Опасное местоимение

АИБОЛЕЕ РАСПРОСТРАНЕННЫЕ практиче­ские предложения о том, как справиться с проб­лемами нового капитализма, фокусируются на геогра­фии мест, где он действует. Современные корпорации любят представлять себя обрубившими связи с кон­кретными «участками земли»: фабрика - в Мехико, офис - в Бомбее, медиацентр - в нижнем Манхэттене -все они оказываются простыми точками в глобальной сети. Сегодня населенные пункты, города или нации опасаются, что если они применят свой суверенитет, например, вводя налоги или препятствуя массовым увольнениям, то корпорация может легко найти другой «остров» в этой сети, например, фабрику в Канаде, а не в Мексике, офис в Бостоне, а не в Манхэттене. Из-за

Глава 7

страха спровоцировать «Ай Би Эм» уйти полностью многие местные поселки в Гудзоновой долине воздер­жались от того, чтобы бросить вызов решению корпо­рации и воспрепятствовать «слому» рабочих судеб сво­их граждан, наподобие того, как это произошло с про­граммистами.

Хотя уже есть признаки того, что экономика не так уж и безразлична к месту своей деятельности, как это предполагалось; вы можете купить любые акции, кото­рые вам нравятся, в Дюбюкее, штат Айова, но вы не смо­жете организовать рынок ценных бумаг в кукурузных полях. «Ай Би Эм», на самом деле, пустила слишком глу­бокие корни в своей системе поставщиков и дистрибь­юторов, в своем близком расположении к финансовой деятельности Нью-Йорка, чтобы просто взять и «сбе­жать» за границу. Как отметила политический эконо­мист Саския Сассен, глобальная экономика не барражи­рует в неземном пространстве. Даже на самых гибких рынках труда в мире, в Юго-Восточной Азии, становит­ся ясно, что местные социальные и культурные геогра­фии в большой степени ответственны за конкретные инвестиционные решения¹³³. У места есть сила, которая могла бы сдерживать новую экономику.

Что более эффективно: бросить вызов новому капи­тализму «снаружи», с мест, где он непосредственно дей­ствует, или же стремиться реформировать его деятель­ность «изнутри»? Из тех трех структурных аспектов

230 Глава 8

гибкости - «прерывного переизобретения», «гибкой продукции» и «концентрации власти без централиза­ции» - кажется возможным обуздать «извне» некоторые деструктивные последствия «прерывного переизобре­тения», например, ограничить сокращение штатов. Было бы труднее регулировать «извне» другие аспекты. Но одно только «обуздание» - это неверная постановка проблемы.

Попытка контролировать деятельность нового ка­питализма «извне» должна обладать другой логикой, другой рациональностью, она должна ставить вопросы Какова ценность корпорации для общины? Служит ли эта корпорация гражданским интересам в большей сте­пени, чем своему гроссбуху доходов и убытков? Ввод внешних стандартов поведения часто дает толчок внут­ренней реформе, именно потому, что сетевой мир -такой аморфный, такой непостоянный, внешние стан­дарты ответственного поведения могут показать корпо­рации картину того, «чем вам следовало быть здесь, где вы находитесь, и прямо сейчас». Однако цель - сделать корпорации и лучшими согражданами, чем они есть, -хотя сама по себе и достойна, имеет свои ограничения. Новые собственники бостонской пекарни, например, действовали, как хорошие граждане, делясь своими до­ходами с персоналом и заботясь о нем. Родни Эвертса, который зря старался научить своих коллег печь по-на­стоящему, отпускают с работы на один день каждую

Опасное местоимение

неделю, чтобы он мог преподавать пекарское ремесло в местной технической школе. Однако этот акт граждан­ской доброй воли не оказывает никакого влияния на жизнь самой пекарни, не делает труд более привлека­тельным, не помогает и укреплению рабочей иденти­фикации сослуживцев Эвертса.

