ГЛАВА 16. А в понедельник Ваня уехал в командировку

А в понедельник Ваня уехал в командировку. На целую неделю. С ума сойти.

После веселых выходных в окружении его семьи первые дни недели показались необычно спокойными. Смертельно спокойными. Алёна занялась «подвисшими» делами — у каждого найдется кучка таких, отложенных в долгий ящик, дел. Куда-то съездить. Что-то купить. С кем-то встретиться.

Давно у нее не было столь продолжительных передышек от Шаурина. Отвыкла. Разучилась без него мыслить. Когда только начали встречаться, каждый жил своей жизнью — виделись по выходным. Бывало, и на неделе договаривались. Потом незаметно все изменилось. Стали проводить вместе больше свободного времени, а те дни, когда не удавалось, превращались в выходные друг от друга.

Раньше пыталась отвоевать у Шаурина свое одиночество, а в эту неделю не знала, куда деться и чем себя занять, чтобы время летело быстрее.

Уже в среду завыла от тоски. Такого чувства никогда раньше не испытывала. Это что-то незнакомое и тревожное, сотканное из нежности, отголосков слов, всех оттенков Ванькиной улыбки и изматывающей жажды. Жажды нового тепла и счастья.

Телефонные звонки и скайп не спасали. Еще больше душу выматывали. Шаурин не мастер долгой и умилительной болтовни по телефону. Не дождешься от него пламенных и впечатлительных речей. Наверное, это профессиональная привычка – говорить конкретно и по делу. Звонил он в основном по вечерам, спрашивал: как прошел день, что ела-пила, во сколько вернулась с работы. В общем, проводил допрос с пристрастием. Говорил, что скучал. От этого внутри становилось тепло. И тоскливо.

Сегодня звонок застал Алёну в постели. Но она не спала. Полусидя устроившись на подушках и зажав под мышкой медведя, читала книгу Ошо. Раз уж выдалась такая возможность решила прочитать ее. Что-то же Шаурин хотел ей сказать, когда вручил это высокодуховное произведение.

— Я, кстати, твою книженцию тут изучаю, — разумеется, сообщила Ване.

— И как успехи? Ты уже пришла к какому-то новому осознанию?

— О, да-а-а, — засмеялась Алёна.

— Давай, говори, что ты там себе выделила.

— Ничего особенного.

— Зачитывай. Что-то же ты отметила.

— Ой, Шаурин! Какой ты иногда нудный! — воскликнула она. В трубке послышался смех. — Сейчас… — Полистала книгу, нашла заложенный между страниц фантик от конфеты. — Слушай. Делайте то, что идёт от вашего чувства, что течёт из вашего сердца, никогда не насилуйте сердце. Никогда не следуйте разуму, ум — это побочный продукт жизни в обществе, к вам настоящему он не относится. Следуйте себе настоящему, изберите в руководители себя настоящего… Вот. Там еще дальше есть, но с этим я бы поспорила. Ты сам вообще зачем ее читал?

— Я ж тебе говорил: страдал жаждой знаний. То философом хотел стать, то физиком-ядерщиком, — снова услышал Алёнкин заливистый смех. — И что же говорит тебе твое чувство?

Алёна примолкла и торжественно прокашлялась.

— Что я очень соскучилась по тебе. Я уже злюсь, а скоро буду плакать. Ты, наверное, специально за тридевять земель умотал, да, Царевич?

— Не грусти, вот вернусь и будет тебе счастье.

— Не вези ты мне золотой и серебряной парчи, ни чёрных соболей сибирских, ни ожерелья бурмицкого, я согласна на цветочек аленький. Приезжай быстрее.

***

Конечно, не стоило ждать, что Ваня примчится к ней прямо из аэропорта. Нет сомнений, первым делом ему нужно встретиться с отцом, обсудить рабочие вопросы, отчитаться в конце концов о результатах поездки. Главное, чтобы Ваня не свалился на ее голову сюрпризом. Не хотела его встречать в шортах и майке.

