САНЬКА. Ну, кричала, рыдала?

БАБА ПАША. Навроде кричала.

САНЬКА. Значит, не уверена?

БАБА ПАША. Да чо ли я прислушивалась, каки слова она выговариват. Как в морок пала.

САНЬКА. Подглядеть бы. Думаю, волосы на себе не рвала… Жизнь прошла, а я так и не понял – любила она меня иль нет. Женился-то как. За ней же много бегало. Красивая. А я маленький, как монгол. Она на меня ноль внимания. Так я запугал ее – себя, говорю, зарежу и тебя. Другим не достанешься. Посадил в машину и увез сюда, подальше от городских хахалей. Она тихая была, ты же помнишь. Думаю – слюбится. Двоих детей уж нарожали, а все не пойму – слюбилось иль нет. Никогда напрямую не приласкает. А как что скажет – и так можно понять и сяк. С того и гонял ее бывало, и зуботычины раздавал, и выпивать начал, и шоферить бросил. Электромонтером стал, на столбы, можно сказать, с горя полез – пусть, думаю, саданет током – кому с двумя детьми будет нужна. Пожалеет еще. А у самого мыслишка. Хорошо бы не до смерти садануло. А так, чтоб походило, что до смерти, а я бы подглядел – шибко она убивается по мне иль нет. И даже на похоронах своих хотелось из-за этого побывать. И чем старше становился, тем все чаще эти мыслишки обгладывал. И в больницу только из-за этого лег. Сдалось мне их обследование! Что оно мне дало?! Все и так знал. А хотелось глаза ее увидеть при свидании. Мы ж тут друг от дружки никуда. Городские мужики хоть в командировки ездят, а то и на курорты. Может, глаза я ей намозолил? Ну и придумал это обследование.

БАБА ПАША. Не ты ли Николаю-то позвонил? Тока честно.

САНЬКА. Не я, мама. Хотя стоило бы и мне додуматься. Сейчас бы поглядел – горюет иль нет. А кто мешает поглядеть? По первоначалу, пока не догадались? … Лягу в гроб. Дышать буду по методе Бутейко. Чуть вдох, чуть выдох. Одним носиком. Воздух только до горлышка. В грудь словно не проходит. Фельдшерица сейчас в больнице нас учила. Помогает давление снять, от астмы и вообще от всех болезней. И мне поможет. Женушку проверить. Надо хоть на старости знать правду. Мама, я мертвый. Все остается как было – я мертвый. Я мигом. В кладовку и обратно. (Уходит.)

БАБА ПАША. Чо задумал, чо задумал? Можа, не надо? Откройся, да и все. По деревне опосля судачить будут, не остановишь… А можа, Виктор поймет чо, прочувствует. Ну, он выучился, с образованием, а Санька нет. Так чо ж теперь ему из-за этого руки не подавать? Ну, был Виктор председателем сельсовета, а Санька выше пожарной вышки не подымался, ну и чо – лютовать за то? Своего брата кровного за ниже всех в деревне считать? Двадцать годов с ним не разговаривать? Это я виновата. Чо скажу Господу, как этот грех допустила? Помирить бы их, боле ничо не надо – и пусть тода меня на могилки несут.

САНЬКА (входит с лодкой). Вот. Красавица. Новенькая. Все свободное время стругал. Готовь лодку зимой, как говорится. Я и приготовил. Думал для рыбалки, а оно вон как поворачивается… (Ставит лодку на три табуретки). За гроб-то сойдет, безо всякого. И не отличишь. Гроб – он и есть лодка. Лег и плыви – на тот свет… Как сосной-то пахнет, любо-дорого в такой. (Ложится в лодку). Холодная. Минут через сорок нагреется, не раньше. Так не выдай меня, поняла? Плачь, поминки варгань, представь, что я и вправду…окочурился.

БАБА ПАША. Ой, Санька, чо-то я аж вся дрожьмя пошла.

САНЬКА. А ничего, лежать можно. Да, если обман сегодня не вскроется, скажи, чтоб хоронили завтра. А то два дня не выдержу – руки-ноги затекут.

БАБА ПАША. Ажно зубы стучат.

САНЬКА. И если обмывать меня – сама это сделай. А то заметят, что не труп.

