Семантики инвективного слова

Анализ современной литературы по юрислингвистике приводит к мысли о том, что термин «инвективная лексика» понимается в наши дни, как минимум, двояко, притом что он не отграничен от смежных с ним терминов «ненормативная лексика», «бранная лексика» и «просторечная лексика». С одной стороны, термин «инвективная лексика» применяется для обозначения того слоя, разряда слов и выражений, употребление которых в речи (устных и печатных текстах) нарушает нормы общественной морали, общепринятые в данном социуме представления о приличии/неприличии. В этот разряд слов и выражений входят, с одной стороны, лексико-фразеологические единицы из «внелитературной» сферы русского национального языка: из просторечия, жаргонов, территориальных диалектов, например: растащиловка, козел, вертухай..., с другой стороны, слова и выражения, принадлежащие литературному языку, т.е. нормированные, например: негодяй, подлец, мерзавец, врун и др.

Уже из такой обобщенной характеристики ненормативной лексики ясно, что и в самой этой лексике, и в соответствующей области словоупотребления много неопределенного. В реальной повседневной речевой коммуникации отражается дробная дифференциация социально-культурных групп населения, микрогрупп, разного рода социальных коллективов. Соответственно наблюдается пестрая мозаика речевых манер, способов выражения мыслей и эмоций, тактик и стратегий диалогов, построения письменных и устных текстов, употребления слов. Во всем этом океане речи находят, в свою очередь, отражение специфические, «свои» узуальные нормы речевого поведения каждой из социально-культурных групп населения и микрогрупп, в том числе и способы выражения приличия/неприличия. Очевидно при этом, что эти нормы зачастую резко расходятся (в силу расхождения с общепринятыми в данном обществе нормами речевого поведения) с нормами литературного языка.

В сферу книжной речи (письменных и устных текстов) литературного языка – речи нормированной, неспонтанной, совершающейся в условиях официальности – мощным потоком вливается значительная масса речевых явлений (в том числе, конечно, и инвективного характера), традиционно – до примерно 80-х гг. – функционировавших на периферии русской речевой коммуникации, исключительно в ее устной сфере: в рамках городского просторечия, в узких рамках таких жаргонов, как лагерно-тюремный и жаргон уголовников, в территориальных рамках диалектов, а также в рамках достаточно распространенного так называемого «молодежного жаргона». Обычно отдельные элементы этих речевых сфер эпизодически попадали в тексты детективов, художественных произведений о молодежи, звучали с экранов фильмов, прежде всего детективных, немного чаще фигурировали в прессе, в основном молодежной, и достаточно широко − в авторской песне. Как показывает анализ иллюстраций употребления такого рода языковых единиц в специализированных словарях и справочниках [Флегон, 1993; Колесников, Корнилов, 1996; Квеселевич, 2005 и др.], эти процессы берут начало в 60-х гг., они связаны с публикацией в годы хрущевской «оттепели» художественных произведений и мемуарной литературы, посвященной сталинским лагерям.

Широкая экспансия ненормированной русской речевой стихии, наблюдаемая в годы перестройки и в постсоветское время, да еще в условиях фактической монополизации в языковой жизни общества звучащей радио- и телевизионной речи, представляет серьезную опасность для стабильности литературного языка, расшатывает сложившуюся систему литературных норм. Подобная, разделяемая большинством специалистов оценка ситуации, сложившейся в современном русском языке, в современной речевой коммуникации, убеждает в том, что проблема квалификации употребления слов и выражений инвективного характера как оскорбления значительно осложняется в связи с усиливающейся размытостью границ и состава самой инвективной лексики.

Наряду с таким пониманием инвективной лексики, широко распространено и другое, восходящее к внутренней форме данного заимствованного термина. Прилагательное «инвективный» − производное от существительного «инвектива». Это существительное, означающее «резкое выступление против кого-, чего-либо; оскорбительная речь; брань, выпад», восходит к лат. invectiva oratio (бранная речь). Инвективную лексику и фразеологию составляют слова и выражения, заключающие в своей семантике, экспрессивной окраске и оценке оскорбление личности адресата, интенцию говорящего или пишущего унизить, оскорбить, обесчестить, опозорить адресата своей речи (или объекта оскорбления), обычно сопровождаемую намерением сделать это в как можно более уничижительной, резкой, грубой или циничной форме (реже прибегают к «приличной» форме − эвфемизмам, вполне литературным).

