Глава 86

Полная темнота. Абсолютная тишина.
Секретные архивы Ватикана погрузились во тьму.
В этот момент Лэнгдон понял, что страх является сильнейшим стимулятором. Судорожно хватая ртом разреженный воздух, он побрел через темноту к вращающимся дверям. Нащупав на стене кнопку, американец надавил на нее всей ладонью. Однако ничего не произошло. Он повторил попытку. Управляющая дверью электроника была мертва.
Лэнгдон попробовал звать на помощь, но его голос звучал приглушенно. Положение, в которое он попал, было смертельно опасным. Легкие требовали кислорода, а избыток адреналина в крови заставлял сердце биться с удвоенной частотой. Он чувствовал себя так, словно кто-то нанес ему удар в солнечное сплетение.
Когда Лэнгдон навалился на дверь всем своим весом, ему показалось, что она начала вращаться. Он толкнул дверь еще раз. Удар был настолько сильный, что перед глазами у него замелькали искры. Только после этого он понял, что вращается не дверь, а вся комната. Американец попятился назад, споткнулся об основание стремянки и со всей силы рухнул на пол. При падении он зацепился за край стеллажа и порвал на колене брюки. Проклиная все на свете, профессор поднялся на ноги и принялся нащупывать лестницу.
Нашел ее Лэнгдон не сразу. А когда нашел, его охватило разочарование. Ученый надеялся, что стремянка будет сделана из тяжелого дерева, а она оказалась алюминиевой. Лэнгдон взял лестницу наперевес и, держа ее, как таран, ринулся сквозь тьму на стеклянную стену. Стена оказалась ближе, чем он рассчитывал. Конец лестницы ударил в стекло, и по характеру звука профессор понял, что для создания бреши в стене требуется нечто более тяжелое, чем алюминиевая стремянка, которая просто отскочила от мощного стекла, не причинив ему вреда.
У него снова вспыхнула надежда, когда он вспомнил о полуавтоматическом пистолете. Вспыхнула и тотчас погасла. Пистолета не было. Оливетти отобрал его еще в кабинете папы, заявив, что не хочет, чтобы заряженное оружие находилось в помещении, где присутствует камерарий. Тогда ему показалось что в словах коммандера есть определенный смысл.
Лэнгдон снова позвал на помощь, но его призыв прозвучал даже слабее, чем в первый раз.
Затем он вспомнил о рации, оставленной гвардейцем на столике у входа. «Какого дьявола я не догадался взять ее с собой?!» Когда перед его глазами начали танцевать красные искры, Лэнгдон заставил себя думать. «Ты попадал в ловушку и раньше, – внушал он себе. – Ты выбирался из более трудного положения. Тогда ты был ребенком и все же сумел найти выход. – Темнота давила на него тяжким грузом. – Думай!»
Ученый опустился на пол, перекатился на спину и вытянул руки вдоль туловища. Прежде всего следовало восстановить контроль над собой.
«Успокойся. Соберись».
Сердце стало биться чуть реже – чтобы перекачивать кровь, ему не надо было преодолевать силу тяготения. Этот трюк используют пловцы, для того чтобы насытить кровь кислородом между двумя следующими один за другим заплывами.
«Здесь вполне достаточно воздуха, – убеждал он себя. – Более чем достаточно. Теперь думай». Лэнгдон все еще питал слабую надежду на то, что огни снова вспыхнут, но этого не происходило. Пока он лежал, дышать было легче, и им начало овладевать какое-то странное чувство отрешенности и покоя. Лэнгдон изо всех сил боролся с этим опасным состоянием.
«Надо двигаться, будь ты проклят! Но куда?..»
Микки-Маус, словно радуясь темноте, ярко светился на его запястье. Его ручки показывали 9: 33. Полчаса до... огня. Его мозг, вместо того чтобы искать пути к спасению, стал вдруг требовать объяснений. «Кто отключил электричество? Может быть, это Рошер расширил круг поиска? Неужели Оливетти не предупредил его, что я нахожусь здесь?»
Впрочем, Лэнгдон понимал, что в данный момент это уже не имеет никакого значения.
Широко открыв рот и откинув назад голову, Лэнгдон сделал максимально глубокий вдох. В каждой новой порции воздуха кислорода было меньше, чем в предыдущей. Однако голова все же немного прояснилась, и, отбросив все посторонние мысли, он стал искать путь к спасению.
Стеклянные стены, сказал он себе. Но из чертовски толстого стекла.
Он попытался вспомнить, не попадались ли ему здесь на глаза тяжелые огнеупорные металлические шкафы, в выдвижных ящиках которых хранились наиболее ценные книги. В других архивах такие шкафы имелись, но здесь, насколько он успел заметить, их не было. Даже если бы они и были, на их поиски в абсолютной темноте ушло бы слишком много времени. И самое главное, ему все равно не удалось бы их поднять. Особенно в том состоянии, в котором он сейчас находился.
А как насчет просмотрового стола? Лэнгдон знал, что в центре этого хранилища, как и во всех других, расположен стол для просмотра документов. Ну и что из того? Он понимал, что не сможет поднять его. Но даже если он сможет волочить его по полу, далеко ему не продвинуться.
Проходы между стеллажами слишком узкие...
И в этот момент Лэнгдон вдруг понял, что нужно делать.
Ощущая необыкновенную уверенность в себе, он вскочил на ноги, но сделал это излишне поспешно. Перед глазами у него поплыл красный туман, он пошатнулся и стал искать в темноте точку опоры. Его рука наткнулась на стеллаж. Выждав несколько секунд, он заставил себя сконцентрироваться. Для того чтобы совершить задуманное, ему потребуются все силы.
Упершись грудью и руками в стеллаж, подобно тому как игрок в американский футбол упирается в тренировочный щит, Лэнгдон изо всех сил навалился на высокую полку. Если ему удастся ее свалить... Однако стеллаж едва качнулся. Профессор вновь принял исходное положение и снова навалился на препятствие. На сей раз его ноги заскользили по полу, а стеллаж слегка заскрипел, но не шевельнулся.
Ему нужен был какой-нибудь рычаг.
Нащупав в кромешной тьме стеклянную стену и не отрывая от нее руки, он двинулся в дальний конец хранилища. Торцовая стена возникла настолько неожиданно, что он столкнулся с ней, слегка повредив плечо. Проклиная все на свете, Лэнгдон обошел край стеллажа и вцепился в него где-то на уровне глаз. Затем, упершись одной ногой в стеклянную стену, а другой в нижнюю полку, он начал восхождение. На него сыпались книги, шелестя в темноте страницами. Но ему было плевать. Инстинкт самосохранения заставил его нарушить все правила поведения в архивах. Темнота плохо отражалась на его чувстве равновесия, поэтому он закрыл глаза, чтобы мозг вообще перестал получать визуальные сигналы. Теперь Лэнгдон стал двигаться быстрее. Чем выше он поднимался, тем более разреженным становился воздух. Он карабкался на верхние полки, наступая на книги и подтягиваясь на руках. И вот настал миг, когда он – наподобие скалолаза – достиг вершины, в данном случае – верхней полки. Он уселся или, скорее, улегся на полку и стал осторожно вытягивать ноги, нащупывая ими стеклянную стену. Теперь он принял почти горизонтальное положение.
«Сейчас или никогда, Роберт, – услышал он свой внутренний голос. – Не волнуйся, ведь это, по существу, ничем не отличается от тех упражнений по укреплению ножных мышц, которые ты так часто выполняешь в тренажерном зале Гарварда».
С усилием, от которого у него закружилась голова, он надавил обеими ногами на стеклянную стену.
Никакого результата.
Жадно хватая ртом воздух, Лэнгдон слегка изменил позу и снова до отказа выпрямил ноги. Стеллаж едва заметно качнулся. Он толкнул еще раз, и стеллаж, подавшись примерно на дюйм, вернулся в первоначальное положение. Американцу показалось, что он поймал ритм движения. Амплитуда колебаний становилась все шире и шире.
Это похоже на качели, сказал он себе, здесь главное – выдерживать ритм.
Лэнгдон раскачивал полку, с каждым толчком все больше и больше вытягивая ноги. Мышцы горели огнем, но он приказал себе не обращать внимания на боль. Маятник пришел в движение. Еще три толчка, убеждал он себя.
Хватило всего двух.
На мгновение Лэнгдон ощутил невесомость. Затем, сопровождаемый шумом падающих книг, он вместе со стеллажом рухнул вперед.
Где-то на полпути к полу стеллаж уперся в соседнюю батарею полок, и американец помог ему ногами. На какое-то мгновение стеллаж замер, а затем продолжил падение. Лэнгдон также возобновил движение вниз.
Стеллажи, словно огромные кости домино, стали падать один за другим. Металл скрежетал о металл, толстенные книги с тяжелым стуком хлопались на пол. «Интересно, сколько здесь рядов? – думал Лэнгдон, болтаясь, словно маятник, на косо стоящем стеллаже. – И сколько они могут весить? Ведь стекло такое толстое...»
Лэнгдон ожидал чего угодно, но только не этого. Стеллажи прекратили падать, и в хранилище воцарилась тишина, нарушаемая лишь легким потрескиванием стен, принявших на себя вес упавших полок.
Он лежал на куче книг и, затаив дыхание, прислушивался к обнадеживавшему треску в самой дальней от него стене.
Одна секунда. Две...
Затем, почти теряя сознание, Лэнгдон услышал звук, похожий на вздох. Какая-то полка, видимо, все же продавила стекло. В тот же миг хранилище словно взорвалось. Косо стоявший стеллаж опустился на пол, а из темноты на Лэнгдона посыпались осколки стекла, которые показались ему спасительным дождем в опаленной солнцем пустыне. В лишенное кислорода помещение с шипением ворвался воздух.

