Лекция 7. Величать ли подсудимого по имени-отчеству?

7.1. Есть ли проблема?

Прежде всего: де-юре проблемы нет, де-факто — есть.

Ни в одной процессуальной норме не указано, следу­ет ли председательствующему судье обращаться к участ­никам процесса (в том числе и к подсудимому) так или иначе (например, называть или не называть подсудимо­го по имени-отчеству). Однако психологическая наука полагает, что то или иное обращение к человеку, в том числе и в системе профессиональных отношений, а зна­чит, и в ходе судебного заседания (обращение по имени-отчеству или только по процессуальному положению, например «подсудимый», «свидетель» и т. п.), может оказывать существенное влияние на эффективность взаимодействия в ту или иную сторону.

Поставленный в названии лекции вопрос прояв­ляет две ниже представленные формы обращения су­дьи к подсудимому:

1. «...Подсудимый, встаньте. Вам предоставляется возможность изложить...

...Подсудимый, прошу говорить только по сущест­ву рассматриваемого дела, а не о Ваших личных...»

2. «...Подсудимый, встаньте. Петр Николаевич, Вам предоставляется возможность изложить...

...Петр Николаевич, прошу говорить только по су­ществу рассматриваемого дела, а не о Ваших лич­ных...»

Наиболее наглядно подобное разделение судейского сообщества на две части (и сразу скажу — неравные) Демонстрируется двумя судебными «сериалами» на Центральных каналах: на первом в передаче «Феде-" Ральный судья», и на втором в передаче «Суд идет», не один судья— С. Пашин — демонстрирует склон­ность к широкому использованию имя-отчества при обращении к: процессуальным лицам (в том числе, разу­меется, и при обращении к подсудимому), а второй —Б. Тарасов — исповедует прямо противоположный принцип обращения ко всем участникам заседания.

— Ну, так это же игра, уважаемый профессор!

— Не буду спорить, важно другое: когда Ваш покорный слуга обсуждал на лекциях с Вашими колле­гами — другими судьями — вопрос, называть ли подсудимого по имени-отчеству или только по его процессуальному положению, в самом начале подав­ляющее большинство слушателей-судей четко придерживались определенной позиции, той, которую демонстрирует в сериале Б. Тарасов.

— Ну и что же в этом особенного?

— Вот и Ваши коллеги поначалу недоумевали по по­воду постановки самой проблемы: называть ли участни­ков процесса по имени-отчеству, как это демонстрирует судья С. Пашин. А потом... Но лучше все по порядку.

7.2. О психологическом приеме «Имя собственное»

Представьте такую ситуацию. В коридоре некоего учреждения встретились и поздоровались два сотруд­ника этого учреждения. При этом один из них (А) сказал: «Доброе утро, Петр Захарович», а другой (П) — «Доброе утро». Вопрос: кто из них, вероятнее всего, начальник — А или П? Слушатели нашей Ака­демии' (крупные министерские начальники) доволь­но легко решают эту задачу — конечно, говорят, П, т. е. Петр Захарович. Легко решили, исходя из собст­венного жизненного опыта. А он — этот опыт — сви­детельствует: когда встречаются начальник и подчи­ненный и здороваются, то подчиненные к словам «доброе утро» или «здравствуйте», как правило, до­бавляют имя-отчество своего начальника; а началь­ники, хотя и знают, как зовут подчиненного, как пра­вило, этого не делают. Безусловно, из любого правила есть исключения. Но исключение потому и исключе­ние, что встречается редко. Чаще бывает «как прави-

' Российской правовой академии.

Вот почему наши слушатели легко решили эту ^я дачу: чаще они были свидетелями именно такого предложения: «Доброе утро, Петр Захарович!» — «Доброе утро!» Ну, так уж у нас принято.

Спрашиваю слушателей: а почему у нас так при­нято? И разворачивается (каждый раз одна и та же — стереотипная) дискуссия:

— А потому что люди по-разному воспитаны: одни — вежливы, другие нет.

— Допустим на минуточку, что Вы правы: обра­щение по имени-отчеству показатель воспитанности. Но тогда вроде бы получается (помните, мы говори -ди: «как правило»), что большинство начальников менее воспитанны, чем большинство подчиненных?

— А почему бы и нет! (Весьма любопытная и примечательная ответная реакция, примечатель­ная тем, что вскрывает неосознаваемую установку этого слушателя на всех «власть имущих».)

— Допустим. Хорошо. Однако как тогда объяс­нить, что тот же Петр Захарович, когда поднялся на третий этаж и встретил там своего начальника, ска­зал: «Доброе утро, Василий Иванович!»? И вроде по­ступил как тот его подчиненный, которого мы — по Вашей классификации — записали в «вежливые». Но если человек вежлив, воспитан, он, как Вы сами понимаете, и в Африке тоже будет вежливым. Веро­ятно, Вы (обращаюсь я к этому слушателю) были в цейтноте, отвечая на мой вопрос, и поэтому срабо­тал обычный стереотип. Это с нами бывает, когда нет времени для обдумывания'. Нет, все-таки, веро­ятнее всего, дело не в невоспитанности и не в веж­ливости.

Использован прием, о котором мы не говорили и, наверное, не будем говорить (всего не объять), — прием «спасения яйца» (собеседника). Он понял, что провалился, и сейчас у " его должна сработать психологическая защита, сейчас он " Росится защищаться (ему надо сохранить свое лицо). Но из той моей фразы следует, что я не только не собираюсь его добивать», но и оправдываю его.