Основная часть инвективной лексики и фразеологии составляется из лексики бранной, относящейся отчасти к диалектам, но главным образом к просторечию, а также к жаргонам, и характеризуется грубо вульгарной экспрессивной окраской, резко негативной оценкой, чаще всего циничного характера, например: говнюк, гад ползучий, дерьмо, засранец, лахудра, падла, обалдуй, сука сраная. Значительное место в инвективной лексике занимает та часть бранной лексики, которая относится к табуированным словам и словосочетаниям, к мату. Среди инвективной лексики есть и известная часть бранных слов и словосочетаний, входящих в литературный язык. Они относятся к разговорной речи, к разным ее пластам. В основном это слова и словосочетания, принадлежащие периферийным пластам разговорной речи, граничащим с просторечием и жаргонами. Такого рода слова и словосочетания в своем большинстве образуют так называемую грубо просторечную лексику – «нижний» разряд разговорной лексики литературного языка. Например: девка (о распутной женщине, проститутке), гад (перен.), гаденыш (перен.), подлый, подлюга, сволочь, скотина (перен.), стерва, сукин сын, старый хрен, хамово отродье... Все эти и подобные слова в современных толковых словарях характеризуются как «бранные», «грубые» или «презрительные». Единичные лексические единицы, в которых резко негативная оценка человека, его поведения содержится в их значении, имеют констатирующий характер, например: гадкий, негодяй, подлец, подличать, подло, подлость, хамелеон (перен.).

Таким образом, входя значительной своей частью в состав бранной лексики, инвективная лексика, в свою очередь, состоит в основной массе из лексики «внелитературной» сферы современного русского языка: слов и фразеологии просторечия, жаргонов, отчасти диалектов. Из сферы литературного языка в ее состав включаются лексико-фразеологические единицы преимущественно разговорной речи, главным образом лексики «грубо просторечной» (или «грубо фамильярной», «вульгарной»), а также из сферы обиходно-бытовой речи. Фигурируют также некоторые разряды книжной лексики, связанные с квалификационными и оценочными (негативными) характеристиками кого-, чего-либо, в том числе и адресата речи. В состав инвективной лексики входит и известная часть обсценной лексики, целиком находящейся за рамками литературного языка. Обсценная лексика наделена в русской речевой коммуникации рядом функций, из которых в рамках инвективной лексики реализуется, по крайней мере, одна − оскорбить, унизить, опорочить адресата речи. В этом случае коммуникация является всегда адресной, имеет место персонализация обсценной и вообще инвективной лексики и фразеологии.

Употребление обсценной лексики во многих других ее функциях не предполагает интенции оскорбления со стороны говорящего. Между тем, перед экспертом, как правило, ставятся судом вопросы, направленные на квалификацию тех или иных слов или речевых актов именно как оскорбительных. Практика показывает, что основные два типа вопросов, фигурирующих в судебных постановлениях о назначении лингвистической экспертизы, – это 1) Являются ли данные слова или высказывания оскорбительными? и 2) Содержится ли в них негативная характеристика того лица, которому они были адресованы. Раньше первый вопрос часто встречался и в такой формулировке: «Содержатся ли в тексте слова (фразы, высказывания, выражения), оскорбляющие честь (достоинство) такого-то?» Сейчас это происходит реже, поскольку, регулярно отвергая подобную формулировку, лингвистам все же удалось постепенно донести до сознания юристов то, что подобный вопрос находится вне компетенции лингвистики. Для констатации факта оскорбления нужно установить адекватность – неадекватность содержания и формы текста (его фрагментов, отдельных слов) объективной действительности. Анализ же фактуальной информации текста с точки зрения ее достоверности, объективности, достаточности требует исследования всех обстоятельств дела судом. Лингвист может установить в тексте наличие отрицательных характеристик, уничижительных именований того или иного лица; квалифицировать их как инвективные – в компетенции юристов.

Вопросы 2-го типа сводятся по сути к толкованию значений, такие вопросы нередки в постановлениях о назначении судебной экспертизы и более правомерны, так как толкование семантики может служить отправным моментом для анализа фактуального содержания текста юристами или одним из аргументов его правовой оценки. Вполне закономерными представляются вопросы к лингвистической экспертизе типа: «Несет ли слово... в данном контексте отрицательную оценку, характеристику (деятельности, качеств и т.д.) личности?». Иначе его можно было бы сформулировать: «Является то или иное слово в русском языке уничижительным?». Но на практике юристы к такой формулировке пока прибегают редко.