БАБА ПАША. Ой лихоньки.

САНЬКА. И сама все время будь поблизости. Мало ли чего мне понадобится.

БАБА ПАША. Чего?

САНЬКА. Ну пописать. Почесаться.

БАБА ПАША. От затеяли!

САНЬКА. Да, если спросят про документы из больницы, скажи – те, кто меня привезли, не смогли их оформить. Сегодня суббота, кого-то нужного там с печатью не оказалось. В понедельник, мол, все выправят, как положено. Велели хоронить, да и все. Поняла?

БАБА ПАША. Ой, не знаю.

САНЬКА. Главное запомни – документы в понедельник.

БАБА ПАША. В понедельник.

САНЬКА. А завтра в обед на вынос.

БАБА ПАША. И чо ли поминки готовить? Стряпню, колготню затевать?

САНЬКА. Как положено.

БАБА ПАША. И созывать соседей?

САНЬКА. По всем правилам. Потом скажем – ошиблись врачи. Живого за мертвого приняли. В это все поверят.

БАБА ПАША. Идут! Ой, Санька!

САНЬКА. Не бойся. Сядь рядом и плачь.

БАБА ПАША (ставит табуретку, садится). А от чего помер-то? От какой хворобы?

Слышен шум в сенках.

САНЬКА. Не знаю. Придумай сама.

БАБА ПАША. От пьянки, чо ль?

САНЬКА. Не. Что-нибудь покрасивше. Да свет притуши. В потемках не заметят.

Входят Валя, Вера Дмитриевна, Николай Петрович.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА (продолжая разговор)… Виктор всегда был образцом семьянина. Я ставила его в пример… (Замечает покойника). Уже…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Братка… (Плачет).

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Вот и свиделись, Александр Петрович. (Плачет).

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Как живой.

БАБА ПАША. Ой, лихоньки.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Будто встанет сейчас: «Я вас обманул»…

БАБА ПАША. Да как бы так бы… (Зажигает свечи, выключает свет.)

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вставай, братка. Лучше я лягу. Я старше.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Мама, ты крепкая. Ни слезинки. И ты, Валя. А я…

БАБА ПАША. Слезливым оно легче.

ВАЛЯ. Странно. Говорил – на днях выпишут…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И выписали.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Может, врачебная ошибка? Не то ввели.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И концы в воду. Встань, братка. Расскажи, что с тобой сделали!

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не встанет, не расскажет. Не услышим никогда теперь.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Операцию собирались делать?

ВАЛЯ. Не говорил про это. Обследовался и все.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Хирурги зарезали. Ну-ка посмотрим. (Расстегивает рубашку у Саньки, разглядывает грудь и живот). Не резали. Может, брюки снять? Может, там чего?

БАБА ПАША. Не надо, Коля. Ты выпимши.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. У себя расстегиваю и у него расстегну. (Собирается расстегнуть брюки у Саньки.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец, не дури. Еще чего…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ты можешь выйти. А мы все свои.

БАБА ПАША. Охолонь, охолонь. Все одно обмывать.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Как хотите. Но я – не пьян.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не пьян, не пьян.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Санька тоже выпить любил.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Любил, любил. Но и Валю любил.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Это уже в мой огород. Что я, дескать, козел. Тебя не любил, с тобой разошелся. Старая песня. (Снимает пальто, садится за стол.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. И Виктор Шуру любил, мне так казалось. Он самым положительным был в этом смысле человеком, я так считала. А на старости взбесился.

ВАЛЯ. Мама, может, вам Санька чего сказал?...Может, скрывал от меня болезнь?...

БАБА ПАША. Нет, не скрывал бы… А может, и скрыл…

Входит Виктор Петрович.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вот, братка, вдвоем мы теперь остались.

Виктор Петрович подходит к Саньке.

Ты да я теперь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (разглядывая покойника). Да.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вот жизнь-то. Раз – и готово. Был ты и нет тебя.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Факт.

Пауза.

А что с ним? Вроде здоровенький бегал.

БАБА ПАША. Почем ты знашь? Когда ты в последний раз с ним говаривал?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ну, трудно сразу сказать.

БАБА ПАША. А я скажу. Годов двадцать назад.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Это когда я еще председателем не был? Может быть.