К счастью, Шаурин предупредил, что приедет вечером. Правда не сказал – во сколько. Ну да ладно. Знала уже, что вечер у него обычно начинается после восемнадцати часов.

К этому времени Алёна еще не успела надеть платье, — бегала по квартире в белом махровом халате, — но зато была накрашена и с тщательно уложенными волосами. А платье натянуть и в туфли влезть – пара минут.

Почему-то из рук все валилось. Она волновалась, словно это первое в ее жизни свидание.

От дверного звонка вздрогнула. Легко ринулась в прихожую, распахнула дверь и застыла в немом восторге.

— Ваня… — выдохнула его имя.

Он улыбнулся. Ничего не ответив, протиснулся мимо нее в квартиру. В руках Шаурин держал огромный букет красных роз.

Алёна отступила, захлопнула дверь, но так и не могла решить, что сделать первым: кинуться к Ваньке с поцелуями или взять цветы.

— Розы. Нормальные, красные. Ты хотела.

Его голос, низкий и ровный, оживил ее. Сердце обдало теплотой. Алёна рассмеялась. Охнув, взяла тяжелый букет.

— Какие красивые. — Сразу уткнулась носом в тугие алые бутоны.

Пьянящий аромат окутал с ног до головы. Колени предательски ослабли. Но цветы в этом не виноваты. Виноват Шаурин. Алёна двинулась к нему, чтобы поцеловать, но цветы в руках оказался препятствием. Немного злясь на свою нерасторопность, она положила их на диванчик и, пристав на носочки, ухватилась за широкие Ванькины плечи. Он крепко сжал ее в объятиях и распрямил спину, приподнимая над полом.

— Ванечка мой приехал, — довольно прошептала Алёна, прижимаясь к его небритой щеке.

Ваня почему-то молчал. Ей, впрочем, тоже не пришло в голову забрасывать его какими-то вопросами. Поцеловались коротко, но крепко. Важнее было подышать друг другом.

Тесное объятие чуть ослабло, Алёна тут же высвободилась.

— Сейчас поставлю цветы в воду, оденусь и пойдем.

Он бы сам отнес букет туда, куда она пожелает. Тяжелый ведь. Но то ли Шаурин, завороженный ее блестящими счастливыми глазами, так медленно соображал, то ли Алёна так резво двигалась, и слова не успел сказать, как она подхватила розы и ускользнула на кухню.

Там до нее дошло, что для такого роскошного букета в ее квартире не найдется подходящей вазы. Что делать? Можно разделить цветы на несколько частей. Алёна достала из шкафа вазу, поставила ее на стол. Краем глаза заметила Шаурина и заволновалась.

Он стянул пиджак, бросил его на стул и подошел совсем близко. Ее движения, до этого скорые и легкие, стали неуверенными и бесплотными. Пальцы бессмысленно замерли на алых лепестках. Она резко вздохнула, когда Ваня, обнимая ее сзади, проник руками под халат. Под ним она голая.

— И ты даже не спросишь, как у меня дела?

— Потом спрошу. Позже я все обязательно спрошу.

Шаурин сидел на кровати и смирно ждал, пока его драгоценная соберется. После такой бурной встречи ей пришлось поправлять макияж и прическу.

— А мы к тебе потом поедем?

— Да.

— Тогда мне кое-что нужно взять с собой, — отметила она и ухмыльнулась, — все, кончилась моя спокойная жизнь, снова начинается мотание туда-сюда.

— Так ты бы уже собралась да переехала ко мне насовсем, чтобы не мотаться туда-сюда. И нет – я не шучу, — ответил на ее безмолвный взгляд Иван и поднялся.

— Мне кажется, что сейчас не самое удобное время, чтобы обсуждать такие вопросы, — проронила Алёна, начиная нервничать.

— Если тебе неудобно говорить в халате, можешь пойти надеть платье. Я подожду.

— Надену платье.