Как нам представляется, разграничение денотативных и коннотативных компонентов семантики слов, потенциально инвективных, могло бы иметь не только теоретическое значение в лексикологии и семасиологии, но и способствовать разработке методических основ юрислингвистической экспертизы. Под денотативным компонентом значения понимается часть знака, отражающая в обобщенной форме предметы и явления внеязыковой действительности. Денотативный компонент в своей основе понятие, которое характеризует внеязыковой объект [Стернин, 1985, с. 48]. Коннотацию можно рассматривать как дополнительную информацию по отношению к денотативному компоненту значения, как совокупность семантических наслоений, включающих в себя оценочный, экспрессивный, эмоциональный и функционально-стилистический компоненты.

Таким образом, в структуре значения выделяются макрокомпоненты, отражающие структурацию значения по типам передаваемой информации, они могут быть изолированы в структуре значения и выделены через семантические оппозиции лексических единиц. Если для большинства слов в целом в языке основным выступает денотативный макрокомпонент, передающий предметно-понятийную информацию, связанную с отражением внеязыковой действительности, объективной или субъективной, то для значительной части инвективной лексики основным выступает коннотативный макрокомпонент, выражающий отношение говорящего к предмету номинации в форме эмоции и оценки денотата. Оценка и эмо­ция, две основных составляющих коннотативного макрокомпонента, выступают в виде семантических признаков, конкретизируемых соответствующими семными конкретизаторами, хотя эмоциональный и оценочный компоненты в структуре значения тесно связаны и иногда их трудно разграничить. В словарях оба компонента фиксируются практически одними и теми же пометами – бран., неодобр., презр., шутл., ирон., фам., груб., пренебрежит. и т.д., в то время как оценка может сопровождаться нулевым эмоциональным компонентом, эмоциональный компонент не может появиться в слове без оценки, ибо любая эмоция носит оценочный характер, хотя не всякая оценка обязательно эмоциональна.

Коннотативные семы вносят в значение дополнительные по отношению к денотации смыслы. Оценочность может быть выражена в денотативном компоненте значения, ибо оценочной может быть вся номинация в целом. К примеру, слово негодяй называет плохого человека, и неодобрительный признак будет входить в денотативный компонент, так как денотатом данного знака является именно плохой человек в целом, а не человек + его отрицательная оценка, выраженная дополнительно.

Разграничение коннотативных и денотативных оценок часто вызывает трудности. Разграничить эти оценки можно приемом трансформации дефиниции значения в условную фразу, завершающуюся компонентом «и это хорошо/плохо». Если значение данного слова можно сформулировать так, чтобы в него не входили оценочные слова, и при этом значение допускает завершение условной фразой «и это хорошо/плохо», то такая оценка будет коннотативной, дополнительной, а денотативный компонент будет содержать объективную характеристику денотата. Если же объективное толкование значения оказывается невозможным, то оценка входит в денотативный компонент значения и оценочной является вся номинация в целом. Например, анонимщик — лицо, пишущее анонимные письма − «и это плохо»: оценка коннотативна; верхогляд − человек, отличающийся неглубоким, поверхностным взглядом на что-либо: оценка денотативна. Коннотативные компоненты структурно необходимы, по ним многие слова противопоставлены в системе языка, выстраиваются в парадигмы. Эмоциональные и оценочные компоненты могут быть системными, узуальными, а могут быть окказиональными, наводиться в конкретном коммуникативном акте.

Как было показано выше, коннотативный макрокомпонент может занимать настолько большое место в структуре значения инвективного слова, что денотативный компонент в нем вообще отчетливо не просматривается. Объектом юрислингвистической экспертизы часто становятся выражения, цель которых заключается не в передаче какой-либо информации, а в провокации у слушающего немедленной отрицательной реакции (то есть в своего рода эмоциональном ударе). В этом случае вопрос типа «Содержится ли в высказываниях отрицательная характеристика такого-то лица?», объективно направленный на выявление денотативного содержания использованных при «обзывании» оппонента слов и сочетаний, не может быть раскрыт экспертом при всем желании, и он вынужден сосредоточить усилия на квалификации предъявленных высказываний с точки зрения приличной-неприличной формы, то есть на коннотативном макрокомпоненте. И здесь он неизбежно сталкивается с большими трудностями, поскольку если денотативно-сигнификативное содержание семантики слов более или менее раскрывается в дефинициях общетолковых и специализированных словарей, то коннотативное содержание, которое должно передаваться посредством системы помет, вряд ли может служить надежным источником лингвистической экспертизы.

Если экспертизе предлагается определить инвективность определенных слов (оскорбление, оскорбление в особо неприличной форме и т.п.), то лингвист вынужден, делая заключение, ссылаться на словарные пометы и оценочные компоненты значений слов, опосредованно характеризующие лексику как инвективную (грубое, просторечное, уничижительное, снисходительное и др.). Отсутствие прагматических инвективных помет в лексикографических источниках вызывает трудности в обосновании заключений экспертизы.