— Ну ладно/не в вежливости. Просто так принято

— Верно, конечно, так принято, полностью с Вами согласен! (Надо подкрепить: он отступил, и д не «добиваю». А зачем?) Вот поэтому я и спрашиваю: а почему так принято? (Как ни в чем не бывало вернулись в исходную точку.)

— Ну, наверно, таким образом человека распола­гают к себе. (Это реплика уже другого слушателя.)

— Ну, что ж, и эту гипотезу подвергнем испытанию, прежде чем отбросить ее или принять.

Впрочем, у Вас (обращаюсь к этому, другому слу­шателю) есть серьезная опора для такого утвержде­ния в лице весьма авторитетного в нашей стране на рубеже 80—90-х годов прошлого века Дейла Карнеги. По мнению этого автора нескольких популярных в свое время в нашей стране книг, звучание собст­венного имени для слуха человека — это самая при­ятная мелодия. Но это мнение Д. Карнеги, его, так сказать, тезис. А, как известно, чтобы тезис был принят, необходима аргументация в его обоснова­ние. Впрочем, вполне возможно, что для" кого-то Карнеги настолько высокий авторитет, что любые его тезисы' принимаются априори. Но есть и другая вероятность — вероятность того, что не каждый чи­тающий его книги с описанием красивых (правда, красивых!) примеров готов принять излагаемые в них рекомендации априори, без доказательств.

Итак, действительно ли звучание собственного имени является для человека тем сигналом, который отвечает двум требованиям для формирования ат­тракции, т. е. расположения человека к себе: а) не фиксироваться в сознании собеседника и б) вызы­вать чувство приятного (пусть и не всегда осознавае­мого настолько, чтобы об этом думать)?

Посмотрим. А для этого давайте проиграем сле­дующую ситуацию.

Предположим, Вам необходимо какого-либо чело­века уговорить, чтобы он для Вас сделал что-то та­кое, что он делать не обязан. Ну, допустим, вот секретарь. которую Вы хорошо знаете, и она Вас тоже х орошо ^знает- Но она не Ваша секретарь и не обязана да Вас работать, а Вам позарез необходимо перепеча­тать одну страничку документа. Вот примерно что и как в таких случаях говорят: «Верочка, пожалуйста, я Вас очень прошу — всего-то одну страничку... Нет, gepa, я знаю, что Вы не обязаны для меня это де­лать... Но пожалуйста, по старой памяти, Верочка, а? Ведь для Вас, такой профессиональной «пулеметчи­цы», это же буквально три минуты. А, Верочка?» Нормальная ситуация, нормальные фразы (во всяком случае, наши слушатели с этим согласны), все, как бывает в жизни.

И вот вопрос: когда Вы ее вот так уговаривали, ко­гда Вы ей все это говорили, слышала ли она при этом свое имя? Да, конечно, слышала (в том смысле, что рецепторы слуха реагировали и на это слово — «Ве­рочка»). Тогда следующий вопрос: слыша таким обра­зом свое имя, думала ли она при этом примерно так:

«Ах, меня называют по имени, ах, как это приятно!»? Определенно нет (ибо Вы всегда ее так называли — ни­чего нового, а значит — и нечему удивляться). А дума­ла она скорее всего о том, печатать или не печатать («Вечно у них все быстрее, стакана чая выпить не да­ют» — ворчливо, но не злобно, вы же старые знако­мые. Или: «Все они спешат, все у них срочно, что за люди!»). Вот что скорее всего было у нее в мыслях, в сознании — скажем мы. Но для нас важно следующее:

в ее сознании факт произнесения ее имени не фикси­ровался; она слышала и... не обращала внимания.

(Вот если бы так: Вы всегда ее называете Вероч­кой, а тут вдруг подходите и говорите: «Вера Ва­сильевна, не смогли бы Вы...», и тогда бы в ее созна­нии: «А что это он вдруг меня Верой Васильевной? Ага, наверное, ему надо что-то, ишь как заговорил— «Вера Васильевна» — точно что-то надо».-^се! Дошло до сознания,, а значит, это уже не тот гнал, который мог бы вызвать необъяснимое (для самого человека) притяжение, т. е. аттракцию, расположить эту Верочку к себе. Нам-то ведь нужно чтобы у нашего собеседника появилось позитивное чувство к нам на иррациональном⁴ уровне.)

Ну а в приведенном нами ранее примере Верочка слышала свое имя, но не фиксировала его в своем соз­нании. Это примерно так же, как если Ваш коллега о чем-то Вас просит, называя Вас обычным образом, Вы же фиксируете свое внимание на содержании его просьбы, а не на своем имени. Так и с этой Верочкой.

Следовательно, когда мы, разговаривая с собесед­ником, произносим при этом вслух (обычным обра­зом) его имя, то этот сигнал сознанием собеседника обычно не фиксируется. Значит — делаем мы вы­вод — этот сигнал («собственное имя») отвечает пер­вому требованию к сигналам для расположения лю-'дей к себе — не фиксироваться в сознании.

А отвечает ли он второму требованию (не менее, если не более, важному) быть «приятным», т. е. вы­зывать чувство приятного?

— А Вы знаете, я никогда не замечал, что мне

приятно, когда коллеги произносят мое имя, обра­щаясь ко мне за чем-либо.

Замечу: подобная реплика тоже весьма типична для начинающих овладевать этими приемами. Вот уже и Карнеги не принимается априори (а он утвер­ждает, что звучание собственного имени — это при­ятная мелодия практически для любого человека). Тогда: есть ли аргументы, доказывающие, что звуча­ние собственного имени вызывает приятные чувства?