Про платье Шаурин, конечно, сказал с иронией. Но Алёна быстро согласилась, надеясь воспользоваться этой паузой, чтобы подумать, как обличить свой ответ в правильные слова. Хотя с Шауриным этот номер не пройдет, он умеет отделять зерна от плевел.

Вернувшись в спальню, подошла к Ване и повернулась спиной, чтобы он помог застегнуть молнию.

— Я думаю, нам нужно пока оставить все как есть. — В ее голосе не было привычной убежденности.

— Не слышу. — Он бережно убрал светлые локоны на одно плечо, подтянул бегунок молнии вверх.

— Что? — Развернулась к нему лицом, поправила волосы. Подтянулась вся, словно старалась нагнать недостающие сантиметры роста, чтобы противостоять в полную силу.

— Твоих железных доводов в пользу того, чтобы оставить все как есть. — Смотрел на нее сверху вниз, подавляя волю.

— Я не готова. Слишком все быстро.

— Хорошо, — бросил он спокойно, взял оставленный на кровати пиджак и натянул его на плечи. Темно-синяя ткань ладно облепила его литую мускулистую фигуру. — Что определяет степень твоей готовности? Ты в чем-то не уверена? Во мне? Не доверяешь? Или мы недостаточно близки? Что должно произойти, чтобы ты решила, что готова?

— У-у, Шаурин, как с тобой трудно разговаривать, — выдохнула как одно слово.

— Конечно. Я же, когда задаю вопросы, хочу получить конкретные ответы. Пудрить мозги ты можешь кому-нибудь другому – не мне…

— Ваня, подожди! — пылко остановила, не дожидаясь, пока он разойдется в претензиях. — Послушай, может быть, тебе и легко дается такое решение, но мне – нет. Ты знаешь, я много лет живу одна. Для меня все не просто так. Мне очень сложно вот так в один момент перевернуть свою жизнь, — говоря это, мучилась сомнениями: а не перевернуть ли свою жизнь...

Вместе с тем прекрасно осознавала, что сомнение это возникло под влиянием момента: они с Ваней соскучились друг по другу, изголодались и естественно готовы на безрассудные поступки. А не хотелось, чтобы сделав что-то, поддавшись мимолетному душевному порыву, позже оба об этом пожалели. Это может очень дорого им обойтись. И потом... Сегодня Ваня предложил жить вместе, через месяц скажет, что хочет ребенка. Что ей тогда делать?

— Я знаю. Тебе придется жить со мной, жить моей жизнью. Так должно быть. Поэтому, если ты заметила, я разговариваю с тобой, спрашиваю. Жду твоего решения.

Алёна кивнула.

— Я прекрасно осознаю, как все изменится. Поэтому, если ты заметил, я не бросаюсь категоричным «нет», а говорю, что сейчас я к таким изменениям не готова. Мне нужно время.

— Хорошо, давай подождем, пока ты разберешься со своими заморочками. — Ваня нетерпеливо сунул правую руку в карман пиджака, нащупывая ключи от машины.

— То, что для меня – проблема, для тебя – заморочка?

— Алёна, — вздохнул он, и взгляд его смягчился, став снисходительным, — если у меня все счета заморозят — это будет проблема. Линия производства на заводе встанет… партию паленого алкоголя якобы нашей марки где-нибудь снимут – вот это проблема! Это мне придется решать на всех уровнях, дергать за все ниточки, чтобы как можно быстрее сдвинуть дело с мертвой точки. А в твоем случае у меня два четких решения: позволить тебе еще позаморачиваться или собственноручно упаковать твои вещи в чемодан. В этот раз я даю тебе время. Для принятия этой данности в том числе. Чтобы потом, если вдруг ты попытаешься пронять меня на мелочах и не получишь ожидаемой реакции, не обвиняла в равнодушии. Но если мне надоесть ждать, я сгребу тебя, с вещами или без, и перевезу к себе. И никаких проблем.

