Соломончик, хозяйскийсын, стоял за стойкой; на стойке этой были поставлены маслины, пришедшиеиз Греции, марсельское масло, кофе в зернах, лиссабонская малага, сардиныфирмы " Филипп и Кано" и кайенский перец. Сам Каплун сидел в жилетке насолнцепеке, в стеклянной пристроечке, и ел арбуз - красный арбуз с чернымикосточками, с косыми косточками, как глаза лукавых китаянок. Живот Каплуналежал на столе под солнцем, и солнце ничего не могло с ним поделать. Нопотом бакалейщик увидел Грача в парусовой бурке и побледнел. - Добрый день, мосье Грач, - сказал он и отодвинулся. - Голубчикпредупредил меня, что вы будете, и я приготовил для вас фунтик чаю, чтоэто - редкость... И он заговорил о новом сорте чая, привезенном в Одессу на голландскихпароходах. Грач слушал его терпеливо, но потом прервал, потому что он былпростой человек, без хитростей. - Я простой человек, без хитростей, - сказал Фроим, - я нахожусь примоих конях и занимаюсь моим занятием. Я даю новое белье за Баськой и парустарых грошей, и я сам есть за Баськой, - кому этого мало, пусть тот горитогнем... - Зачем нам гореть? - ответил Каплун скороговоркой и погладил рукуломового извозчика. - Не надо такие слова, мосье Грач, ведь вы же у насчеловек, который может помочь другому человеку, и, между прочим, вы можетеобидеть другого человека, а то, что вы не краковский раввин, так я тоже нестоял под венцом с племянницей Мозеса Монтефиоре, но... но мадам Каплун...есть у нас мадам Каплун, грандиозная дама, у которой сам бог не узнает, чего она хочет... - А я знаю, - прервал лавочника Грач, - я знаю, что Соломончик хочетБаську, но мадам Каплун не хочет меня... - Да, я не хочу вас, - прокричала тогда мадам Каплун, подслушивавшая удверей, и она взошла в стеклянную пристроечку, вся пылая, с волнующейсягрудью, - я не хочу вас, Грач, как человек не хочет смерти; я не хочу вас, как невеста не хочет прыщей на голове. Не забывайте, что покойный дедушканаш был бакалейщик, и мы должны держаться нашей бранжи... - Держитесь вашей бранжи, - ответил Грач пылающей мадам Каплун и ушел ксебе домой. Там ждала его Васька, разодетая в оранжевое платье, но старик, непосмотрев на нее, разостлал кожух под телегами, лег спать и спал до техпор, пока могучая Баськина рука не выбросила его из-под телеги. - Рыжий вор, - сказала девушка шепотом, непохожим на ее шепот, - отчегодолжна я переносить биндюжницкие ваши манеры, и отчего вы молчите, какпень, рыжий вор?.. - Баська, - произнес Грач, - Соломончик тебя хочет, но мадам Каплун нехочет меня... Там ищут бакалейщика. И, поправив кожух, старик снова полез под телеги, а Баська исчезла содвора... Все это случилось в субботу, в нерабочий день. Пурпурный глаз заката, обшаривая землю, наткнулся вечером на Грача, храпевшего под своимбиндюгом. Стремительный луч уперся в спящего с пламенной укоризной и вывелего на Дальницкую улицу, пылившую и блестевшую, как зеленая рожь на ветру.Татары шли вверх по Дальницкой, татары и турки со своими муллами. Онивозвращались с богомолья из Мекки к себе домой в Оренбургские степи и вЗакавказье. Пароход привез их в Одессу, и они шли из порта на постоялыйдвор Любки Шнейвейс, прозванной Любкой Казак. Полосатые несгибаемые халатыстояли на татарах и затопляли мостовую бронзовым потом пустыни. Белыеполотенца были замотаны вокруг их фесок, и это обозначало человека, поклонившегося праху пророка. Богомольцы дошли до угла, они повернули кЛюбкиному двору, но не смогли там пройти, потому что у ворот собралосьмножество людей. Любка Шнейвейс, с кошелем на боку, била пьяного мужика итолкала его на мостовую. Она била сжатым кулаком по лицу, как в бубен, идругой рукой поддерживала мужика, чтобы он те отваливался. Струйки кровиползли у мужика между зубами и возле уха, он был задумчив и смотрел наЛюбку, как на чужого человека, потом он упал на камни и заснул. ТогдаЛюбка толкнула его ногой и вернулась к себе в лавку. Ее сторож Евзельзакрыл за ней ворота и помахал рукой Фроиму Грачу, проходившему мимо... - Почтение, Грач, - сказал он, - если хотите что-нибудь наблюдать изжизни, то зайдите к нам на двор, есть с чего посмеяться... И сторож повел Грача к стене, где сидели богомольцы, прибывшиенакануне. Старый турок в зеленой чалме, старый турок, зеленый и легкий, как лист, лежал на траве. Он был покрыт жемчужным потом, он трудно дышал иворочал глазами. - Вот, - сказал Евзель и поправил медаль на истертом своем пиджаке, -вот вам жизненная драма из оперы " Турецкая хвороба". Он кончается, старичок, но к нему нельзя позвать доктора, потому что тот, кто кончаетсяпо дороге от бога Мухамеда к себе домой, тот считается у них первыйсчастливец и богач... Халваш, - закричал Евзель умирающему и захохотал, -вот идет доктор лечить тебя... Турок посмотрел на сторожа с детским страхом и ненавистью и отвернулся.Тогда Евзель, довольный собою, повел Грача на противоположную сторонудвора к винному погребу. В погребе горели уже лампы и играла музыка.Старые евреи с грузными бородами играли румынские и еврейские песни.