Место - это география, точка приложения для по­литики, община конструирует социальные и персо­нальные параметры места. Место становится общиной, когда люди используют местоимение «мы». Чтобы так говорить, требуется особенная, и совсем не обязатель­но местная, «привязанность»; нация может конструиро­вать общину, когда в этой нации люди переводят совме­стные убеждения и ценности в какую-то конкретную ежедневную практику. Руссо был первым современным писателем, который понял, как глубоко работа полити­ки основана на ритуалах повседневной жизни и как по­литика зависит от общинного «мы». Одно из непредна­меренных последствий современного капитализма то, что он усилил ценность места, пробудил тягу к общине. Все эмоциональные состояния, которые мы испытали на рабочем месте, оживляют это стремление: неопреде­ленность гибкости, отсутствие глубоко укоренившихся доверия и привязанности, поверхностность командной работы, и больше всего - дурное предчувствие неудачи, невозможности сделать нечто из самого себя в этом мире, «получить жизнь» благодаря своей работе. Все эти

состояния заставляют людей искать другое место дей­ствия, чтобы обрести там причастность и глубину.

Сегодня, в новом режиме времени, такое использо­вание понятия «мы» стало актом самозащиты. Стремле­ние к общине носит оборонительный характер, часто проявляется, как отторжение эмигрантов или других аутсайдеров - самым важным элементом общинной «архитектуры» становятся стены против враждебного экономического порядка. Конечно, это почти универ­сальный закон, что «мы» может быть использовано как защита против смятения и неурядиц. Современная по­литика, основанная на этом стремлении к поиску убе­жища, нацелена, в большей степени, на слабых, на тех, кто путешествует по кругам этого глобального рынка труда, а не на сильных, чьи институты приводят бедных рабочих в движение или используют их относительные лишения. Программисты компании «Ай Би Эм», как мы видели, действительно, психологически обратились внутрь себя, но при этом, что важно, они переступили и это оборонительное чувство общины, когда переста­ли обвинять своих индийских коллег и своего прези­дента-еврея.

«Мы» - часто ложный оборот речи, когда использу­ется как ориентир в отношениях с внешним миром. Ри-ко узнал обе стороны этого «мы», пожалуй, даже слиш­ком хорошо. С одной стороны, он каждый раз видел, когда переезжал на новое место, что его соседи слабо

Глава 8

Опасное местоимение

связаны друг с другом; с другой - подразумевалось, что он должен был начинать заново в каждом из этих спаль­ных пригородов, через которые он по жизни проходил и в которых люди обычно появляются и исчезают каж­дые 3-4 года. Так что его собственное ощущение этого «мы», выраженное на языке общинных стандартов и се­мейных ценностей, оказывалось статичной абстракци­ей, самую суть которой он ненавидел в прошлом и не смог бы применить в настоящем. Под словом «мы» мо­жет в значительной степени скрываться плохо «подог­нанное» друг к другу скопление этнических народно­стей в стране или истории их внутренних конфликтов. Теперь это фиктивное «мы» опять вернулось к жизни для защиты от энергичной новой формы капитализма.

По всем этим причинам «опасное» местоимение может также использоваться для более углубленного и позитивного исследования. Возьмите два элемента фразы «разделенная судьба». Какого сорта «разделение» требуется, чтобы сопротивляться, а не бежать от новой политической экономики? Какого типа устойчивые личностные отношения во времени могут содержаться в этом использовании понятия «мы»?

На элементарном уровне социальные связи возника­ют из чувства общей зависимости. Все провозвестники нового порядка относятся к зависимости, как к постыд­ному состоянию: наступление на жесткую бюрократи­ческую иерархию призвано освободить людей от струк-

турной зависимости; стратегия риска направлена на придание импульса самоутверждению, вместо подчине­ния и покорности тому, что дано. Внутри современных корпораций нет достойного места для служения, и даже само это слово вызывает в воображении некое послед­нее прибежище приспособленца. Прославление Джо­ном Коттером консультирования, как вершины гибкого бизнес-поведения, предполагает, что консультант не принадлежит никому. Однако, ни одно из этих «отрече­ний» от зависимости, как постыдного состояния, не спо­собствует росту сильных взаимных связей общности.

Такие отношения - это нечто большее, чем психоло­гические «предрассудки». Наступление на «государство благосостояния»* началось в неолиберальном, англо­американском режиме и сейчас распространяется на другие, более «рейнские», политические экономики. Этот режим относится к тем, кто зависим от государства, с чувством подозрения, полагая, что, скорее всего, они являются социальными паразитами, а не просто по-на­стоящему беспомощными людьми. Разрушение социаль­ных сфер вспомоществования и дотаций, в свою оче­редь, оправдывается, как освобождение экономики от бремени, чтобы действовать более гибко, как будто бы эти «паразиты» тащат вниз более динамичных членов

" «Государство благосостояния» - это либеральная концепция общества, где все слои населения достаточно обеспечены, а безработные, больные, пенсионеры и т.д. получают социальное вспомоществование. (Прим. пе­реводчика.)