Алёна стояла обескураженно. Так можно чувствовать себя, находясь у высотного здания, уверенно, пока глаза в небо не поднимаешь. А как поднимешь – голова кружится, кажется, рухнет на тебя эта громадина и раздавит.

— И ты думаешь, вот так я соглашусь?

— Согласишься. Поскандалишь, повыступаешь, но согласишься.

Сладость от их встречи затуманилась этим неожиданным разговором. И все-таки радостное состояние не покинуло Алёну. Стало невероятно важным узнать, что чувствует Шаурин. Только сейчас до нее дошло, что он, требуя откровенности, сам далеко не всегда показывал, что ощущал на самом деле.

Сейчас он смотрел на нее прямо, поджав губы в подобие улыбки, словно ждал вопросов, на которые у него есть точные ответы.

— Ты злишься? Скажи честно. — Руки так и тянулись к волосам, и она жестко сцепила пальцы, скрывая обличающую суетливость.

Шаурин глубоко вздохнул, расправил плечи, стал еще шире и на какую-то секунду будто отпустил себя с выдохом — глаза его сверкнули. Потом он отвел взгляд, остановив его на чем-то за Алёнкиным плечом, а когда вернулся к ее лицу, то губы его затвердели, а глаза подернулись микронной пленкой равнодушия. По ним уже невозможно было что-то определить.

— Злюсь.

— Сильно?

— Очень.

— Почему не кричишь? Тоже скрываешь свои чувства.

— Потому что я еще недостаточно зол. И потому что излишняя эмоциональность – это женская прерогатива. Чувства тоже должны быть – уместны.

После его слов подумалось, что Ваня сказал ей абсолютную правду. Хлесткую, но правду. Для птицы такого высокого полета ее проблемы не могут быть проблемами, для него это действительно просто заморочки.

— Зачем ты со мной возишься?

По-другому это не назвать. Возился он с ней: потакал ее желаниям, не обращал внимания на капризы, показывал свои детские игрушки, отпаивал водкой… Если вспомнить все то, что он говорил, и сопоставить с масштабом его личности… это не очень с ним вязалось.

Интересно, сколько еще заблуждений относительно себя разрушит в ней Иван Шаурин?

Он не отвечал так долго, что Алёна, раздумывая о своем, забыла, о чем спрашивала. Уже подумала: надо бы пойти надеть туфли.

Ваня остановил ее ответом:

— Потому что я люблю тебя. И хочу, чтобы ты была счастлива. Хочу избавить тебя от ощущения, что ты никому в жизни не нужна. Мне нужна.

Он шагнул к ней, но обнял не сразу, а лишь коснулся ладонью ее мягкой щеки.

Спроси она безразлично, как раньше, уверенно улыбающимися губами, не стал бы отвечать. Но она спросила не так. И была сейчас другая. Пронзительно настоящая. Трогательно неуверенная. Затянутая в изящное яркое платье-футляр брусничного цвета, но душой расстегнутая на пару пуговиц. Этого хватало, чтобы различать ее боль и слезы. Ее счастье.

Оторопелость прошла, Алёна чуть склонила голову и потерлась о Ванькину теплую ладонь. Рука его скользнула к шее. Он притянул Алёну к себе. Обнял ее по-женски хрупкие плечи. Прижался губами к яростно пульсирующей жилке, вдыхая сладко-пьянящий аромат нежной кожи.

— Красивое платье. В таком только в ресторан.

— Так мы туда и собирались. Разве нет?

— Нет. Я просто сказал, что мы куда-нибудь сходим.

— Да? А я почему-то собралась в ресторан.

— Ну, пойдем, раз собралась.

В ресторан ехали весело. Не потому что смеялись или дурачились. Но что-то будоражащее цепко схватило душу. Что-то горячее, одно на двоих, буквально выдавливало стекла из машины.

— Я хочу шампанского. Давай сегодня напьемся шампанского.

Кстати, Иван не сказал, в какой ресторан они едут. Хотя, неважно.

— Давай. — Шаурин улыбнулся.

