Внутренние и внешние элементы языка

Наше определение языка предполагает устранение из понятия «язык» всего того, что чуждо его организму, его системе, — одним словом, всего того, что известно под названием «внешней линг­вистики», хотя эта лингвистика и занимается очень важными пред­метами и хотя именно ее главным образом имеют в виду, когда приступают к изучению речевой деятельности.

Сюда, прежде всего, относится все то, в чем лингвистика со­прикасается с этнологией, все связи, которые могут существовать между историей языка и историей расы или цивилизации. Обе эти истории сложно переплетены и взаимосвязаны, это несколько напоминает те соответствия, которые были констатированы нами внутри собственно языка. Обычаи нации отражаются на ее языке, а с другой стороны, в значительной мере именно язык формирует нацию.

Далее, следует упомянуть об отношениях, существующих меж­ду языком и политической историей. Великие исторические собы­тия — вроде римских завоеваний — имели неисчислимые послед­ствия для многих сторон языка. Колонизация, представляющая собой одну из форм завоевания, переносит язык в иную среду, что влечет за собой изменения в нем. В подтверждение этого можно было бы привести множество фактов: так, Норвегия, политичес­ки объединившись с Данией (1380-1814 гг.), приняла датский язык. <...> Внутренняя политика государства играет не менее важную роль в жизни языков: некоторые государства, например Швейца­рия, допускают сосуществование нескольких языков; другие, как, например, Франция, стремятся к языковому единству. Высокий уровень культуры благоприятствует развитию некоторых специаль­ных языков (юридический язык, научная терминология и т.д.).

Это приводит нас к третьему пункту: к отношению между язы­ком и такими установлениями, как церковь, школа и т.п., кото­рые в свою очередь тесно связаны с литературным развитием язы­ка, — явление тем более общее, что оно само неотделимо от политической истории. Литературный язык во всех направлениях пере­ступает границы, казалось бы, поставленные ему литературой: до­статочно вспомнить о влиянии на язык салонов, двора, академий. С другой стороны, вполне обычна острая коллизия между литера­турным языком и местными диалектами. Лингвист должен также рассматривать взаимоотношение книжного языка и обиходного языка, ибо развитие всякого литературного языка, продукта куль­туры, приводит к размежеванию его сферы со сферой естествен­ной, то есть со сферой разговорного языка.

Наконец, к внешней лингвистике относится и все то, что име­ет касательство к географическому распространению языков и к их дроблению на диалекты. Именно в этом пункте особенно пара­доксальным кажется различие между внешней лингвистикой и лингвистикой внутренней, поскольку географический фактор тес­но связан с существованием языка; и все же в действительности географический фактор не затрагивает внутреннего организма са­мого языка.

Нередко утверждается, что нет абсолютно никакой возможно­сти отделить все эти вопросы от изучения языка в собственном смысле. Такая точка зрения возобладала в особенности после того, как от лингвистов с такой настойчивостью стали требовать зна­ния реалий. В самом деле, разве грамматический «организм» языка не зависит сплошь и рядом от внешних факторов языкового изме­нения, подобно тому, как, например, изменения в организме растения происходят под воздействием внешних факторов — по­чвы, климата и т.д.? Кажется совершенно очевидным, что едва ли возможно разъяснить технические термины и заимствования, ко­торыми изобилует язык, не ставя вопроса об их происхождении. Разве можно отличить естественное, органическое развитие не­которого языка от его искусственных форм, таких, как литера­турный язык, то есть форм, обусловленных факторами внешними и, следовательно, неорганическими? И разве мы не видим посто­янно, как наряду с местными диалектами развивается койнэ?

Мы считаем весьма плодотворным изучение «внешнелингвистических», то есть внеязыковых, явлений; однако было бы ошиб­кой утверждать, будто без них нельзя познать внутренний орга­низм языка. Возьмем для примера заимствование иностранных слов. Прежде всего следует сказать, что оно не является постоянным элементом в жизни языка. В некоторых изолированных долинах есть говоры, которые никогда не приняли извне ни одного искус­ственного термина. Но разве можно утверждать, что эти говоры находятся за пределами нормальных условий речевой деятельнос­ти? <...> Главное, однако, здесь состоит в том, что заимствованное слово уже нельзя рассматривать как таковое, как только оно становится объектом изучения внутри системы данного языка, где оно существует лишь в меру своего соотношения и противо­поставления с другими ассоциируемыми с ним словами, подобно всем другим, исконным словам этого языка. Вообще говоря, нет никакой необходимости знать условия, в которых развивался тот или иной язык. В отношении некоторых языков, например языка текстов Авесты или старославянского, даже неизвестно в точнос­ти, какие народы на них говорили; но незнание этого нисколько не мешает нам изучать их сами по себе и исследовать их превра­щения. Во всяком случае, разделение обеих точек зрения неиз­бежно, и чем строже оно соблюдается, тем лучше.

Наилучшее этому доказательство в том, что каждая из них со­здает свой особый метод. Внешняя лингвистика может нагромож­дать одну подробность на другую, не чувствуя себя стесненной тисками системы. Например, каждый автор будет группировать по своему усмотрению факты, относящиеся к распространению языка за пределами его территории; при выяснении факторов, создав­ших наряду с диалектами литературный язык, всегда можно при­менить простое перечисление; если же факты располагаются ав­тором в более или менее систематическом порядке, то делается это исключительно в интересах изложения.

В отношении внутренней лингвистики дело обстоит совершенно иначе; здесь исключено всякое произвольное расположение. Язык есть система, которая подчиняется лишь своему собственному по­рядку. Уяснению этого может помочь сравнение с игрой в шахма­ты, где довольно легко отличить, что является внешним, а что внутренним. То, что эта игра пришла в Европу из Персии, есть факт внешнего порядка; напротив, внутренним является все то, что касается системы и правил игры. Если я фигуры из дерева заменю фигурами из слоновой кости, то такая замена будет без­различна для системы; но, если я уменьшу или увеличу количе­ство фигур, такая перемена глубоко затронет «грамматику» игры. Такого рода различение требует, правда, известной степени вни­мательности, поэтому в каждом случае нужно ставить вопрос о природе явления и при решении его руководствоваться следую­щим положением: внутренним является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему. <...>

Часть первая

ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