Глава 8

Опасное местоимение

общества. Более того, считается, что эти «социальные па­разиты» глубоко укоренились в производственном теле - такое отношение оборачивается явным презрением к рабочим, которым-де необходимо говорить, что делать, ибо они сами не могут проявить инициативу. Идеология социального паразитизма - мощный дисциплинарный инструмент в системе производства; рабочий хочет показать, что он (или она) «не питается» трудом других работников.

В то же время более позитивный взгляд на зависи­мость будет, прежде всего, бросать вызов общепринято­му противопоставлению зависимости и независимости. Почти не задумываясь, мы воспринимаем на контрасте слабую зависимую личность и сильную независимую личность. Но, подобно контрасту между успехом и не­удачей, это противопоставление упрощает реальность, делает ее более плоской, что ли. «По-настоящему пола­гающаяся на себя личность доказывает, что она никоим образом не является такой независимой, как предпола­гает культурный стереотип, - делится с нами своими наблюдениями психолог Джон Боулби, - во взрослой жизни здраво полагающийся на себя индивид способен зависеть от других, когда этого требует случай, и такой человек знает, на кого будет правильным положить­ся»¹³⁴. В близких отношениях страх стать зависимым от кого-либо объясняется отсутствием доверия ему или ей, вместо этого верх берет самозащита.

Похоже, во многих обществах мало или вообще не стыдились публичного опыта зависимости, где слабые нуждаются в помощи сильного. Древнеримский «кли­ент» просил своего патрона даровать ему некие блага или оказать помощь, и это было в порядке вещей, и па­трон «терял лицо», если не мог позаботиться о тех, кто к нему обратился. Луи Дюмон и Такео Дои документаль­но подтвердили, что в индийском или японском обще­стве зависимость не несла даже намека на самоуниже­ние¹³⁵. При раннем капитализме, как показал Альберт Хиршман, доверие в деловых отношениях возникало тогда, когда открыто признавалась взаимная зависи­мость. Это, конечно, не то же самое, что почетная связь между сильным и слабым, но все-таки - признание того, что один человек недостаточен, чтоб поддержать самого себя. Жак Савори, писатель XVII века, автор кни­ги «Негоциант», провозглашал, что божественное про­видение желает, «чтобы люди торговали вместе и что их общая потребность состоит в том, чтобы они помо­гали друг другу установить узы дружбы между собой»¹³⁶. И когда торговцы признают наличие общей потребно­сти, общей нужды, отмечал Монтескье через 100 лет, «коммерция... шлифует и смягчает варварские нравы»¹³⁷.

Конечно, общая потребность и сегодня управляет деловыми сделками; если нет потребности в другом, просто не может быть обмена. Но для большинства людей эта потребность неравнозначна, так как на сов-

Глава 8

Опасное местоимение

ременном рынке труда большинство людей работает на кого-то еще. Новый порядок не ликвидировал этот гру­бый факт зависимости; доля работающих только на себя, по собственному найму, в Соединенных Штатах, например, оставалась постоянной - приблизительно на уровне 8, 5% в последние сорок лет.

Одна «жесткая» неудача - это такой личностный опыт, который приводит к тому, что большинство людей вынуждены признать, что в долгосрочной пер­спективе они не самодостаточны. Что представляется наиболее впечатляющим из опыта программистов из «Ай Би Эм», так это то, что они начали говорить о не­удаче просто, открыто, без чувства вины или стыда. Но достижение этого результата потребовало присутствия других, и этот результат сделал их ближе друг другу. Это достижение, и это не является слишком сильным сло­вом, состоит в том, что они достигли состояния, при котором не стыдились ни своей общей нужды, ни сво­ей собственной неадекватности обстоятельствам.

Может показаться, что позитивный взгляд на само­ограничение и взаимозависимость - это, скорее, из об­ласти религиозной этики, чем политической экономии. Но ведь стыд из-за зависимости имеет практические последствия: он приводит к эрозии взаимного доверия и привязанности, а дефицит таких социальных связей угрожает деятельности любого коллективного пред­приятия.