Только он умел так улыбаться — говорить улыбкой то, что недосказал словами, и скрывать за ней то, что нужно было скрыть.

— А как ты будешь пить, если ты за рулем?

— Я вызову водителя.

Алёна кивнула. Впрочем, она и не сомневалась, что у Вани найдется вариант. Он никогда не садился за руль выпивший. При ней такого точно не было.

— О чем думаешь? — спросил он и скользнул по ней внимательным взглядом.

— Да так… ничего такого… — загадочно улыбнулась и слегка пожала плечами.

Ни о чем таком Алёна действительно не думала. Все просто у нее в мыслях.

О чем можно думать, глядя на Шаурина? Только о сексе.

Только о том, как они съедят чего-нибудь вкусного, напьются ароматного шампанского, потом поедут к Ваньке домой. Побросают вещи, где-нибудь в полутемной прихожей, ввалятся в шоколадную спальню, упадут на огромную кровать, обитую крокодиловой кожей, и страстно займутся любовью. Это будет долго и изматывающе.

— Говори, — снова посмотрел на нее.

— Шаурин, я с тобой разучилась думать о чем-то высоком. Поверь, сейчас во мне говорят самые низменные, самые примитивные инстинкты.

— Слава богу. Значит, ты на пути к просветлению.

Алёна смеясь запрокинула голову. Просветление. Это точно.

Ванька привез ее в дорогой респектабельный ресторан с европейским меню и отрытой кухней. Они уселись в удобном месте, в самой глубине зала, где столики были разделены перегородками. Этакая иллюзия уединения. Но приятная.

В этом ресторане она ни разу не была, потому не могла сразу определиться с выбором. Основные блюда здесь готовили на гриле, что очень порадовало. На гриле вкусно все – и мясо, и рыба, и овощи. Углубившись в изучение меню, она не сразу обратила внимание на мелькнувшую впереди фигуру. Подумала, что это официант забелел рубашкой. А когда услышала знакомый зычный голос, подняла глаза.

Гера, черт его подери.

Ослепительно белая рубашка трещала по швам на рельефном торсе. Во всей его фигуре был какой-то тайный вызов.

Ваня не удивился его появлению — значит знал. Алёна тоже не особо расстроилась. Гера вряд ли сегодня сможет испортить ей настроение.

— Иван, — Артём крепко пожал шауринскую ладонь. — Очаровательной даме мое почтение.

«Очаровательная дама» прыснула со смеха. Гера, отвешивающий комплименты, — это нонсенс. Очень сомнительно, что так он пытался сделать приятное ей, скорее, Ивану.

— Как говорится, не читайте перед завтраком советских газет... читайте меню. А еда здесь хреновая. — Гергердт захлопнул папку и улыбнулся.

— Да, — посмеялся Ванька, — самая хреновая, какая только может быть. Предлагаешь переместиться в другое место?

— Перелететь. На Майорку.

Иван призадумался. Алёна чуть не поперхнулась шампанским. Так все просто у них. Собрались и полетели.

— Думаю, — ответил Шаурин на взгляд Геры.

— А что тут думать? Бери своих травоядных и на дней семь-десять на моря-океаны.

— Я только вернулся. Эту неделю уже точно не смогу освободить. На следующей можно попробовать с делами раскидаться.

— Ты уж попробуй. Не будем нарушать наших традиций, а то я всерьез начну ждать апокалипсис. Нет, мы, конечно, все когда-нибудь подохнем, но хотелось бы не сейчас.

— Завтра позвоню Вальке и Татарину. Игорь точно не поедет. Только сегодня с ним разговаривал – у него дел невпроворот.

— Отлично.

…Алёна резко открыла глаза, наконец выныривая из кошмара, как из грязной склизкой воды. Несколько коротких частых вздохов окончательно вернули к реальности, но она не подскочила на кровати, даже не пошевелилась — лежала словно придавленная. Тело будто налилось свинцом — ни рукой, ни ногой не двинуть.