Мендель Крик пил за столом вино из зеленого стакана и рассказывал о том, как его искалечили собственные сыновья - старший Беня и младший Левка. Онорал свою историю хриплым и страшным голосом, показывал размолотые своизубы и давал щупать раны на животе. Волынские цадики с фарфоровыми лицамистояли за его стулом и слушали с оцепенением похвальбу Менделя Крика. Ониудивлялись всему, что слышали, и Грач презирал их за это. - Старый хвастун, - пробормотал он о Менделе и заказал себе вина. Потом Фроим подозвал к себе хозяйку Любку Казак. Она сквернословила удверей и пила водку стоя. - Говори, - крикнула она Фрейму и в бешенстве скосила глаза. - Мадам Любка, - ответил ей Фроим и усадил рядом с собой, - вы умнаяженщина, и я пришел до вас, как до родной мамы. Я надеюсь на вас, мадамЛюбка, - сначала на бога, потом на вас. - Говори, - закричала Любка, побежала по всему погребу и потомвернулась на свое место. И Грач сказал: - В колониях, - сказал он, - немцы имеют богатый урожай на пшеницу, а вКонстантинополе бакалея идет за половину даром. Пуд маслин покупают вКонстантинополе за три рубля, а продают их здесь по тридцать копеек зафунт... Бакалейщикам стало хорошо, мадам Любка, бакалейщики гуляют оченьжирные, и если подойти к ним с деликатными руками, так человек мог быстать счастливым... Но я остался один в моей работе, покойник Лева Быкумер, мне нет помощи ниоткуда, и вот я один, как бывает один бог на небе. - Беня Крик, - сказала тогда Любка, - ты пробовал его на Тартаковском, чем плох тебе Беня Крик? - Беня Крик? - повторил Грач, полный удивления. - И он холостой, мнесдается? - Он холостой, - сказала Любка, - окрути его с Баськой, дай ему денег, выведи его в люди... - Беня Крик, - повторил старик, как эхо, как дальнее эхо, - я неподумал о нем... Он встал, бормоча и заикаясь, Любка побежала вперед, и Фроим поплелсяза ней следом. Они прошли во двор и поднялись во второй этаж. Там, вовтором этаже, жили женщины, которых Любка держала для приезжающих. - Наш жених у Катюши, - сказала Любка Грачу, - подожди меня в коридоре, - и она прошла в крайнюю комнату, где Беня Крик лежал с женщиной по имениКатюша. - Довольно слюни пускать, - сказала хозяйка молодому человеку, -сначала надо пристроиться к какому-нибудь делу. Венчик, и потом можнослюни пускать... Фроим Грач ищет тебя. Он ищет человека для работы и неможет найти его... И она рассказала все, что знала о Баське и о делах одноглазого Грача. - Я подумаю, - ответил ей Беня, закрывая простыней Катюшины голые ноги, - я подумаю, пусть старик обождет меня. - Обожди его, - сказала Любка Фроиму, оставшемуся в коридоре, - обождиего, он подумает... Хозяйка придвинула стул Фроиму, и он погрузился в безмерное ожидание.Он ждал терпеливо, как мужик в канцелярии. За стеной стонала Катюша изаливалась смехом. Старик продремал два часа и, может быть, больше. Вечердавно уже стал ночью, небо почернело, и млечные его пути исполнилисьзолота, блеска и прохлады. Любкин погреб был закрыт уже, пьяницы валялисьво дворе, как сломанная мебель, и старый мулла в зеленой чалме умер кполуночи. Потом музыка пришла с моря, валторны и трубы с английскихкораблей, музыка пришла с моря и стихла, но Катюша, обстоятельная Катюшавсе еще накаляла для Бени Крика свой расписной, свой русский и румяныйрай. Она стонала за стеной и заливалась смехом; старый Фроим сидел, недвигаясь, у ее дверей, он ждал до часу ночи и потом постучал. - Человек, - сказал он, - неужели ты смеешься надо мной? Тогда Беня открыл, наконец, двери Катюшиной комнаты. - Мосье Грач, - сказал он, конфузясь, сияя и закрываясь простыней, -когда мы молодые, так мы думаем на женщин, что это товар, но это же всеготолько солома, которая горит ни от чего... И, одевшись, он поправил Катюшину постель, взбил ее подушки и вышел состариком на улицу. Гуляя, дошли они до русского кладбища, и там, укладбища, сошлись интересы Бени Крика и кривого Грача, старого налетчика.Они сошлись на том, что Баська приносит своему будущему мужу три тысячирублей приданого, две кровных лошади и жемчужное ожерелье. Они сошлись ещена том, что Каплун обязан уплатить две тысячи рублей Бене, Баськиномужениху. Он был Повинен в семейной гордости - Каплун с Привозной площади, он разбогател на константинопольских маслинах, он не пощадил первойБаськиной любви, и поэтому Беня Крик решил взять на себя задачу полученияс Каплуна двух тысяч рублей. - Я возьму это на себя, папаша, - сказал он будущему своему тестю, -бог поможет нам, и мы накажем всех бакалейщиков... Это было сказано на рассвете, когда ночь прошла уже, - и вот тутначинается новая история, история падения дома Каплунов, повесть омедленной его гибели, о поджогах и ночной стрельбе. И все это - судьбавысокомерного Каплуна и судьба девушки Баськи - решилась в ту ночь, когдаее отец и внезапный ее жених гуляли вдоль русского кладбища. Парни тащилитогда девушек за ограды, и поцелуи раздавались на могильных плитах.

<== предыдущаЯ лекциЯ	\|	следующаЯ лекциЯ ==>
Фроим Грач	\|

Данная страница нарушает авторские права?

© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.