Трудности доверия принимают две формы: в одной - доверие просто отсутствует, в другой - присутствует достаточно активная подозрительность по отношению к другим. Связи доверия, как мы видели, развиваются неформально в «трещинах» и «расселинах» бюрократи­ческой системы, по мере того как люди узнают от кого они могут зависеть. Узы доверия проходят испытания, когда дела идут плохо и потребность в помощи стано­вится особенно острой. Одна из причин того, что у пекарей в Бостоне была столь слабая солидарность, за­ключается в том, что они чувствовали себя бессильны­ми, когда ломались машины. Пекари не верили, что они могут положиться друг на друга в кризисной ситуации, и это действительно было так. Никто из них не разби­рался в машинах; люди «притекали» и «утекали» по гиб­кому расписанию, у них были еще и другие работы, и другие обязанности. Так что там, скорее, была не взаим­ная подозрительность, а отсутствовало доверие; для него просто не было фундамента. Отсутствие доверия может также быть результатом гибкого применения власти. В те годы, когда происходило сокращение кад­ров, «Ай Би Эм», как заметил Энтони Симпсон, как бы не доверяла своим собственным, пытающимся выжить, служащим, говоря людям, что теперь они должны пола­гаться только на себя, потому что больше не являются «детьми» корпорации. Это было сильнодействующее, но путанное послание: мы-де все вместе как бы тянем воз в

Глава 8

Опасное местоимение

ситуации кризиса, но, с другой стороны, если ты сам не позаботишься о себе, мы обойдемся без тебя.

Когда люди чувствуют, что стыдно нуждаться в дру­гих, они становятся еще недоверчивее по отношению к другим. Взять, например, глубокую амбивалентность со стороны Розы по отношению к молодым женщинам в ее рекламном агентстве. Переход на работу в центр города обернулся кризисом для нее самой из-за возраста; этот кризис выражался в том, как она воспринимала собст­венные платья, даже форму собственных очков. Она ста­ла стыдиться не только собственной внешности, но и своей потребности в одобрении; она зависела от моло­дых женщин в этом смысле. Но когда они выражали ей одобрение, она им не верила. За месяцы разговоров, ко­торые я вел с ней, тема «покровительственного отноше­ния» молодых женщин возникала снова и снова; она как бы зациклилась на том, можно ли было действительно верить тому, что они говорили, и как они вели себя с ней. Это волновало ее больше, чем сам командный «помощ­ник»: к нему она относилась как к забавной шутке.

Можно было бы сказать, что это просто вопрос уще­мленной гордости, но я так не думаю. Язвительный тон современных дискуссий о необходимости вспомощест­вования, дотаций и «сетей безопасности» питается инсинуациями о паразитизме - со стороны одних, а от­ветом на эти инсинуации является ярость униженных -со стороны других. Чем постыднее чувство зависимости

человека и его ощущение границ собственных возмож­ностей, тем больше такой человек открыт для ярости униженных. Восстановление доверия к другим - рефле­ксивный акт; он требует изжить в себе боязнь уязвимо­сти. Но этот рефлексивный акт имеет социальный кон­текст. Организации, прославляющие независимость и автономию, далеки от того, чтобы вдохновлять своих служащих, и могут вызвать в них чувство уязвимости. И социальные структуры, которые не относятся позитив­но к опоре на других в кризисной ситуации, исподволь, поневоле «вливают» недоверие.

«Доверие», «общая ответственность», «причастность» - все это слова, которые были присвоены движением, названным «каммунитаризм», и стали его «собственно­стью». Это движение желает укрепить моральные стан­дарты, требует от индивидов, чтобы они жертвовали собой ради других, обещая, что если люди будут подчи­няться общим стандартам, то они обретут общую силу и эмоциональное самовыражение, которые они не могут испытать в качестве изолированных индивидов. «Ком-мунитаризм», по моему мнению, имеет очень сомни­тельные основания на то, чтобы претендовать на собст­венность по отношению к доверию и причастности; «коммунитаризм» ошибочно делает акцент на едине­нии, как источнике силы в сообществе, и неправильно полагает, что, когда в сообществе возникают конфлик­ты, то социальные узы подвергаются угрозе.