•...Вы едете в автобусе, не очень переполненном. Кто-то сзади слегка коснулся Вашего плеча. Вы обо­рачиваетесь. Незнакомый человек говорит Вам:

«Гражданин, Вы не подскажете, где мне выйти, что­бы?..» Это к Вам обратились со словом «гражда

' Обоснованию чего посвящена целая глава в книге: Панасюк А. Ю. Как убеждать в своей правоте: Современные психо­технологии убеждающего воздействия. 3-е изд. М.: Дел⁰¹ 2004.,

дин». Значит, это Ваше имя, как и многих миллио­нов других людей в нашей стране. Откликаемся ли)дь1 на это имя? Да, как правило, откликаемся. Вот и они откликнулись — объяснили этому человеку, где ему надо выйти (или извинились, что не знаете). Но вот вопрос: вызвало ли у Вас это имя чувство прият­ного? Даже если Вы начнете очень тщательно анали­зировать свои чувства, навряд ли обнаружите в та­ком обращении что-либо приятное.

. — Так ведь это же не мое имя! Точнее, у меня есть свое собственное, а это — «общественное»!

— А Ваша фамилия — тоже собственная, как имя? Ведь в нашей стране определенно есть еще ты­сячи людей с такой же фамилией (как и множество людей, у которых имя — «гражданин») и десятки тысяч людей с таким же именем, как Ваше. Впро­чем, извините, мы чуть отклонились от темы: «есть ли чувство приятного от этого имени?»

— Конечно нет, даже, может быть, совсем наобо­рот.

— Хорошо. Значит, это никаких приятных чувств у людей не вызывает? Согласен. Тогда еще одна ситуация, почти такая же.

...Вы едете в автобусе... Кто-то сзади слегка кос­нулся Вашего плеча. Вы оборачиваетесь: незнако­мый Вам человек говорит (с той же вежливой инто­нацией, как и в первом примере): «Извините. — Пауза. А затем называет Вас вдруг по имени-отчествy. — Николай Николаевич, Вы не подскажете, где мне выйти, чтобы?..» Понятна ситуация? Хорошо. Тогда комментарий. Паузу после слова «извините» он сделал потому, что был в небольшом замешательстве, неожиданно встретив Вас — знакомого человека — здесь. Это — раз. Вас удивило такое обращение ^к Вам незнакомого Вам человека? Вероятно, да, ибо он! не Александр Малинин (представьте его в автобусе) и не Анатолий Чубайс (даже и представить невозможно), а посему к такому вниманию не привычку. Вот если бы это был молодой человек, а Вы профессор в институте, где тот учится, тогда понятно:

это, вероятно, один из Ваших студентов, которые всех в лицо, конечно, не запомнить. Но Вы не про­фессор, а незнакомец совсем не студенческого воз­раста. Посему это и удивило Вас. Это — два. А те­перь — главное: скажите, — обращаюсь я к своим слушателям, — это Ваше удивление было бы скорее с каким знаком: с «плюсом» или с «минусом»?

— Конечно, когда к тебе обращаются по имени, а не просто «гражданин», это все-таки приятнее. Тем более когда слышишь это от незнакомого человека, когда тебя вот так узнают на улице, словно ты из­вестная личность. С «плюсом» конечно, с «плюсом». Но зато от своих — я что-то не замечал, чтобы у ме­ня возникало такое ощущение приятного, когда они

меня называют по имени.

— Говорите: «не замечал» — значит, не осознава­ли. И это естественно (физиологи говорят, что это из-за адаптации психики к постоянному сигналу — психика «привыкает»). А замечаем только тогда, ко­гда этот сигнал возникает в нетипичной для его по­явления ситуации (в автобусе незнакомый — и вдруг по имени-отчеству) либо тогда, когда этого сигнала нет в той ситуации, в которой он должен быть.

— Скажите, — продолжаю я диалог, — может че­ловек ошибиться, например, в названии улицы в не­знакомом городе, допустим, перепутал и вместо Васильевской сказал Владимирская?

— Да, конечно.

— Есть ли в этом какой-либо «криминал», т. е. бу­дете ли Вы осуждать человека за это?

— Определенно нет.

— Вызывает ли у Вас это чувство неприятного?

— Вы знаете, я ведь и сам в незнакомом городе могу ошибиться в названии улицы. Так почему w⁶ это должно вызывать у меня неприятное чувство, ес­ли человек оговорился, ошибся в названии?

(Так примерно разворачиваются диалоги с моими слушателями.)

— А теперь вспомните, как некий человек, вместо того чтобы назвать Вас Вашим именем (допустим, gac зовут Виктором Николаевичем), назвал Вас Вла­димиром Николаевичем. Каково Вам при этом там —' в душе: приятно, совершенно безразлично или не­множко неприятно?

— Ну, в общем-то не очень приятно.

И понятно почему, хотя человек просто оговорил­ся (как оговорился, назвав улицу Владимирской вместо Васильевской). Мы, конечно, понимаем, что человек оговорился (Виктор и Владимир — имена в чем-то созвучные: и там и там на «В», и там и там есть «р»), а все равно как-то неприятно (хотя, разу­меется, мы и виду не подадим). Это, знаете, пример­но так же, как в переполненном автобусе: одно дело, когда Вас толкнули, задев плечо, а другое — когда задели по лицу. И в том и в другом случае — не­преднамеренно, но... лицо не рядовая часть тела, ибо «лицо» и «личность» не просто одного корня. Так и слово, обозначающее имя: перепутал название (имя) улицы (хотя я только что ему назвал) — одно, а пе­репутал мое название (имя), хотя я тоже только что ему его назвал — совсем другое — не очень приятно.

