Таинственная записка

Тим зажёг в ванной только маленькую лампочку над зеркалом умывальника. Затем он достал лупу из аптечки и вынул из стеклянной пробирки записку. Сердце его колотилось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит.

Но прежде чем приступить к чтению записки, молодой человек в элегантном сером костюме ещё раз проверил, хорошо ли заперта дверь в ванную комнату. Потом он встал перед умывальником, взглянул в лупу на маленькую бумажку и превратился - да что там элегантный серый костюм! - в бесконечно взволнованного мальчика.

Лупа в его руках дрожала, и всё же Тиму удавалось буковка за буковкой разбирать слова, написанные микроскопическим почерком. По мере того как он читал записку, он удивлялся всё больше и больше.

«Прибудь в „Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь! “. То, что принцесса добыла, добудь. Путь проще, чем ты думаешь. Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет. Знакомый шофёр караулит дом с часами. Дождись (чёрного!) часа трамваев. Опасайся крысы и проведи её. Путь прост, но выбирай чёрный ход и задворки. Доверься нам и приходи!»

Тим опустил руку с запиской и лупой и сел на край ванны. Он всё ещё дрожал от волнения, но голова его была ясна. Он понимал, что записка зашифрована на тот случай, если она попадёт в руки к Тречу. Значит, теперь оставалось только расшифровать скрытые намёки и тайные указания. Он снова подошёл к умывальнику, встал под лампу и медленно прочёл записку сначала, по отдельным фразам:

Прибудь в «Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!».

Это понять нетрудно. Надо прийти туда, где он смотрел представление кукольного театра. Значит, в трактир в предместье Овельгене.

То, что принцесса добыла, добудь.

Это ещё проще. Эта фраза заключала в себе самую важную и самую драгоценную весть. Это значило попросту: верни свой смех! А то, что это было возможно, доказывала следующая фраза:

Путь проще, чем ты думаешь.

Но что могло значить вот это:

Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет.

Тиму пришлось напрячь память. И наконец он вспомнил: Южный - ведь это лошадь! Последняя лошадь, на которую он ставил. А незнакомец, который не советовал тогда на неё ставить, - это Крешимир!

Значит, Крешимир знает, как вернуть смех! Тим догадывался об этом и раньше. Но то, что его догадка подтвердилась, потрясло его до глубины души. Ему пришлось снова сесть на край ванны. Было достаточно светло, чтобы и здесь дочитать записку.

Знакомый шофёр караулит дом с часами.

Знакомый шофёр был Джонни. В этом Тим не сомневался ни секунды. Но что такое «дом с часами»? К этой несложной загадке Тим искал ключ довольно долго, пока наконец не догадался, что речь идёт о ратуше. Ратуша совсем близко от его отеля. Там, значит, Джонни и будет его дожидаться в такси, чтобы отвезти в Овельгёне.

Но когда? Это было пока что непонятно.

Дождись (чёрного!) часа трамваев.

Два приключения с трамваями были связаны у него с друзьями: одно - когда трамвай, в котором он ехал с господином Рикертом, свернул со своего обычного пути, и второе - летающий трамвай в Генуе, который он видел вместе с Джонни. Как видно, имелись в виду оба случая. Ведь слово «трамвай» стояло во множественном числе.

Час трамваев… В какое же время это было? Летающий трамвай он видел примерно в полдень, часов около двенадцати. И когда он впервые увидел в трамвае господина Рикерта, тоже, кажется, был полдень.

Значит, двенадцать часов дня! А сейчас - Тим взглянул на свои часы - пять часов. Значит, ему приходить завтра? А может, он должен был прийти ещё сегодня в полдень?

Но ведь здесь перед словом «часа» ещё стоит слово «чёрного». В скобках и с восклицательным знаком. Что же такое - «чёрный полдень»?

И снова ему пришлось хорошенько подумать над довольно простой загадкой.

Но и эта загадка была разгадана: «чёрные» - двенадцать часов! Полночь! До этого времени оставалось ещё долгих семь часов.

Остальное было понять совсем легко:

Опасайся крысы и проведи её. Путь прост, но выбирай чёрный ход и задворки. Доверься нам и приходи!

Итак, Тиму следовало опасаться Треча и тайно выбираться из отеля, может быть, даже переодетым; слова «чёрный ход и задворки» придавали всему этому вкус приключенческого романа с злодеями и переодетыми героями.

Расшифровав эту таинственную записку, Тим почувствовал себя свободным как птица. У него возникло непреодолимое желание рассмеяться. И самое удивительное было то, что губы его при этом не остались плотно сжатыми, как обычно. Они дрогнули и чуть-чуть - а может быть, это только ему показалось? - раздвинулись в улыбке.

С чувством радостного испуга Тим вскочил и посмотрел в зеркало: возле уголков его рта появились два маленьких полукруга, как на итальянских картинах в палаццо Кандидо в Генуе. Это был ещё не смех и даже не улыбка. Но полукруги около уголков губ были видны совершенно ясно. А ведь с момента заключения контракта под большим каштаном он больше ни разу их не видел.