Рассмотрим в качестве примера слово сука, часто фигурирующее в уголовных делах по ст. 130 УК РФ. Утвердительный ответ на вопрос о том, является ли данное слово неприличным и оскорбительным, как правило, не вызывает сомнений. Слово сука представлено в общем Словаре русского языка в 4-х тт. в двух значениях: «1. Самка домашней собаки, а также других животных семейства собачьих. 2. Груб. прост. Употребляется как бранное слово». В инвективных контекстах говорящим обычно подразумевается значение 2, представляющее собой простое ругательство и не заключающее в себе никакого конкретного смысла. Пометы, которыми снабжено данное значение в толковом словаре, указывают на его грубую эмоционально-экспрессивную окраску и принадлежность к просторечной лексике.

Слово сука содержится во всех специализированных словарях инвективной и нецензурной лексики. К примеру, словарь «Поле русской брани» определяет его значение как «самка собаки; перен. бесчестный, подлый человек; женщина легкого поведения». Словарь А. Флегона «За пределами русских словарей» приводит шесть значений данного слова: «1. Самка собаки; 2. Женщина легкого поведения; 3. Бранное слово; 4. Работник милиции или КГБ; 5. Бывший вор, который сотрудничает с милицией, стукач; 6. Толстый канат». Иллюстрации употребления, содержащиеся в словарных статьях, показывают, что в последние десятилетия это слово в разных значениях стало допустимым в публицистическом стиле: Лейтенант-охранник, не мудрствуя лукаво, называл журналистов «суками» и лупил их дубинкой по рукам («Известия», 6 октября 1993г.). В художественной литературе слово активно употребляется с начала ХХ в.: Пей со мной, паршивая сука, Пей со мной (С. Есенин); – Алка сука, − продолжал Герка (В. Козлов); И вдруг отец говорит: «Тащи ее, суку, она рожает» (Н. Никитин); Ах ты, старая сука! (В. Шугаев); Да и Люсинда, видно, помогла… Сука бесхвостая! (В. Шефнер). Однако все это ни в коей мере не снижает степень оскорбительности этого слова для адресата речи, в особенности для женщины, поскольку наряду с общим бранным значением оно в этом случае может подразумевать указание на ее сексуальное поведение.

Таким образом, как видно из приведенных цитат, слово сука не является нецензурным. Имея прямое значение, относящееся к литературному языку, слово как таковое, с точки зрения своей звуковой и графической оболочки, допустимо в печатных изданиях и тем более в бытовом общении. Однако в переносном значении, принадлежащем к широкому кругу так называемых зоосемантических метафор в русском языке, слово «сука»становится неприличным, и его употребление нарушает нормы речевого этикета.

Ответ на вопрос, содержит ли слово сука, высказанное в адрес конкретной потерпевшей (потерпевшего), отрицательную, негативную оценку ее (его) личности, не столь однозначен. Данное слово может быть простым ругательством, не подразумевающим какого-либо конкретного предметного смысла, может быть даже междометием, как, к примеру, в высказывании Вот в какую я попал непонятную, сука, историю! (Юз Алешковский). Подобное употребление является достаточно частотным в просторечии и характерным для лиц мужского пола (а в последние годы и женского), не достигших высокого культурного и образовательного уровня. Слово может употребляться по отношению к неодушевленному предмету, который по каким-то причинам является источником раздражения для говорящего, и последний тем самым использует его для выхода отрицательной энергии и преодоления психологического дискомфорта.

Однако в некоторых случаях при номинации лица женского пола могут актуализироваться такие компоненты значения слова сука, как «бесчестная», «подлая», «стервозная», «женщина легкого поведения». Это явно обнаруживается в следующих цитатах из произведений современной беллетристики: Так ведь то сука поганая, а не скромная, привлекательная девушка (Чириков Е.Н. «Девьи горы»); Анна Матвеевна (надо же быть такой сукой!) подняла трубочку телефона (Кунин В. «Интердевочка»); В своем воображении я иногда представлял, как вбегаю, ударом ноги растворив двери, вытянув перед собой револьвер, и кричу «Сука!», а она лежит в кровати, и я стреляю в них (Лимонов Э. «Это я – Эдичка»). При подобном употреблении слово сука содержит отрицательную, негативную оценку личности женщины, в адрес которой оно было высказано.

Таким образом, если коннотативный компонент семантики слова сука является более или менее постоянной величиной, то денотативный компонент в одних речевых актах реализуется, а в других остается на уровне потенциального, что требует от эксперта в каждом случае тщательного анализа контекста употребления и речевой ситуации.