И получается, что мы не осознаем чувства прият­ного, когда в обычной ситуации произносят обыч­ным образом наше имя, но тотчас же осознаем чув­ство неприятного, когда наше имя искажают (когда мы не получаем то, к чему привыкли). Значит, по­нятно, почему не замечаем чувства приятного от зву­чания собственного имени из уст наших близких — привыкли к этому «сладкому» и уже не ощущаем (точнее — ощущаем, но не осознаем) этот «вкус».

— Простите, как Вас величать? — спрашиваю на эанятиях одного из слушателей. При этом выбираю яаиболее стеничного, т. е. достаточно эмоционально Устойчивого.

— Вениамин Михайлович, а что? ~~ Да нет, я хотел узнать... Хотя, надо же, какое ^впадение! Только перед этой лекцией у меня был очень неприятный разговор с одним человеком, и звали его тоже Вениамин Михайлович. А разговор был неприятным, потому что этот человек опять кляузничал, опять кого-то подозревает, вечно у него кругом враги, прямо какой-то психопат... •

Надо было видеть лицо этого слушателя (Вениа­мина Михайловича) в этот момент: оно постепенно вытягивалось, напрягалось, улыбка, которая была в самом начале нашего диалога, исчезла... Слушатель начинал испытывать явно отрицательные эмоции*. И тоже понятно: хотя это и простое совпадение (слу­шатель разумом знает, что среди его «полных» тезок могут быть и плохие люди), но почему-то ему это слышать было неприятно. Ясно почему — для него словосочетание «Вениамин Михайлович» ассоцииру­ется только с положительными эмоциями.

И снова, как это следует из последнего примера, получается, что звучание собственного имени дейст­вительно вызывает чувства приятные, хотя люди это­го и не замечают (замечают, когда теряют). А следо­вательно, этот сигнал отвечает и второму (а не только первому) требованию к сигналам, формирующим ат­тракцию: он является для человека желательным, вызывает приятные ассоциации, приятные чувства.

А значит, прав был тот слушатель, который на вопрос «почему так принято» (помните пример встречи начальника — Петра Захаровича — и его подчиненного?) выдвинул гипотезу: «наверное, та­ким образом располагает к себе своего начальника».

¹ Потом я не только сказал, что это был «учебный при­мер», но и с помощью специальных приемов инактивировал (нейтрализовал) эти его эмоции (благо слушатель — а не слу­шательница! — был достаточно эмоционально стабильным человеком (стеничным), мог легко включить свое рацио, т. е. понять, что это надо было профессору «для науки» (для учебы), так почему бы не пожертвовать несколькими секун­дами отрицательных эмоций?! Ибо понимает, что не только искусство, но и наука требует жертв). Поэтому расставание У нас было тогда самое сердечное.

И значит, действительно, если при общении с че­ловеком произносить (время от времени, но не пере­борщить) его имя или имя-отчество, то в подсозна­нии человека определенно будет формироваться по­ложительное отношение к источнику этой «приятной мелодии». Вот на этом принципе и построен психоло­гический прием расположения людей к себе, прием, получивший название «Имя собственное»'.

7.3. Зачем людей располагают к себе?

И добавим: зачем психологи учат специалистов использовать приемы расположения к себе, приемы формирования аттракции?

Прежде всего этому учат специалистов системы «человек—человек», т. е. тех, кто работает с людьми и для кого воздействие на людей— производствен­ная необходимость (воздействовать, разумеется, не физически, а словом).

Обращаюсь к таким специалистам (слушателям нашей Академии) со следующим вопросом:

— Всегда ли люди делают так, как Вы им говори­те (речь идет о служебных отношениях)^

— Нет, не всегда.

— Понятно. А Вы хотели бы, чтобы они делали так, как Вы им (по службе) говорите? Ну, например, Вы говорите посетителю, чтобы он принес на следую­щий прием такие-то документы; когда Вы ему такое говорите, Вы хотели бы, чтобы он так и сделал?

— Конечно.

— А, наверное, не всегда так делают?

— Не всегда и не из-за памяти; иногда начинают спорить, обзывать «бюрократами» и т. п.

— То есть понимают, но не принимают Ваши слова, так?

— Ну, в общем-то, так.

— Более подробно о нем см.: Панасюк А. Ю. Как убеждать ^в своей правоте: Современные психотехнологии убеждающего воздействия С. 170—207.

— Понятно. И если бы принимали, т. е. внутренне с Вами соглашались, то тогда делали бы так, как Вы им говорите; и это касается не только посетите лей, но и Ваших подчиненных, и других людей, которые должны делать то, что Вы им говорите, так?

— Да, конечно.

— Ситуация понятна и... разрешима. Есть, оказывается, средство, как сделать, чтобы люди чаще принимали, чем не принимали бы Ваши слова.

Представьте: перед Вами два человека: один из них (А) относится к Вам очень хорошо, чуть ли не влюблен в Вас, а другой (Б) относится к Вам резко отрицательно. Так вот, при прочих равных услови­ях, какого из них Вам легче уговорить что-либо сде­лать, какой из них легче примет (а не только пой­мет) Ваши слова, легче согласится с ними?

— Ну ясно, кто — А, который хорошо относится.

— Прекрасно. Ваш жизненный опыт, на основе которого Вы правильно решили эту задачу, полно­стью совпадает с психологической наукой, которая обосновала следующий закон принятия.

При прочих равных условиях люди легче прини­мают позицию того человека, к которому отно­сятся эмоционально положительно (от простого уважения через симпатию до влюбленности);

и наоборот, труднее принимают (даже отрица­ют) позицию того человека, к которому отно­сятся эмоционально отрицательно.