Значит, что-то в этот день уже изменилось. Надежда, словно кисть художника, волшебно преобразила его лицо: в нём забрезжила улыбка!

Тим сунул записочку в карман пиджака, потушил свет и, выйдя из ванной, сел в кресло, положив ногу на ногу. Надо было хорошенько всё обдумать.

Барон в это время находился недалеко от Тима - в павильоне на берегу Альстера. Он вёл здесь переговоры с представителем той египетской фирмы, которая заявила протест против названия сортового маргарина «Пальмаро». Фирма требовала, чтобы маргарину Треча было присвоено какое-нибудь другое название.

Барон не проявлял в этом разговоре ни того хладнокровия, ни того спокойного превосходства, которые стали его второй натурой с тех пор, как он приобрёл смех. Конечно, во многом это объяснялось тем, что сортовой маргарин, широко разрекламированный под названием «Пальмаро», уже начинал с неслыханной быстротой завоёвывать миллионы покупателей. Однако барон ни за что не должен был показывать, насколько важно для него название маргарина. Необходимо было возражать рассеянно, с лёгкой улыбкой. Ведь как раз для таких случаев он и купил себе смех.

Когда Треч, решив в подходящий момент воспользоваться смехом, пустил в ход, как обычно, все свои раскаты и переливы, у него появилось вдруг неясное ощущение, будто на этот раз его смеху чего-то не хватает. На его собеседника этот смех, казалось, произвёл скорее неприятное впечатление. Барон извинился и поспешно удалился в туалет. Здесь он встал перед зеркалом и воспроизвёл смех Тима, внимательно наблюдая за своим отражением.

На первый взгляд всё было по-прежнему. Но когда он вгляделся попристальней - барон специально повторил смех, не отрывая взгляда от своего лица, - итак, когда он вгляделся попристальней, он заметил, что не хватает маленьких полукругов возле уголков рта. Из-за этого смех звучал принуждённо, искусственно, словно чужой.

У Треча возникло чувство, которое он совсем было позабыл за последние годы, - чувство страха. Впервые за много лет он снова ощутил что-то вроде угрызений совести. Но не потому, что он совершил зло (он не отличал добра от зла - для этого ему не хватало какого-то органа чувств), а потому, что заметил, какую глупость он допустил.

Этот драгоценный смех, эти рулады и переливы, смех взахлёб, смех мальчишки из переулка, блестящий и твёрдый, как бриллиант, он мог бы присвоить совсем другим, куда более простым способом: не выторговывать за право выигрывать споры, а просто…

Собеседник Треча, неожиданно войдя в туалет, увидел побледневшее, искажённое страхом лицо барона. Ему оставалось только предположить, что Треч так расстроился из-за названия сортового маргарина «Пальмаро». А Тречу оставалось только предположить, что представитель египетской фирмы предположил именно это. Создалось пренеприятное положение.

Барон не решался на этот раз даже пустить в ход свой смех, потому что он больше не был в нём уверен. Поэтому, сделав вид, что его тошнит, он сказал:

- Мы обсудим этот вопрос завтра в Каире… Мне дурно. Как видно, омары с майонезом… - Однако слова его звучали не слишком правдоподобно.

На этом он покинул туалет и, выбежав из павильона, помчался огромными скачками, словно гигантский кузнечик, к отелю. Прохожие, степенно прогуливавшиеся вдоль берега по Аллее Девственниц - напудренные дамы и элегантные господа, старающиеся попасть с ними в ногу, - при виде этой фигуры восклицали, качая головами:

- Кто же это так носится по Аллее Девственниц! Какая невоспитанность!

Но Треч ничего не слышал и не видел. Он чувствовал, что смех вот-вот ускользнёт от него, и смутно догадывался, как это может произойти. Надо было спасать его, пока не поздно, вцепиться в него зубами и когтями! И он мчался вскачь по Аллее Девственниц, не обращая внимания на прохожих и уличное движение, нёсся как сумасшедший, ничего не видя перед собой, и вдруг споткнулся посреди мостовой перед отелем, услышал гудки, визг тормозов и испуганные возгласы, почувствовал словно ожог в бедре и, теряя сознание, крикнул:

- Тим Талер!

Этот неожиданный несчастный случай произошёл не так уж случайно. Страх порождает неуверенность. Неуверенность - смятение. Смятение - несчастные случаи. И ничего нет удивительного, что барон попал под машину, когда начал бояться за свой смех. Впрочем, он был гораздо крепче и выносливее, чем могло показаться с первого взгляда. Кроме того, шофёру удалось в последнюю секунду затормозить. И Треч, собственно говоря, не попал под колёса. Он потерял сознание просто оттого, что упал.

Два сыщика, примчавшиеся вслед за ним, осторожно погрузили его в санитарную машину, которая уже через пять или шесть минут прибыла на место происшествия. Они проводили барона до самой больницы, где он довольно быстро пришёл в сознание. Первые слова, произнесённые им, вызвали полное недоумение у всех находившихся в палате. Он сказал:

- Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! Затем вошёл врач, и Треч усталым голосом сказал сыщикам, что теперь он может обойтись и без них.