Глава 8

Опасное местоимение

Более реалистичный взгляд на то, что удерживает сообщество вместе, появляется в классическом эссе Льюиса Коузера «Функции социального конфликта»¹³⁸. Коузер утверждал, что людей связывает вместе в боль­шей степени вербальный конфликт, чем вербальное со­гласие, по крайней мере - немедленное согласие. При конфликте они должны более упорно трудиться над коммуникацией; как это часто случается в деловых или дипломатических переговорах, постепенно базовые принципы обязательства связывают конкурирующие стороны в нечто общее. Коузер отметил, что часто раз­ница во взглядах становится резче и четче, даже если стороны и пришли к соглашению - сценой конфликта становится сообщество, в том смысле, что люди учатся тому, как слушать других и как реагировать на других, хотя разница во взглядах может ощущаться более остро в этот момент.

Такое представление об общинном «мы» намного глубже, чем часто поверхностная «общность» ценно­стей, как это и представлено в современном коммунита-ризме или в «статичных» декларациях Рико о семейных ценностях. Узы, созданные внутренним конфликтом, от­стоят далеко от оборонительных деклараций общинной солидарности, которыми отмечены реакции на совре­менные экономические «смещения». С точки зрения Ко­узера, сообщества нет до тех пор, пока не признаются различия внутри его. Поскольку командная работа, на-

пример, не признает различий в привилегиях и власти, постольку она и оказывается слабой формой общности. Предполагается, что все члены рабочей команды долж­ны обладать общей мотивацией, и именно эта посылка ослабляет реальную коммуникацию. Сильные связи ме­жду людьми означают, что они со временем «соединят» свои различия. У Рико действительно было слишком мало времени в каждом из мест, где он жил, чтобы испы­тать общность такого типа.

В постмодернистских представлениях о личности, выраженных, например, Салманом Рушди, акцент дела­ется на разрыве и конфликте, а не на коммуникации между фрагментированными личностями. Взгляд на со­общество, как на процесс, в наибольшей степени отра­жен в современных политических исследованиях «на­меренной демократии», особенно явно - в работе Эми Гутманн и Денниса Томпсона, в которой «эволюциони-зирующее» выражение несогласия рассматривается как связывающее людей в большей степени, чем простая декларация «правильных» принципов¹³⁹. Процесс об­щинного конфликта отражается в социальной психо­логии в качестве понятий «когнитивный диссонанс» и «фокусное внимание». В сообществе фокусное внима­ние разделяется другими, становится общим. Любопыт­но, что подобное же представление об общине обнару­живается в «нападках» Адама Смита на рутину и в его прославлении сочувствия. Рутина - это повторяющееся

Глава 8

Опасное местоимение

действие и, следовательно, она не имеет истории, не имеет эволюции, а сочувствие - это неожиданный взрыв понимания другой личности. Это понимание приходит, согласно Адаму Смиту, не сразу, а только пос­ле длительного периода сопротивления и неправиль­ного восприятия другого.

Понимание общности, как процесса, разворачиваю­щегося во времени, появляется в статье Дени Дидро для «Энциклопедии», хотя «Ла Англэ» и не было сценой кон­фликта. Здесь Дидро восхваляет ритмы времени - идея, поддержанная в работе Антони Гидденса «О привычке». Гидденс делал акцент на постепенной эволюции, как цивилизованной форме изменения. Социологи - иссле­дователи спора и конфронтации не верят, что «устой­чивый» вербальный конфликт - конфликт нецивилизо­ванный; на самом деле именно он формирует более реалистичную базу для связей между людьми с «нерав­ной властью» или с различными интересами.

Может показаться, что сообщество «нагруженного» конфликтами типа является именно тем, чем должен вдохновляться гибкий режим. Прерывности во време­ни, возникающая социальная дезорганизация, которую эти прерывности ведут за собой, казалось бы, должны заставлять людей четко формулировать свои различия и обсуждать их, а не провоцировать поверхностную ко-оперативность командной работы. Даже если их на­чальники пытаются как-то «пригасить» конфронтацию,

подчиненные, которых исследовали Харли Шейкен и Лори Грехэм, должны бы искать эту конфронтацию.