Губы пересохли, горло драло от не сорвавшегося крика. Господи! Не помнила, когда в последний раз испытывала такой ужас. Кошмары ей давно не снились. Да и сны в последнее время не снились. Во всяком случае, она их не помнила.

А сегодня приснилась мать. Наверное, это была мать. Во сне она предстала перед ней висящей в петле старухой. Безвольное недвижимое тело мерно покачивалось. Только голова была живая. Она хохотала. Затихала. Безобразно улыбалась впалыми губами, потом снова хохотала, открывая беззубый рот... На Алёне было коротенькое платье. Детское. Маленькое. Оно больно сдавливало грудь, не позволяя дышать и шевелиться, словно не платье это вовсе, а железный каркас. Алёна пробовала втянуть в себя хоть чуть-чуть воздуха. Не выходило. На шею будто петлю накинули, которая с каждой секундой стягивалась все сильнее. Хотелось кричать от страха. От леденящего ужаса и отвращения. Вернее, она пыталась орать во всю глотку, но ничего не получалось. Так и проснулась с приоткрытым ртом.

Сначала нахлынуло облегчение. Слава богу, это всего лишь сон! Потом ее зазнобило. Тело покрылось липким потом. Стало холодно. Ванькины крепкие объятия не помогали согреться.

Сколько же она проспала? Наверное, не долго. Проснулась в таком же положении, в котором и заснула — прижимаясь спиной к Ваниной груди. Он обнимал ее за плечи. Правая ладонь лежала у нее на горле. Но задыхалась она, конечно, не потому что Шаурин пытался придушить ее во сне — рука его была расслаблена.

Укрыться бы, тепло закутаться в одеяло. Но оно лежало скомкано под их телами. Не хотелось Ваньку тревожить, да и откуда силы двигаться.

Теперь боялась закрыть глаза. Лежала, уставившись вперед, в темноту. Комната начала приобретать четкие очертания. Заснуть после такого нереально, а до рассвета неизвестно сколько времени. Портьеры на окнах не пропускали свет.

Немного погодя, когда тело ожило, ощущение свинца в конечностях ушло, Алёна осторожно выбралась из шауринских рук и села на кровати. В ногах валялось платье. Она схватила его и вышла из спальни. Натянула в прихожей и, стараясь подавить дрожь в теле, пошла на кухню. Включила свет над барной стойкой. Стало легче, свет развеял жуткие образы, до конца вернув ощущение реальности. Алёна подошла к окну. Город еще находился в плену темноты, но уже далеко на горизонте белела предрассветная полоса. Руки у нее дрожали, да и внутри все потряхивало. Никак не покидало чувство омерзения. Кажется, в носу стоял запах затхлости, старья, плесени.

Алёна включила чайник. Схватила кухонное полотенце, прижала его к лицу. Сдавленно прооравшись, рывком отбросила его от себя как какую-то заразу. Включила воду, умыла лицо. Потом руки до локтей. Хотя от души хотелось целиком помыться. Но этого она точно не сделает, не шуметь же водой среди ночи.

Чайник уютно зашумел и отключился. Алёна залила кипятком несколько ложек растворимого кофе и уселась за стол.

И с чего бы ей приснился этот мрак? Наверное, потому что поговорила с Ванькой о матери, о детстве. Взбудоражила воспоминания. Не сойти ей с этого места, если она еще раз откроет рот по этому поводу. Лежало все на душе мертвым грузом и пусть дальше лежит.

Сто лет не пила успокоительного. Последний раз, когда диплом в университете защищала. А сейчас чувствовала острую необходимость выпить чего-нибудь убойного, чтобы забыть этот кошмар и свои ощущения. Но сомнительно, чтобы у Шаурина в доме нашлось такого рода лекарство. Шаурину не нужны транквилизаторы, он сам как транквилизатор – кого хочешь успокоит.