- В больнице человека, как нигде, охраняет уважение! - добавил он в шутку.

При этом он чуть улыбнулся, и улыбка подействовала на него успокаивающе.

Сыщики вышли из палаты, и доктор внимательно осмотрел барона. Оказалось, что тот отделался ушибами и лёгким сотрясением мозга. Доктор назначил ему диету и постельный режим на несколько дней. Кроме того, он посоветовал барону не принимать никаких посетителей.

Несмотря на это, ещё в тот же самый день к Тречу явился весьма странный посетитель. Это был маленький, плюгавенький человечек с очками в никелевой оправе на носу. У него было помятое лицо и помятый костюм. Дежурная сестра очень удивилась, что её пациент, судя по всему чрезвычайно приличный господин, водит знакомство с подобными типами.

Треч задал человечку несколько вопросов и дал некоторые указания.

- Вы видели мальчика после той истории на ипподроме?

- Нет, господин барон.

- Тише, любезнейший. Я мистер Браун.

- Так точно, господин… мистер Браун. Я хотел ещё вам сказать, что знаю мальчика по портретам в газетах.

- Это, по крайней мере, уже кое-что. И всё же вам следует ещё разок взглянуть на него, если это окажется возможным. Но, разумеется, так, чтобы он не заметил. Будем надеяться, что он вас не узнает. Нельзя сказать, чтобы эти очки в никелевой оправе сильно вас изменили.

- Так точно, господин… Браун.

- Итак, ещё раз, милейший: крайняя осторожность! Нельзя, чтобы он заметил, что за ним следит ещё кто-то, кроме наших домашних шпиков. Понятно?

- Так точно.

- Второй вопрос…

- Пожалуйста, мистер Браун.

- Это, так сказать, вопрос уже чисто личный: вы знаете сказку «Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!»?

- А как же! Мне же пришлось посмотреть её в театре, когда я два года назад следил здесь, в Гамбурге, за мальчишкой, господин Ба… раун. Ведь он тогда пошёл с этими Рикертами в кукольный театр. И представление называлось: «Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!»

- Ах, вот оно что! Это проясняет многое.

Барон на мгновение закрыл глаза. Он вновь увидел себя в такси рядом с Тимом и услышал слова шофёра: «Быстро это у вас получилось! Почти так же быстро, как в сказке „Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь! “». Потом барон увидел перед собой лицо Тима. Оно сначала дрогнуло, потом стало каменным. Волнение было скрыто под маской равнодушия. (Этот приём Треч заметил уже давно.) Теперь он знал, почему шофёр упомянул о сказке. А когда человечек в очках по его просьбе рассказал ему сказку, он понял ещё гораздо больше.

Одним из самых удивительных талантов Треча была его память на числа. Она редко ему изменяла. Она и сейчас предоставила в его распоряжение номер такси, который он тут же записал на обрывке газеты.

Эту бумажку он передал посетителю.

- Если мальчик сядет в такси с этим номером, сейчас же сообщите Мне. Спросите у дежурной сестры телефон моей палаты и запишите его на этой же бумажке. Понятно?

- Так точно, мистер Браун!

- Мой шофёр пусть ждёт с машиной у подъезда больницы. Известите его. Автомобиль пусть возьмёт напрокат. Только ни в коем случае не машину нашей фирмы. Как только мальчик берёт такси с этим номером, вы тут же даёте мне знать. Тут же! Несколько минут могут решить всё!

- Так точно.

- Теперь можете идти!

Человечек повернулся и пошёл к двери, но Треч ещё раз его окликнул:

- Похоже, что они работают в переодетом виде. Возможно, мальчишка тоже переоденется. Я предупреждаю вас об этом, чтобы не было никаких случайностей.

- Хорошо, барон… Браун.

Человечек ушёл. Треч поднялся, дотащился до двери, тихонько запер её, затем оделся и даже зашнуровал ботинки. Потом снова отпер дверь и едва успел лечь в костюме и в ботинках под одеяло, как зазвонил телефон.

В трубке раздался голос Тима Талера:

- Как вы себя чувствуете, барон?

- Отвратительно, господин Талер! - простонал Треч. - Переломы и тяжёлое сотрясение мозга. Не могу пошевельнуться!

Затаив дыхание и крепко прижав трубку к уху, он ждал, что будет дальше. Но он услышал только спокойный голос Тима:

- В таком случае я вас больше не хочу утомлять. Выздоравливайте, барон, и будьте осторожны!

- О, в этом вы можете быть совершенно уверены, господин Талер! - Треч неслышно положил трубку на рычаг.

Затем он откинулся на подушку и взглянул в окно. Две ласточки носились в воздухе, обгоняя друг друга.

«Смех, - подумал Треч, - как птица. Только эту птицу никак не поймаешь в сети». Потом он сказал вслух:

- Но и меня не поймаешь!