Отсюда становится понятным и бытующее в наро­де выражение «любовь слепа»: когда человек влюб-, лен (по-настоящему), он, в силу указанного психоло­гического закона, принимает все, что бы ему ни го­ворил тот, в кого он по-настоящему влюблен, принимает, т. е. внутренне соглашается. Кстати, в

¹ А ее так же правильно решают практически все слуша¹®" ли, с которыми мы проигрывали эту ситуацию, будь то ру^⁰" водители, бизнесмены, учителя или даже студенты (правде' старших курсов, не первокурсники, вчерашние школьники).

силу этого же закона, и " ненависть тоже слепа: когда человек ненавидит, он все с порога отвергает, ничего не принимает.

Итак, чтобы человек легче принимал позицию дру­гого, нужно, чтобы работала первая половина этого психологического закона, нужно просто расположить этого человека к себе: как минимум — вызывать к себе уважение, как максимум — влюбить его в себя (все зависит, насколько важно расположить, насколько важн⁰' чтобы он делал то, что Вы ему говорите).

Вот для этого и обучают психологи специалистов системы «человек—человек» приемам расположения людей к себе. И один из этих приемов — прием «Имя собственное», суть которого в том, чтобы при общении с собеседником время от времени произно­сить вслух его имя или имя-отчество. И тогда собе­седник невольно будет испытывать к Вам положи­тельные эмоции (на уровне подсознания), а значит, легче будет принимать то, что исходит от Вас, Ваши слова, указания, распоряжения, просьбы...

— Простите, но а нам-то, судьям, для чего все это? Что, располагать подсудимого к себе? Смешно ведь, а?

— Если Вы, Ваша честь, подумали, что я забыл о Вас, то, конечно же, нет. Я все время, рассуждая о необходимости располагать людей к себе, о приеме «Имя собственное», думал о Вас, ибо, как-никак, Ва­ша профессия тоже ведь входит в систему «чело­век—человек»...

—...Только она имеет специфику, какой нет ни в одной другой профессии.

— Согласен. И именно поэтому специально будем говорить о судьях, и даже раздельно о «цивилистах» ^и о «криминалистах»'.

Кто вдруг не знает: так на судейском сленге называют людей, которые преимущественно рассматривают граждан­ке дела («цивилисты»), и судей, которые преимущественно Усматривают уголовные дела («криминалисты»).

7.4. Какие «процессуальные фигуры» можно называть по имени-отчеству?

Давайте предположим, Ваша честь, что Вы рас­сматриваете гражданское дело. Перед Вами на ска­мье — истец и ответчик. Вы начинаете: «Истец, на­зовите полностью свою фамилию...» Это не Ваши слова, эти слова требует от Вас произнести ГПК (точ­но так же, как и при рассмотрении уголовного дела:

«Подсудимый, назовите полностью свою фами­лию...»). В судебном процессе есть фразы, которые судья должен произносить, что называется, один к одному, не отступая ни на йоту, не привнося ничего своего. И естественно, в подобного рода фразы вклю­чаются только официальные слова-обращения («ис­тец», «ответчик», «подсудимый» и т. п.). Но вот Вы установили анкетные данные истца и ответчика, разъяснили им все, что положено разъяснить, и те­перь переходите к диалогу с ними по существу дела. Так вот. Ваша честь, когда Вы переходите теперь к свободному диалогу с ними (свободному в рамках су­щества дела, разумеется), то допустимо ли в этих случаях — в равной мере как к той, так и к другой стороне — использовать прием «Имя собственное»?

— Вообще-то можно.

(Читатель, прошу поверить: сколько бы ни было таких дискуссий со слушателями-судьями, а их бы­ло, наверное, не одна сотня, в 99% случаев был та­кой ответ. Кстати, описание и последующих дискус­сий приводится по наиболее частому сценарию.)

— Хорошо. А теперь уголовное дело. Перед Вами в суде сейчас будет давать показания свидетель. По­сле того как Вы установили данные его личности, по­сле того как Вы предупредили его, что «за отказ... за дачу ложных показаний» (все это не Ваши слова, и мы их не принимаем во внимание). Вы переходите к диалогу со свидетелем (к допросу — на Вашем язы­ке). Так вот, в этом случае допустимо ли — в равной мере по отношению к свидетелю обвинения и к сви­детелю защиты — использование этого приема?

— Ну если в равной мере, то да.

— Следовательно, делаем вывод: если не учиты­вать те фразы, которые жестко предписаны законом и о которых мы уже говорили, то, значит, этот при­ем можно использовать и при диалоге с истцом, и при диалоге с ответчиком, и при диалоге со свидете­лем... Хорошо. А теперь, Ваша честь, поговорим и о подсудимом...

—...Которого, сейчас скажете, мне нужно распо­лагать к себе, величать по имени-отчеству, да?

— На этот раз — да, если Вы не хотите работать с нулевым к.п.д.

— Это как же понимать?

— А вот примерно так.

Давайте предположим, что Вы — не судья, а не­кий руководитель (пожалуйста. Ваша честь, только на минуточку снимите свою мантию; потом Вы ее снова наденете, я обещаю, и пойдем обязательно в зал судебного заседания. А пока представьте, что Вы — начальник, большой такой начальник, хоро­шо? Ну и ладно.)

Так вот, один Ваш подчиненный проштрафился (что-то там нарушил, серьезное что-то) и Вы его за это наказали, предположим, объявили ему строгий выговор, Вызвав у него тем самым весьма отрица­тельные эмоции. Так вот, вопрос: а принял ли этот подчиненный Ваше наказание, согласился ли он внутренне с ним?