Конечно, те, кто имеет власть, чтобы избежать ответ­ственности, имеют и средства, чтобы подавить несогла­сие. И они так и поступают, подавляя власть «голоса», как это называет Альберт Хиршман, среди пожилых рабочих, как бы превращая голос опыта в негативный знак старе­ния и слишком большого погружения в прошлое состоя­ние вещей, в то, каким мир был раньше. Но все же, поче­му некоторые люди обладают неистребимым желанием подать «голос», почему они стремятся продолжать спо­рить и отстаивать свою правду, даже себе во вред? Реше­ние остаться вовлеченным не может быть объяснено чув­ством институциональной травмы или институциональ­ной преданности. Много больше тех, кто обижен, чем тех, кто вопиет в гневе. Чтобы представить себе общины, желающие идти на конфликт с новым капитализмом, мы должны также рассмотреть вопрос о силе характера.

Вот именно по этим причинам программисты из «Ай Би Эм» казались мне самыми сильными личностя­ми из тех, с которыми я когда-либо сталкивался. Они все вместе взяли на себя ответственность за собствен­ные неудачи и свою неподготовленность к переменам. Эта ответственность дала им силу и способствовала приданию их опыту формы нарратива. Какого типа связности во времени они достигли?

Глава 8

Опасное местоимение

Несколько французских философов пытались опре­делить стремление остаться вовлеченным, делая разли­чия между сохранением самого себя и верностью самому себе. Первое поддерживает идентичность на протяжении длительного времени, второе - верность самому себе -требует таких достоинств, как честность с самим собой относительно своих недостатков¹⁴⁰. Сохранение самого себя - это подвижная «деятельность», так как обстоятель­ства жизни человека меняются, и индивидуальный опыт аккумулируется; верность самому себе понимается как честность относительно своих недостатков и промахов, она должна быть постоянной, независимо от того, в каком месте человек находится и какого он возраста.

Хотя Эммануэль Левинас и пытался четко показать, что верность самому себе имеет социальное измерение в смысле ответственности по отношению к другим лю­дям, это понятие, тем не менее, осталось очень про­стым и одновременно сложным. Простым - потому что оно утверждает, что мое восприятие собственной зна­чимости зависит от того, могут ли другие полагаться на меня; сложным - потому что мне нужно действовать ответственно, даже если я не знаю самого себя и неваж­но, насколько путанным или даже потрясенным являет­ся мое собственное чувство идентификации " ". Вся эта сложность не была для Левинаса чистой абстракцией: во время Второй мировой войны он был свидетелем того, как тысячи его соратников, французских евреев,

делали все возможное, чтобы поступать надежно по отношению друг к другу, несмотря на преследования со стороны нацистов и администрации Виши, даже если до этого большинство из них не очень-то идентифици­ровало себя в качестве евреев.

Идея Левинаса об ответственности и постоянстве характера была подхвачена и дальше разработана фи­лософом Полем Рико и зазвучала следующим образом: «так как кто-то рассчитывает на меня, я должен нести ответственность за свои действия перед другим»¹⁴². Не­важно, насколько ошибочна жизнь человека, его слово должно быть добрым. И Рико доказывает, что мы можем приблизиться к этому уровню, только постоянно пред­ставляя, что есть свидетель всему, что мы делаем и гово­рим, и более того, - что этот свидетель не пассивный наблюдатель, а тот, кто полагается на нас. Чтобы быть надежными, мы должны чувствовать, что в нас нужда­ются. Чтобы мы чувствовали, что в нас нуждаются, этот Другой действительно должен нуждаться.

«Кто нуждается во мне?» - это вопрос со стороны личности, которая сталкивается с решительным вызо­вом со стороны современного капитализма. Эта систе­ма излучает безразличие. Она безразлична к результа­там человеческих усилий, выдвигая, например, девиз «Победитель получает все рынки», где существует слиш­ком малая связь между риском и вознаграждением. Она излучает безразличие в организации, где отсутствует

Глава 8

Опасное местоимение

доверие, где нет причин, чтобы в тебе нуждались. Это происходит через реинженирование институтов, в ко­торых к людям относятся, как к заменяемым деталям. Такая жизнь и такая работа очевидно и грубо приглуша­ют чувство значимости личности, ее потребность быть необходимой другим.

