Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
VI. Дела научные
|
|
Наука о Бытии, вещах и всех этих постоянных сущностях в сотни раз легче, чем наука о Становлении и эволюции…
Фридрих Ницше
Метафизические рассуждения бесплодны, если в них нет логичности, и два последних раздела посвящены именно этой теме. В данном разделе я говорю о том, как моя делезовская метафизика может повлиять на научные сочинения и исследования. В следующем разделе я буду размышлять о жизни, как мы ее проживаем.
Выше я отметил, что в метафизической перспективе труд познания мира еще не закончен, и сделал некоторые предположения о роли воображения в исполнении этой задачи. Далее последуют некоторые замечания о том, как рефлексия над становлением может пересекаться с исследованиями и текстами в различных научных сферах и дисциплинах.
Социальные науки. Социальные науки в целом исключительно слабы в анализе изменения. Я развивал эту мысль в разных работах (в частности, Pickering A., 1993; 2005), и здесь только хочу отметить, что данный анализ помог мне лучше понять их слабость14. В своем осознанном подражании естественным наукам социальные науки часто нацелены на анализ бытия, а не становления. Исследование корреляций между социальными переменными в квантитативной социологии точно копирует исследования, посвященные температурам, давлениям и производительности паровых машин. Принципиальных возражений против такой методологии социальных наук нет. Но многие исследователи, тем не менее, отмечали, что естественные науки во многих случаях используют намного более продуктивную методику взаимоотношений со своими объектами, чем социальные, и можно предположить, почему так происходит: социальный мир – намного более текуч и изменчив по сравнению с теми аспектами естественного мира, которые доступны физическим и иным измерениям15. Паровой двигатель оказывается чудесным объектом, на котором можно основать науку о бытии. Но нет оснований предполагать, что существуют адекватные ему человеческие эквиваленты. Я подозреваю, что анализ становления в значительной мере тождествен анализу сферы социального в целом 16.
Существует еще один аспект подражания социальных наук естественным наукам. Социальные науки далеко не всегда ограничиваются измерением корреляций. Они стремятся идти дальше, вводя ненаблюдаемые сущности для объяснения наблюдаемые социальных феноменов. Наилучший пример – концепция склонности к самоубийству Дюркгейма, разработанная по аналогии с такими природными силами, как сила гравитации; но можно привести гораздо больше примеров17. Такая объяснительная стратегия была весьма продуктивна в естественных науках, но гораздо хуже работает в социальных, где просто удваивает трудности мышления о становлении.
История. Здесь я сосредоточусь на вопросе об элементах анализа. Я не буду прибегать к слишком широким обобщениям, но многие из исторических исследований, с которыми я знаком (история науки, технологии и общества) рассматривает элементы анализа как заданные и надежно сохраняемые в субдисциплинарных жанрах: истории идей, истории науки и отдельных наук, истории технологии и отдельных технологий, истории бизнеса и т.д. Когда эти жанровые истории пересекаются, усложненной реакцией бывает контекстуализм: историк науки может, например, апеллировать к индустриальной истории, чтобы заполнить объяснительные бреши в истории собственно науки.
Конечно, необходим отправной пункт: нужно уже обладать некоторым представлением об исследуемых объектах, чтобы начать историческое исследование. Но метафизика становления предполагает несколько иную историческую методологию, чем только что описанная. «Сущности» метафизики становятся в истории; это не заданные вещи. Следовательно, в каждом конкретном случае их необходимо выявлять, поскольку никто не может знать заранее, чем они окажутся. Но с чего мы должны начать их поиски?