— А меня, знаете ли, это не очень-то и интересует. Главное: мое наказание справедливое и законное, а все остальное — лирика.

— Прекрасно, Ваша че... простите, я забылся, прекрасно, уважаемый руководитель. Тогда проигра­ем еще одну ситуацию.

Давайте предположим, что Вас вызывают в министерство и предъявляют Вам обвинение в том, что Вы не распорядились... не выполнили... и т. п. А Вы, между прочим, тут совсем ни при чем, они, видно, Перепутали то ли Вас с другим, то ли Вашу организацию... И Вы пытаетесь им сказать, мол, господа, я-то тут причем?! А они так и не пожелали Вас выслу­шать и объявили Вам, допустим, строгий выговор, т. е. наказали Вас. Так вот, в этом случае, когда Вы абсолютно не согласны с этим наказанием, когда Вы считаете его несправедливым, будет ли это наказа­ние для Вас эффективным?

— Ну, разумеется, нет.

— То есть коэффициент полезного действия, к.п.д. такого наказания будет равен нулю, так?

— Простите, если можно, то поясните, а что та­кое к.п.д. наказания?

— В соответствии с данными психологической науки о негативных воздействиях на человека нака­зание будет эффективным, будет с высоким коэффи­циентом полезного действия, если человек после та­кого наказания будет сам стремиться избегать повто­рения подобных действий. (Это как маленький ребенок: дотронулся до горячего чайника, почувство­вал боль, и уже старается теперь до горячего чайника не дотрагиваться, т. е. не повторять подобный посту­пок; а если вдруг забудет — маленький же еще, — то двух-трех таких ситуаций будет достаточно, чтобы запомнить на всю жизнь: «так делать не буду»),

А теперь вернемся к случаю с Вами. Вас наказа­ли. Наказание будет эффективным, с высоким к.п.д., если после такого негативного воздействия у Вас будет стремление больше так не делать...

— Да не будет у меня такого «стремления», я же и так не делал того, в чем меня обвиняли.

— А раз не будет стремления не делать, не повто­рять, значит, к.п.д. такого наказания будет как ми­нимум равен нулю.

— Да, конечно, я же не буду стремиться больше

так не делать, ибо я и ничего такого не делал, а буду поступать так, как делал и раньше. И ничего кроме неприятного осадка, неприятного отношения к этим людям у меня не будет. — Понятно.

И делаем вывод: если Вы или любой иной человек не согласен с наказанием, если Вы или любой иной человек не принял наказание, то к.п.д. такого нака­зания будет равен нулю, а то и с минусом. И здесь же: а если факт наказания принят, а не принята ме­ра наказания («считаю, что строгий выговор мне за это — это чересчур»), то к.п.д. такого наказания бу­дет если и не нулевой, то достаточно низкий.

А теперь вернемся к ситуации, когда не Вас, а Вы наказали своего подчиненного, а он не принял это Ваше наказание, т. е. не согласился с этим наказа­нием, считает, допустим, его несправедливым. Будет ли оно для этого человека эффективным?

— Ну... надо полагать... не будет.

— И к.п.д. такого наказания будет равен...

— Ну это понятно, уже проходили.

— А если этот Ваш подчиненный не принял вы­бранную Вами меру наказания, не согласен с сурово­стью Вашего «приговора», то...

— Ну понятно, эффект будет ниже.

— Понятно. Значит, делаем еще один вывод: если человек не принял Ваше наказание или выбранную Вами меру, то оно не будет для него эффективным, а к.п.д. подобного Вашего действия будет равен либо нулю, либо будет достаточно низким. Хорошо (т. е. хо­рошего в этом ничего нет). Но ведь Вы-то хотели так его наказать, чтобы оно было эффективным, верно?

— Конечно.

— Значит, надо стремиться к тому, чтобы чело­век принял Ваше наказание: и сам факт наказания его за эти действия, и выбранную меру наказания?

— Получается так.

Все верно. Когда человек что-либо «пропускает через себя», он на многие вещи начинает смотреть Уже по-другому. Ваш покорный слуга многократно проводил подобные дискуссии... нет, неверно, не ^Проводил дискуссии», а использовал прием аргу­ментации «апелляция к личному интересу» при раз­говоре со своими слушателями. И среди них оказывалось немало тех, кто в ходе такой аргументации • впервые (!) приходил к мысли: к.п.д. их наказания, у него эффективность («больше никогда не буду делать так») зависит от психологического фактора — при­нятия или непринятия наказанным наказания. Но

продолжим дискуссию.

— Вы согласились, уважаемый руководитель, с тем, что надо, наказывая работника, стремиться к тому, чтобы он принял Ваше наказание. Вы сказали: «Получается так». Хорошо. А помните ли Вы, от че­го зависит, легко или с трудом человек примет ту или иную Вашу позицию? Напомню закон психоло­гии принятия: «при прочих равных условиях люди легче принимают позицию того человека, к которо­му у них эмоционально положительное отноше­ние...» Следовательно, получается, что, наказывая человека, его надо располагать к себе. Тогда почему бы и при разговоре-наказании не использовать при­ем расположения к себе «Имя собственное»?

— Наверное... получается, что можно. Пусть через «наверное», пусть «можно» вместо «нужно» (а Вы что хотите, чтобы он сразу же сдался?! Нет, у людей есть чувство собственного достоинства, которое надо щадить, а посему оставим без коммента­рия это его «наверное». Итак, прогресс налицо).

А мы сделаем вывод: ситуация наказания — имен­но та ситуация, когда использование приемов распо­ложения к себе, и в частности приема «Имя собствен­ное», более необходимо, чем в иных ситуациях.