Открыла ящик, нетвердыми руками порылась в таблетках. Конечно же ничего похожего на успокоительное средство в нем не нашлось. Взяла таблетку аспирина. Голова тоже болела. Хоть от чего-то нужно выпить таблетку. Так пусть будет – от головы.

Алёна долго мешала ложечкой горький кофе. А когда он немного остыл, выпила полкружки залпом. Показалось, на душе сразу стало немного спокойнее. Теперь бы как-нибудь расслабиться. Помедитировать, что ли. Раньше она частенько занималась такой практикой. Нереально, наверное, сейчас вытеснить все мысли из головы, но надо вытеснить, вытолкнуть. Выдавить их из себя.

Глубоко вздохнув, Лейба сложила руки на столе, выпрямила спину, расслабила ладони. Не самая удобная поза, но и не для «лотоса» время.

Шаурин зашел на кухню и остолбенел. Сам факт того, что он проснулся и не нашел Алёну в кровати, привел его в замешательство. А уж когда увидел ее на кухне и вовсе не знал, что думать. Она сидела за столом, опустив голову на сложенные руки. На ней было платье. Расстегнутая молния обнажала спину.

Это так ее напугала мысль о совместном проживании, что она вскочила среди ночи, чтобы уехать домой? Иначе с чего бы ей снова наряжаться в платье? Раньше майки хватало. Собралась, но не ушла. Что-то ее остановило. Но и в постель не вернулась. Если бы вернулась, он бы не узнал о ее сомнениях. А так – переваривай теперь.

Алёна медленно выплыла состояния полудремы, сразу почувствовав, что не одна. Подняв голову, наткнулась на Ванькин взгляд. Смотрел он так, что желать ему доброго утра не пришло в голову. Впрочем, у самой этого доброго утра тоже не случилось.

Оно и понятно, что Ваня с утра «читает прессу»: после сна еще некоторое время приходит в себя, строит планы на день, сам себе создает настроение. Но не спускать же на нее всех собак только потому что проснулись они в разное время, и Шаурин остался без утреннего секса.

— Как это понимать?

Вот они и собаки.

— Что именно? — Алёна вздохнула и потерла лицо. Кожу неприятно стянуло после воды.

— Тебя на кухне.

— Мне не спалось, я рано встала. Пришла выпить кофе.

— Рано? — Ваня взял со стола кружку. Она шкрябнула по столешнице, а заодно и по натянутым Алёнкиным нервам. Он перевернул ее, но на стол не пролилось ни капли, потому что за столько времени остатки кофе присохли ко дну. — Ты полночи тут просидела.

— Мне не спалось, — упрямо повторила Алёна.

— А что случилось? — спросил Ваня, но в голосе его было не беспокойство, а едкий сарказм.

Разумеется, на такой выпад отвечать не хотелось. И вряд ли Ване требовался конкретный ответ.

Ну что ж, не привыкать ей обороняться. Так что Шаурин может усердствовать сколько угодно. Не раз он, конечно, пробивал ее на эмоции, заставал в слабый момент, но сегодня явно не тот случай. И если Ванечке требуется сбросить на нее порцию злости, что ж, пожалуйста. Как бы сам потом не пожалел.

— Поможешь? — Алёна соскользнула со стула и повернулась спиной, чтобы Ваня застегнул ей молнию на платье. — Вань, ты еще не проснулся? Почитай прессу. А я тебе завтрак приготовлю. Что ты хочешь на завтрак? — спросила отвратительно вежливо.

После вчерашнего разговора у Шаурина явно остался осадок. Не мог не остаться. Естественно, он был уязвлен. Ваня не привык, чтобы ему отказывали. Он и от нее, очевидно, не ждал отказа. Иначе с чего бы это ему накидываться на нее с самого утра. Разлука обостряет чувства. Но не только щемящую тоску, нежность и сексуальное желание. Обиды тоже. Равновесие в такой момент тонкое, как лист бумаги, — одно неосторожное движение и все в клочья. Очень легко поругаться в такой момент. Недосказанность обязательно выплывет.