Дело в том, что сущность ПРОТИВ АРИСТОТЕЛЯ – это структура, лишь слабо соединенная со своим окружением и сохраняющая целостность лишь в течение определенного промежутка времени. Например, иногда академическая физика принимает такой вид – и тогда имеет смысл писать самодостаточную или адекватно контекстуализированную историю физики, – а иногда другой. Наоборот – и это значительно более важно – когда сущности прочно сочетаются в новые структуры, то есть, изменяется набор базовых состояний, не имеет большого смысла придерживаться традиционных исторических категорий. Невозможно понять историю органической химии второй половины 19 века вне связи с историей производства синтетических красителей в тот же период времени и наоборот (Pickering A., 2005). Или, точнее, можно использовать традиционные понятия и контекстуализировать их, но за счет либо а) парадоксализации истории, при которой объект анализа, считавшийся показателем прогресса, в результате смещения гештальта оказывается лишь частью контекста; либо б) игнорирования таких крупных исторических дискретностей, как формирование новых структур18.
Итак, метафизика становления имеет важные методологические и историографические последствия. Я не могу уточнить понятия сильной и слабой связи сущностей, потому что мне недостает простого и общего принципа структуры. Но я могу отметить следующее. На практике не представляет особого труда выяснить, что с чем прочно или слабо связано. Ничего сложного и непостижимого здесь нет. Связь, о которой я говорю, не скрывается под покровом явлений в ожидании искусного аналитика, способного ее обнаружить. Она больше напоминает видимые потоки денег, материалов, знаний, методов и специалистов, скреплявших органическую химию с индустрией синтетических красителей в 19 веке. Такие связи исторически очевидны. Их нужно лишь объяснить и обосновать, еслимы хотим соблюсти чистоту традиционных историографических жанров19.
Философия. В данном случае я могу быть очень краток, поскольку имею в виду конкретную тему. В 20 веке философы в основном стремились понять фундаментальное родство наук как частных проявлений единой науки. Метафизика становления плохо согласуется с этим образом. Она много лучше подходит для новейших теорий «дискретности науки»20. Смысл этой концепции в том, чтобы рассматривать каждую науку как науку о бытии отдельного возникающего явления – например, термодинамик и парового двигателя и т.д. Трудности, конечно, возникают в точках пересечения – при взаимодействии наук, при переход наук от одного нового явления к другому и т.п. В 6 разделе я уже говорил о том, как можно размышлять о подобных процессах применительно к метафизики становления.
Эти заметки о философии науки и мире, который наука исследует, можно обобщить и тем самым вернуться одному из исходных положений. Смысл названия работы Делеза и Гваттари «Тысяча плато»в том, что каждый из множества (почти тысячи) специальных предметов, в ней затронутых, нуждается в особом философском подходе: общая прерывность философии соответствует общей прерывности мира.
VII. Шоссе 61. Возвращение [vi]
О науке пока достаточно. А что дает метафизика для жизни как таковой? Я хотел бы еще раз вернуться к связи метафизики и способности воображения. Способность размышлять о становлении подлинной новизны в мире и постигать ее сама по себе помогает нам видоизменять наши ментальные горизонты не только в научной системе координат, но и в более широком плане. Мир, застывший в повторяемости одного и того же под властью вневременных категорий, теоретических схем и объяснений, становится пресным для нас, и мы уныло движемся сквозь него. Метафизика становления может послужить противоядием.
Подходя к проблеме иначе, метафизика способна помочь нам представить мир до нашего знания о нем. С одной стороны, метафизика ставит знание на подобающее ему место, отводя ему роль только одного из элементов развивающейся киборгианской структуры, а не эфирного подобия всего объекта в целом. С другой стороны, метафизика помогает нам представить – пусть и не во всем богатстве и подробностях – сами объекты и мир, подлежащие познанию: те сущности, которые играют, объединяются во временные структуры и т.п. Она помогает нам возвращаться к миру и удивиться ему. Мне, по крайней мере, она помогает увидеть, что полет птицы или материальное действие парового двигателя (возникающие силы структур) – это захватывающие и поразительные явления, происходящие в мире. Более того, метафизика не дает мне забывать об этом факте. Он был известен мне еще в детстве, но сама его очевидность и доступность способствует утрате пиетета, которую лишь усугубляют вневременные науки, трактующие полет как проявление законов аэродинамики, а работу паровой машины – как хрестоматийный образец принципов термодинамики…
Иными словами, в общем и целом, метафизика становления способна расширять ментальные горизонты, позволяя нам подмечать и постигать такие аспекты мира, которые при другой перспективе оказываются по разным причинам непредставимыми и неузнаваемыми. Я думаю, данное ее свойство важно не только в плане того, как и что мы воспринимаем и мыслим, но и в плане того, как мы действуем в мире. Основной текст этой статьи я хочу завершить примером, показывающим, что именно поставлено на карту.