— Это что же значит, — это снова слушатель-су­дья, — я должен, вынося приговор, т. е. наказывая подсудимого, называть его еще и по имени-отчест­ву?! Не согласен! Я обязан в ходе заседания, от само­го начала до самого его конца называть подсудимого «подсудимый», и никак иначе.

— Ваша честь, прежде всего Вы не должны назы­вать подсудимого по имени-отчеству. Ни в Уголовно-процессуальный кодекс, ни в Гражданский процес­суальный кодекс законодатель не заложил такую норму: располагать к себе подсудимого. (Почему — другой разговор, вероятно, он — законодатель — также об этом думает, как и до этой дискуссии руко­водитель, который после дискуссии все-таки изме­нил свою точку зрения на этот вопрос. Но нет же возможности проводить подобные дискуссии с зако­нодателями. А надо бы. Но это так, в скобках.)

Хорошо, Ваша честь, поговорим теперь в том чис­ле и о к.п.д.

7.5. Каков к.п.д.. Ваша честь?

...Завершается заседание. Вы провозглашаете при­говор: «...к пяти годам строгого режима...». И после этого Вы задаете вопрос: «Вам понятен приговор?» Чего же тут не понять, в подавляющем большинстве случаев ответ следует утвердительный: «Понятен».

Итак, осужденный Вами человек понял Ваш при­говор...

— Простите, профессор, ошибочка: понял не мой приговор, а приговор суда.

— Простите, Ваша честь, за ошибку де-юре, но не де-факто. А фактически в сознании этого осужденно­го человека этот приговор — Ваш приговор, ибо при­говор всегда персонифицируется с судьей; и даже ко­гда были народные заседатели, все равно приговор персонифицировался с судьей, ибо все знали роль народных заседателей.

Итак, осужденный Вами человек понял Ваш при­говор. А принял ли он его, согласился ли внутренне с ним?

— А меня это не должно интересовать, главное, чтобы все было по закону.

— Так-то оно так...

Тогда, Ваша честь, представьте себе такую ситуа­цию. Наказанный Вами человек (осужденный) полностью принял и сам факт Вашего наказания, и вы­данную Вами меру. Такое ведь возможно?

— Возможно.

— А принял, это в нашей терминологии означает «согласен». А это, в свою очередь, означает, что он согласен с осуждением этого своего поступка. А это, в свою очередь, означает, что он согласен с Вами, что сделал неправильно. А раз согласен, что так де­лать нельзя, то и не будет делать...

— Где это Вы таких видели?

— Да у Вас, Ваша честь, в зале судебного заседа­ния. Вы же только что со мной согласились, что та­кое возможно.

Так вот, в том случае, когда осужденный полно­стью согласен с Вашим наказанием, рецидива не бу­дет, ибо нормальные люди не делают (добровольно) то, с чем они сами не согласны (только шизофрени­ки, которые, конечно, попадают на скамью подсуди­мых, но все-таки редко).

Ваша честь. Вас устраивает ситуация, когда осу­жденный Вами человек больше не будет совершать подобные правонарушения?

— Ну что за вопрос.

— Понятно, устраивает подобный коэффициент полезного действия Вашего наказания. (Кто же тако­го не хочет, ибо так называемые исправительные уч­реждения вовсе не исправляют, исправляет судья в зале судебного заседания — через достижение при­нятия осужденным приговора.) И, наверное, есть смысл стремиться к подобному исходу — принятию осужденным приговора судьи.

— Возможно, и есть.

— Прекрасно, что есть смысл добиваться приня­тия осужденным Вашего наказания, т. е. внутренне­го согласия либо с самим фактом наказания, либо с выбранной Вами мерой наказания. Хорошо. Зафик­сировали это положение, с которым Вы, Ваша честь,

согласились.

И тогда остается только вспомнить условия, от которых зависит, будет ли человек принимать пози­цию других: «Люди легче принимают позицию того человека, к которому эмоционально положительное отношение...».

— Вам легко это говорить, а как это делать — ни­кто не знает.

— Ну почему же. Ваша честь? Вы прекрасно знае­те уже один прием (и весьма действенный) располо­жения людей к себе. Этот прием так и называется:

«Имя собственное». Другое дело, что сложившийся в советском правосудии стереотип (его прекрасно ими­тирует и даже карикатурно утрирует в сериале «Суд идет» Б. Тарасов) препятствует тому положению, с которым Вы, Ваша честь, согласились: «есть смысл стремиться к принятию осужденным приговора су­дьи», а значит, есть смысл использовать подобные приемы (как это интуитивно демонстрирует судья С. Пашин), в том числе и прием «Имя собственное». Если, конечно, есть стремление, чтобы у осужденно­го еще в зале судебного заседания от контакта с Вами появилось желание больше никогда не совершать по­добных деяний; если, конечно, у Вас есть желание работать с таким коэффициентом полезного дейст­вия, не уповая на так называемые исправительные учреждения; если, конечно, у Вас есть желание полу­чать удовольствие от сделанной работы.

Лекция 8. Кому передать на воспитание ребенка? (Об одном стереотипе судебных решений)

Практика свидетельствует, что бракоразводный процесс нередко сопровождается дилеммой: кому отдать ребенка на воспитание — матери или отцу? Впрочем, для судей такой дилеммы, как правило, Нет — по их собственному суждению в 90—95% случаев она решается в пользу матери. Такова практика. Но чем объясняется такой стереотип судебных Решений, имеет ли он реальное основание?

