Воспоминания о психоанализе

Впоследствии „Человек-волк" станет знаменитостью. Все больше психоаналитиков Старого и особенно Нового Света будет искать встреч с ним, доступным для общения пациентом Фрейда. Две части его воспоминаний выйдут под одной обложкой с фрейдовской „Историей одного детского невроза" и посвященными Сергею статьями двух других психоаналитиков. Под самый конец жизни, в середине 70-х годов, его разыщет венская журналистка, которая после его смерти выпустит книгу, состоящую из интервью с „Человеком-волком". Панкеев рассказывает в них то о Фрейде, то о последней своей любовнице... Мы слышим голос человека со странной и изломанной жизнью, но в его культурном мире нет ничего особенного: прожив большую часть своей длинной жизни в эмиграции, он рассказывает молодой и любопытной жительнице Вены о Керенском и Ленине, об Обломове и Ставрогине, о Пастернаке и Солженицыне. Некоторые из его рассуждений интересны сами по себе: например, он отмечает сходство между уходом из дома и смертью Толстого и сходными обстоятельствами бегства и смерти Верховенского из „Бесов"... Но нас, конечно, интересует другое — как оценивал Панкеев в конце своей жизни то влияние, которое имел на него психоанализ.

В общем он был скептичен. „Что нехорошо в психоанализе, это то, что человек начинает жить в соответствии с указаниями другого человека. Я бы сказал, что психоанализ ослабляет эго. Он может, вероятно, освободить ид, но эго страдает, потому что подчиняется авторитету". В другом месте он формулирует свое недовольство иначе. Психоаналитики „всегда одинаковы. Они делают только то, что открыл Фрейд. Те же принципы и методы, и ничего сверх этого. Я читал о Ленине, что его успех был основан на том, что он всегда шел в ногу со временем. Например, он говорил «Вся власть Советам». А через два месяца он говорил «Это больше не важно, времена изменились. Мы ничего не достигнем, если будем придерживаться старых принципов». А психоаналитики всегда делают одно и то же без всякого прогресса. Сегодня я более критичен к психоанализу". Все это было бы только забавно, если бы звучало не из уст человека, проведшего столько времени с самим Фрейдом... Человека, которого Фрейд называл в шутку „кусок психоанализа" и в излечении которого он, кажется, не сомневался. Сам Панкеев выделял два фактора, которые считал для себя полезными: позитивное отношение Фрейда к Терезе и сразу сформировавшийся отцовский перенос — его чувство к Фрейду, подобное его чувству к своему отцу.

Из воспоминаний Панкеева мы узнаем, что первым вопросом, с которым он обратился к Фрейду, был вопрос о Терезе: жениться или не жениться? „Если бы профессор Фрейд, как другие доктора, к которым я обращался, ответил „нет", я бы с ним не остался". Но Фрейд ответил иначе: возможно, да, но мы рассмотрим это через несколько месяцев, когда закончим анализ. Анализ закончился, как мы уже знаем, через четыре года. Все это время Сергей переписывался и периодически встречался с Терезой. „Я поженился бы на ней тотчас, если бы это не шло против правила профессора Фрейда", В конце концов профессор сделал необычный шаг — согласился повидать Терезу, которая ему понравилась. Много позже, в 1970 году, Панкеев будет считать, что именно в этом обещанном и напряженно ожидаемом разрешении содержался основной фактор, благодаря которому лечение было успешным.

В отличие от Терезы, отец Сергея и обсуждение его отношений с ним были, вероятно, в центре внимания и самого Фрейда. Панкеев несколько раз повторяет в своих воспоминаниях слова Фрейда, которые действительно, невозможно забыть: „Вам повезло, что Ваш отец умер. В противном случае у Вас не было бы шанса выздороветь". Панкеев понимал Фрейда довольно плоско: „Он имел в виду, что если бы мой отец не умер, мне не удалось бы образовать перенос". Перенос был интенсивным, и русскому пациенту пришлось испытать на себе и благотворные, и отрицательные стороны этого открытого психоанализом явления. До конца своей жизни он испытывал глубокую благодарность к Фрейду и одновременно винил его во многих своих бедах.