Возьмем 60-е годы. Многие из нас, кто знал эти времена, сожалеют о том, что они прошли. По нашему восприятию, жизнь тогда была лучше не только количественно (больше радости и меньше лишних вещей), но и качественно – словно в воздухе витало нечто особенное, постепенно исчезнувшее после 1973 года.
Я не раз пытался сформулировать суть этой неповторимости, и вот какая мысль пришла мне в голову, когда я писал эту статью.
Недавно я видел часть документального телефильма – судя по всему, сериала BBC про историю рока. Один из участников группы «Pink Floyd» рассказывал о том, как сложился ее индивидуальный стиль. «Мы хотели играть на гитаре, – говорил он, – но тогда все играли на гитаре вот так», – и тут он изобразил, как человек, играя на гитаре, прижимает ее к груди и бренчит на ней в самой занудной манере – образ, живо вызывающий в воображении ранних «Beatles». Гримаса отвращения. «Я стал брать свою гитару вот так» – одной рукой – «и бацать по ней изо всех сил. И она зазвучала вот так …». После этого в фильме пошла запись хорошо узнаваемой ранней классики «Pink Floyd». Довольно вспомнить, какие совершенно сверхъестественные и удивительные звуки Джими Хендрикс мог извлечь из гитары с помощью зубов, неповторимое поведение Нейла Янга перед аудиторией или обычай группы «Who» постепенно разламывать инструменты прямо на сцене. О чем нам это говорит?
Во-первых, необходимо отметить, что эти события из мира музыки превосходно укладываются в картину нашей метафизики: киборгианские игры пар человек-и-инструмент неожиданным образом вклинились в пространство возникающих сил – в данном случае создания новых звуков. Во-вторых, обратите внимание, что в этих играх не участвовало никакое знание. Общий настрой был таков: давайте бить, трясти, кусать инструменты, разбивать их о головы друг друга, пусть шум будет нашим опознавательным знаком – и посмотрим, что выйдет. И это сработало. Неповторимость музыки второй половины 60-х годов стала практическим и блестящим итогом этих экспериментов.
Когда мы оглядываемся в прошлые годы, возникает сильное желание увидеть их специфику именно в необычной музыке. Собственно, почему бы и нет? Ее все еще крутят в баре по соседству со мной, и никто не жалуется. Но я хочу выделить тягу к новому и ее конечный результат, желание экспериментировать и ощущение неограниченных возможностей. Это желание, я полагаю, свидетельствовало о явном признании мощного духа темпорального возникновения, признании того, что становление прирастает действительной новизной – неожиданными явлениями, силами, мирами. В 1960-е годы это ощущение было почти общим местом, и я склонен считать, что именно оно воплощало неповторимую специфику того времени, проявившуюся не только в музыке, но и в моде, наркотиках, сексе, общественных мероприятиях и так далее, не говоря уже о науке, технологии, искусстве, и культуре в целом – то есть, в совокупности всего перечисленного.
Не все эксперименты 1960-х годов завершились столь же успешно, как музыкальные, и в историческом плане это следует считать одной из причин завершения эпохи шестидесятых. Но какие бы объяснения ни выдвигались, конец эпохи ознаменовал начало своего рода материальной, социальной и концептуальной тепловой гибели универсума. Пережитки эпохи (долгоиграющие пластинки, наркотики) еще сохраняются, но ретро ее не заменяет. Ощущение открытых возможностей, становления и новизны угасло. 1960-е ушли в прошлое, а историю нельзя прокрутить назад. Но пример шестидесятых показывает, что чувство становления действительно много значит для мира в целом. Этот текст – попытка обострить наше восприятие становления.
|
|