Конечно, когда отец — алкоголик и дебошир, а мать вполне добропорядочная женщина, нет вопро­сов, ребенок отдается законопослушному и добропо­рядочному родителю. Но ведь таких ситуаций не 90 и не 95%. «Почему же во всех остальных случаях Вы все равно решаете в пользу матери?» — спрашиваю у судей, слушателей наших курсов повышения квали­фикации. «А потому, что мать все-таки больше лю­бит своего ребенка, чем отец, потому, что по своей природе женщина ближе к ребенку, чем мужчи­на» — таково наиболее распространенное объяснение большинства опрошенных судей, решающих в таких процессах, может быть, всю дальнейшую судьбу че­ловека.

Всем знакомое чувство любви не только «движет солнце и светила» (Данте), но, как оказывается, влияет и на принятие профессиональных решений.

Что же такое «любовь»?

«Я люблю на это смотреть... я люблю об этом чи­тать... я люблю макароны с сыром... я люблю запах ее волос... я люблю его милые, нежные ручонки...» —

что все это означает?

Во-первых, любить можно, как оказывается, не

только конкретного человека (мужчину, женщину, ребенка), но и «Сикстинскую мадонну», а также... макароны с сыром. Во-вторых, «любить» — значит испытывать чувство удовлетворения каких-либо сво­их потребностей. «Я люблю это» — значит мне хорошо с этим, будь то томик стихов Пушкина или моло­дая особа. А если обладание неким предметом вызы­вает положительные эмоции, то и естественно, что человек стремится обладать им. Получается, что лю­бовь — это психологическое состояние «притяже­ния» к предмету, обладание которым вызывает удов­летворение определенных потребностей.

Поскольку в отличие от животных у человека кроме биологических потребностей есть и потребно­сти духовные, социальные, то, следовательно, и любовь у животных может быть только биологической, основанной на инстинктах, а у человека, кроме того, и духовной, социальной. Только человеку свойствен­ны оба вида любви — биологическая любовь и лю­бовь духовная (что и отражает двойственную приро­ду человека — как индивида и как личности).

Ну а судьи, когда базируют свои решения на «ма­теринской любви», что имеют в виду — любовь инди­вида или любовь личности, любовь биологическую или любовь духовную? Ведь если «материнская лю­бовь» — биологическое чувство, тогда объяснимо раз­личие в этом между полами (у матери биологическое чувство к своему ребенку выражено в большей мере, чем у отца), а если это любовь духовная — то кто ска­зал, что мужчины духовно беднее, чем женщины? Иначе говоря, что же есть материнская любовь?

...У меня на приеме мама 13-летней девочки (при­шла на консультацию). После небольшого вступи­тельного диалога задаю «бестактный» вопрос: «Вы любите свою дочь?» — «Ну конечно же, люблю. Как может быть иначе?» Психоаналитик, услышав вто­рую половину ответа, тотчас же усомнился бы в правдивости первой. Но это — психоаналитик, для большинства которых подсознание человека — это 80% его психики. Для уточнения через некоторое время спрашиваю: «Скажите, а бывает такое, чтобы Вы со своей дочерью присели где-нибудь в уголке на Диванчике и поговорили бы как подружки?» — «Ну что Вы! Какая же она мне подружка! Скажете тоже! Она же дочь мне». Вот теперь не нужно быть и пси­хоаналитиком, чтобы тоже усомниться в фразе «Ну конечно же, люблю». Ведь «подруги» — это люди, близкие по духу, испытывающие друг к другу д уховно е притяжение, духовную близость. Значит, получается, что эта мать не любит свою дочь?

Из дальнейшей беседы выясняю, что примерно полгода назад ее дочь перенесла тяжелейшую пневманию, три дня температура была под 40 градусов. Все эти дни мать не отходила от ее постели, ухаживала и Бога молила, чтобы все разрешилось благополучно. Да у кого после этого повернется язык ска­зать, что она не любит свою дочь?! Любит, ибо готова была на любые жертвы, лишь бы дочь выздоровела.

Безусловно, мать любит дочь, как каждая нор­мальная мать, как каждая родительница. Любит, как и положено по природе. Любит той биологической любовью, которая у матерей сильнее, чем у отцов, — так велит природа. Но духовно-то они чужие («...ка­кая же она мне подруга?»). И не будем ее судить за это, ибо, как известно, чувство это (духовную любовь) нельзя принудительно ни вызвать, ни — если она есть — преодолеть. Если она есть — так есть, а если нет, — никакими декретами ее не вызвать.

И получается: если есть биологическая любовь — вовсе не значит, что при этом есть и духовная. Если судья в подобной ситуации принимает решение в пользу матери, основываясь на понятии «материн­ской любви», то учитывает только одну ее сторо­ну — биологическую, но отнюдь не духовную.

Но ведь при отсутствии соглашения между роди­телями статья Семейного кодекса РФ предписывает учитывать не только отношение родителей к детям, но и интересы самого ребенка: именно это законода­тель поставил на первое место в части 3 статьи 65. Конечно, ребенку нужна любовь, как говорится, лю­бая. Но зададимся вопросом: какая все же любовь необходима детям после 10 лет в большей мере — биологическая или духовная? Ответ вполне очеви­ден — для детей этого возраста пища биологическая < (биологическая любовь) отступает перед пищей ду­ховной. Если же на руках у разводящихся родите­лей семимесячный ребенок,.безусловно, ему в боль­шей мере необходима биологическая любовь и забо­та, ибо большую потребность испытывает он в пище материальной. И решение вопроса в пользу матери, а не отца — вполне правомерное решение (а иное мо­жет быть, только если мать алкоголичка и т. п.).

¹ Подруга, друг — близкий по духу (а не по крови) человек.