Алёна отошла от Вани и налила себе воды.

— Посмотри на меня! — потребовал он.

Она повернулась к нему лицом со стаканом в руке. Оперлась о столешницу, сделала глоток и улыбнулась:

— Яичница. Раз ты оставляешь выбор за мной.

Его чуть не перекосило этих безразлично сказанных слов. Разрываясь от злости, он уселся на стул и стал наблюдать за ее неспешными ровными движениями.

— А может тебе блинчиков пожарить?

— Я прям мечтал, чтобы ты мне с утра в вечернем платье блинчики жарила.

— Ах, да, точно, — посмотрела на себя и ухмыльнулась. Потом, словно спохватившись, задвигалась быстрее. — Так. Кофе. Или чай? Лучше кофе, да? Я там у тебя кексы нарыла. Сейчас наемся кексов, а потом снова буду на беговой дорожке убиваться, — с поразительной беззаботностью говорила она.

Через пару минут перед Шауриным появилась тарелка с яичницей, и чашка кофе со сливками.

— Я люблю глазунью, чтобы желтки оставались сырыми. И кофе – черный.

Он даже не взялся за вилку, просто посмотрел в тарелку.

Алёна спокойно выбросила яичницу в мусорное ведро, выплеснула кофе в раковину. Достала чистую тарелку и яйца из холодильника. Налила черный кофе, без сахара.

Через пару минут Шаурин получил новую порцию.

— Подгорела.

Лейба снова с совершенно непроницаемым видом отправила вторую глазунью туда же, куда и первую. Опять достала из холодильника яйца.

— Ну? — чуть позже, мягко улыбаясь, спросила она, ставя перед ним тарелку. — Теперь какие претензии? Все красиво, вкусно. Белки белые, желтки желтые. Учти, я тебе спокойно все яйца из холодильника пережарю и не дрогну, и наварю десять литров кофе. Могу полдня у плиты стоять.

Убил бы ее за эту улыбку.

— Тебя переклинило с утра? И когда только успело… — Еле сдерживался, чтобы не взорваться.

Терпеть не могла этот его самодовольный тон и язвительную ухмылочку.

— Предупреждаю, если ты хочешь довести меня до истерики, у тебя не выйдет. Хотя можешь попытаться. У меня против твоей мозговой атаки есть железное средство. Техника тебе недоступная. Могу поделиться секретом. Я себе представлю, что ты мой пациент. И если ты дальше будешь стараться, то я в своих представлениях дойду до диагноза.

— Мда, — Ваня взял вилку. — Точно. Бабы дуры не потому что бабы.

— Ты мне еще кол осиновый в грудь забей.

— Пей кофе! А то если я начну истерику, тебе никакая техника не поможет!

На столе завибрировал айфон. Шаурин ответил.

— А что уже кто-то умер? Значит, пусть ждут! — рявкнул он. — Я скоро буду.

Странное дело, когда Ванька на нее поднял голос, Алёна не вздрогнула, а вот когда наорал на кого-то по телефону, у Лейбы по спине поползли колкие мурашки. Она уставилась в свою чашку, боясь поднять на Ваньку глаза.

— Мы еще не поговорили с тобой о поездке на Майорку… — начал Шаурин, собираясь сказать, что когда вернется с работы, то они обсудят этот вопрос.

— А что меня тоже пригласили? — перебила его Алёна. Глаз она так и не подняла, но всем нутром почувствовала, как Шаурин взорвался. Ее обдало его яростью, как порывом ледяного ветра. Хотя она совсем не старалась его разозлить, просто выпалила, не сдержавшись. — Ты на работу сейчас поедешь? Я тогда пойду в порядок себя приведу. — Соскочила со стула. Сердце стучало, как после хорошей пробежки.

— Давай, — бросил ей в спину. — А то сейчас ты точно не в порядке.

И ведь даже не подумала остаться и подождать его дома! Даже не спросила, во сколько он вернется.

Убил бы ее за эту улыбку.