Вся истина — Божья истина

Вторая особенность двухкнижной теории, которая меня настораживает, — это использование трюизма о том, что «вся истина — Божья истина». Сама по себе идея трюизма правильна. Истина есть истина, незави­симо от того, носит ли она научный или богословский характер, раскрыта ли она психологом в лаборатории или студентом при изучении Библии. Бессмысленно говорить, что библейская истина более авторитетна, чем истина научная. Истина более авторитетна по сравнению с неправдой, а не с другой истиной. Одна истина может более четко ответить на какой-то специ­фический вопрос, чем другая, но никакая истина не

может быть более авторитетной по сравнению с другой истиной. Авторитет истины лежит в ее истинности, а не в том месте, которое она занимает.

Если же мы продолжим этот разговор и спросим, какая книга более уместна для консультации, то надо будет сказать, что Библия может больше дать кон­сультанту, чем наука психология. Когда консультант будет идти сквозь бесконечное число симптомов и про­блем, он так или иначе столкнется с проблемами любви, цели, грехами если Библия есть Божье откро­вение человеку по тем основам, из которых состоит человеческая жизнь, мы вправе ожидать, что на ее страницах найдем ответы на главные вопросы.

Но в данном случае меня беспокоит не столько со­ответствие, сколько авторитет. Поскольку вся ис­тина — Божья истина, разве не разумно предпо­ложить, что истина Библии каким-то образом более авторитетна, чем истина, открытая в результате науч­ных исследований?

Как я уже отмечал ранее, когда мы говорим о своем понимании истины, независимо от того, связана эта ис­тина с Писанием или с наукой, мы так или иначе не можем избежать неопределенности. Всякий раз, пыта­ясь дать определение истины, мы работаем нашим огра­ниченным и несовершенным умом. Поскольку грехопа­дение затронуло и нашу способность рассуждать, нам приходится допустить, что, несмотря на то что вся ис­тина исходит от Бога, наше понимание истины может оказаться далеким от самой истины.

Такая логика неизбежно приводит нас к безнадеж­ному скептицизму, с которым нам предопределено блуждать по жизни и гадать, по какому пути пойти.

Итак, вот эти две особенности двухкнижной тео­рии, которые меня настораживают. Первая, как я уже говорил, заставляет нас возвращаться к рационализ­му всякий раз, когда наши богословские взгляды про­тиворечат нашим взглядам на психологию. И Библия здесь уже не играет роль конечного судьи. Вторая осо­бенность исходит из первой. Она говорит о том, как мы реагируем на неопределенность, присущую всем нашим формулировкам (неопределенность, которая,

44

Как понимать людей

Библия дает нам уверенность

45

кстати, существует даже тогда, когда богословие и психология вроде бы взаимно дополняют друг друга).

Перед лицом неизбежной неопределенности, веро­ятно, самым привлекательным критерием выбора яв­ляется прагматизм: то, что действует в настоящий мо­мент в моих интересах, является ли для меня цен­ным? Если первичная терапия приносит облегчение от эмоционального напряжения, то почему же не ска­зать, что этот метод имеет преимущество? Если мы допустим, что никто не может знать, что такое на самом деле истина, мнение о том, что теория первич­ной терапии неверна, теряет свою силу. Если роди­тельская терапия помогает несчастной женщине по­чувствовать себя безопаснее, то кто может выступить против этого метода?

В мире, где истину невозможно услышать, громче всех говорят практические результаты. Двухкнижная теория (некоторые ее аспекты наводят нас на мысль о том, что если все толкования являются субъектами ошибок, то мы должны опираться на как можно более широкую базу данных) уводит нас от зависимости от Библии в сторону рационализма и в конечном счете эм­пиризма. Когда имеют место расхождения между за­ключениями богословия и психологии, рассуждайте таким образом, чтобы ответить на вопросы, не прибегая при этом к данным Библии. Это и есть рационализм.

И поскольку наши заключения, даже если они пользуются поддержкой и богословия, и психологии, все равно имеют характер предположений, наш выбор действий должен быть обусловлен не тем, что верно на наш взгляд (поскольку мы на самом деле не можем знать, что верно), а тем, что, на наш взгляд, принесет немедленный и реальный результат (по крайней мере такой, какой мы можем ощутить). Это и есть эмпири­ческий прагматизм.