БАБА ПАША. В молчанку играли. Братовья же. Поговорил бы теперь – дак все.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ладно.

БАБА ПАША. Чо ладно, чо ладно. Хотя бы у мертвого прощения попросил.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Кабы он от этого поднялся.

БАБА ПАША. А ты без «кабы». Попроси да все. Да поцелуй.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Документы на него привезли?

БАБА ПАША. Да я не поняла. Кого-то там не было и не сделали. Выправят в понедельник и привезут.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Не положено без документов хоронить. А вдруг он живой?

БАБА ПАША. Да ты чо, ты чо. Размертвехонек, что камень.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (на столе перед ним уже бутылка водки.) Кто б его живого в метель из больницы повез? Сам бы добирался. Это мертвому только такие преимущества. Иди, братка, - помянем Саньку. Валя, где стаканы-то?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец, ты и так нетрезв. И вообще… не до тебя сейчас Вале.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вера, жена ты моя бывшая, я плачу – Саньку жалко, братку моего. Надо выпить. Помнишь, мы в первый раз с тобой сюда приехали, с патефоном – он еще мальчишкой был. В белых тапочках бегал. Мы колбасы привезли. Он первый раз колбасу пробовал. Помнишь? … И тебе нальем, иди. И тебе, Валя. Идите все. Горе общее.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (присаживаясь к столу.) Может, теперешний глава и разрешит, а при мне никого без документов не хоронили.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Да брось ты, братка, про бумажки. Не видишь – мертвый. Что он, притворился что ль? Кому охота в гробу лежать, когда мы тут выпиваем?

Валя приносит стаканы и уходит в сенки. Николай Петрович разливает водку.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Надо же ямку заказать. И гроб. Не в лодке же его отправлять в последний путь… Хотя можно и в лодке – всю жизнь рыбачил. Когда хоронить-то?

БАБА ПАША. Да Санька завтра велел…Ой, чо я несу… Эти, чо привезли его… Это они сказали завтра надо.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Витьку Карамнова позвать, он с утра выроет и много не возьмет.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, давай, братка.

Выпивают.

Валя приносит банку с солеными помидорами, ставит на стол. Достает из шкафа булку хлеба, чашку с ложкой. Николай Петрович выкладывает помидоры в чашку, режет хлеб.

ВАЛЯ. Ужинать позже.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Конечно, конечно, Валя. Ты скажи, я сама все приготовлю.

ВАЛЯ. А хоронить когда?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Говорят, завтра.

ВАЛЯ. Завтра? Нет. Нужно, чтобы дети успели приехать. Верка-то и к завтрему успела бы – если сейчас пойти переговоры заказать, она в Барнауле. А Сережа в Воронеже. К понедельнику только.

БАБА ПАША. Эти, из больницы, сказали – завтра.

ВАЛЯ. Нет. И я еще не нагляделась. Я его не таким из больницы ждала…

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. В понедельник так в понедельник. Может, метель утихнет. Документы к тому же привезут. Давай, братка Коля.

Выпивают.

Валя ставит табуретку возле Саньки, садится и смотрит на него.

БАБА ПАША (Саньке). Чо удумал-то, чо удумал-то. Серега должон таперя из Воронежа тащиться. Пока не поздно бы… того…

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Коля, Виктор, последите за мамой.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Выпей.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А я вам говорю – последите. Она не в себе.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. А с чего ей быть в себе? У нее сын умер. Я бы тоже был не в себе. Иди.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Хватит, ты уже хорош.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (отмахиваясь от Веры Дмитриевны.) А-а-а.

Входит Витька с чемоданом.

Витяй…Где мои девятнадцать лет… Или двадцать два уже? …Ты продолжение нас – здесь. Мы скоро того… а ты еще долго… Ты будущее нашей родной сторонки…

ВИТЬКА (Виктору Петровичу, о чемодане.) Дед, тебе. (Смеется.)

Пауза.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, покричала во гневе – это понятно. Она что – не шутит? На самом деле? Витя, тебя что – выгоняют?! (Вскакивает.) Да меня бы, попробовали бы меня выгнать! Я бы всех разнес! (Выходит из-за стола, теряет равновесие, падает на «покойника», сбивает «гроб» с табуреток, падает сам.)