Можно, конечно, сказать, что капитализм был все­гда таким. Но не таким способом и не в такой манере. Безразличие старого, «завязанного» на классы капита­лизма было абсолютно материальным. Безразличие же, которое излучает гибкий капитализм, более личностно, потому что сама система менее жестко отчеканена, ме­нее материальна по форме. Энрико знал, где он «стоит»; тогдашние греческие пекари имели четкие представле­ния, были они ложными или истинными - это другой вопрос, о своих друзьях и врагах. В своей традиции марксизм представлял неразбериху в умах, как вид лож­ного сознания, в наших же обстоятельствах - это точ­ное отражение реальности. Так обстоит дело сегодня с неразберихой по поводу ответа на вопрос личности «Кто в обществе нуждается во мне?»

Нехватка отзывчивости - это логичная реакция на ощущение, что в вас не нуждаются. Это верно как для «гибких» рабочих сообществ, так и для рынков труда, которые сокращают работников среднего возраста. Сети и команды ослабляют характер - характер, как описывал его Гораций, характер, как связь, как то, что

соединяет нас с внешним миром, заставляет нас считать себя необходимыми другим. Или, опять же, в «общин­ных» конфликтах трудно считать себя обязанным кому-то, если ваш оппонент, как тот менеджер из компании «Эй Ти Ти», заявляет: «Все мы - жертвы времени и мес­та». «Другой» отсутствует, поэтому вас как бы отсоедини­ли. Подлинные связи, установленные с другими благода­ря признанию общего непонимания, затем ослабляются коммунитаризмом и моральным протекционизмом -посредством недвусмысленных заявлений о «совмест­ных», разделяемых ценностях посредством командной работы «мы» из «обмелевшего» общности.

Философ Ханс-Георг Гадамер провозглашает, что «личность, которой мы являемся, не принадлежит сама себе; можно было бы сказать, что личность «случается», будучи подвластной случайностям времени и фрагмен­там истории. Так, «Самосознание индивида, - говорит Гадамер, - только блик в замкнутом контуре историче­ской жизни»^ш. Это проблема характера при современ­ном капитализме. Есть история, но отсутствует «разде­ленный» с кем-то нарратив трудностей, а значит, нет и разделенной судьбы. В этих обстоятельствах характер подвергается коррозии; вопрос: «Кому я нужен и кто ну­ждается во мне?» не имеет немедленного ответа. Даже община программистов не могла дать более «длинного» ответа на вопрос о том, в ком они нуждались, помимо сидящих вокруг стола в кафе «Речные ветры».

Глава 8

Опасное местоимение

И все же в Давосе на меня снизошло некое озаре­ние, когда я слушал «правителей» этого «гибкого коро­левства»: «мы» является опасным местоимением и для них. Они комфортно существуют в предприниматель­ском беспорядке, но они страшатся организованной конфронтации. Они, конечно, боятся возрождения профсоюзов и чувствуют себя личностно некомфортно - суетятся, избегают смотреть в глаза или погружаются в делание записей, если их вынуждают говорить о лю­дях, которые, на их жаргоне, «остались позади». Они знают, что большинство тех, кто напряженно трудится в условиях гибкого режима, «остались позади», и, ко­нечно, они «об этом сожалеют». Но гибкость, которую они прославляют, не дает и не может дать какого-либо руководства для ведения обычной жизни. Новые хозяе­ва отвергли карьеру в старом английском смысле этого слова - как тропы, по которой люди могут путешество­вать; надежные и устойчивые тропы деятельности -теперь «иностранные» территории.

Поэтому мне и показалось, когда я бродил по кон­ференц-залам, пробирался сквозь скопище лимузинов и полиции на горных деревенских улицах, что этот режим может, по меньшей мере, потерять свою тепе­решнюю хватку над воображением и чувствами тех, кто остался глубоко внизу. Я по горькому и радикальному прошлому своей семьи знаю: если изменение происхо­дит, оно происходит на земле, между людьми, говоря-

щими открыто о своей внутренней нужде, а не благода­ря массовым восстаниям. Какие же политические про­граммы должны проистекать из этих внутренних нужд, я просто не знаю. Но зато я твердо знаю другое: режим, который не дает людям серьезных причин и веских оснований для того, чтобы заботиться друг о друге, не сможет долго сохранять свою легитимность.

Глава 8

Опасное местоимение

Г