* * *

А тридцать секунд спустя тишину гротов Ватикана нарушил сигнал рации. Стоящая у гроба убитого понтифика Виттория вздрогнула, услышав электронный писк. Затем из динамика прозвучал задыхающийся голос:
– Говорит Роберт Лэнгдон! Меня слышит кто-нибудь?
Виттория сразу поняла: Роберт! Ей вдруг страшно захотелось, чтобы этот человек оказался рядом.
Гвардейцы обменялись удивленными взглядами, и один из них, нажав кнопку передатчика, произнес в микрофон:
– Мистер Лэнгдон! Вы в данный момент на канале номер три. Коммандер ждет вашего сообщения на первом канале.
– Мне известно, что коммандер, будь он проклят, на первом канале! Но разговаривать с ним я не буду. Мне нужен камерарий. Немедленно! Найдите его для меня!!!

* * *

Лэнгдон стоял в затемненном архиве на куче битого стекла и пытался восстановить дыхание. С его левой руки стекала какая-то теплая жидкость, и он знал, что это кровь. Когда из динамика без всякой задержки раздался голос камерария, он очень удивился.
– Говорит камерарий Вентреска. Что там у вас?
Лэнгдон с бешено колотящимся сердцем нажал кнопку передатчика.
– Мне кажется, что меня только что хотели убить!
На линии воцарилось молчание.
Заставив себя немного успокоиться, американец продолжил:
– Кроме того, мне известно, где должно произойти очередное преступление.
Голос, который он услышал в ответ, принадлежал вовсе не камерарию. Это был голос Оливетти.
– Больше ни слова, мистер Лэнгдон! – бросил коммандер.