Игра ангела

Уже стемнело, когда мы подошли к книжной лавке. Золотистое сияние потеснило сизую ночную тень у дверей «Семпере и сыновья», где собралось около сотни человек, державших в руках горящие свечи. Одни молча плакали, другие переглядывались, не находя слов. Некоторых я узнал в лицо. Это были друзья и покупатели Семпере, люди, кому старый библиофил дарил книги, читатели, пристрастившиеся к чтению с его подачи. По мере того как скорбная новость распространялась по кварталу, армия друзей и читателей увеличивалась. Никто не мог поверить, что сеньор Семпере умер.

В магазине горели все лампы. Сквозь витрину можно было рассмотреть дона Густаво Барсело. Глава цеха букинистов обнимал молодого человека, едва державшегося на ногах. Я узнал в нем сына Семпере, только когда Исабелла, вцепившись в мою руку, втащила меня в лавку. Увидев меня, Барсело поднял голову и обреченно улыбнулся. Сын букиниста рыдал у него на груди. Он был не в состоянии подойти к нам и поздороваться. Исабелла первая приблизилась к нему и положила руку на плечо. Семперемладший повернулся, обратив к ней страдальческое лицо. Исабелла отвела его к стулу и усадила. Сын Семпере, словно тряпичная кукла, обессиленно рухнул на сиденье. Исабелла опустилась перед ним на колени и обняла. Никем я никогда так не гордился, как в тот миг Исабеллой. Она казалась уже не юной девушкой, но зрелой женщиной, более сильной и мудрой, чем все, кто находился в лавке.

Барсело подошел ко мне и протянул дрожащую руку. Я пожал ее.

– Это случилось около двух часов назад, – хрипло сказал дон Густаво. – Он остался в лавке один всего на минуту, а когда сын вернулся… Говорят, он с кемто спорил… Я не знаю. По словам доктора, сердце не выдержало.

Я проглотил комок в горле.

– Где он?

Барсело кивнул на дверь подсобного помещения. Я поблагодарил и направился в соседнюю комнату. У двери я глубоко вздохнул и сжал кулаки. Переступив порог, я увидел его. Он лежал на столе со сложенными на груди руками. Кожа у него стала белой как бумага, а черты лица казались ломкими, будто вырезанными из картона. Его глаза все еше были открыты. Я почувствовал, что задыхаюсь, словно получил чудовищной силы удар в солнечное сплетение. Ухватившись за край стола и набрав в легкие воздуха, я наклонился и опустил ему веки. Погладив его по щеке, я обвел взглядом тот мир страниц и грез, который он создал. Мне хотелось верить, что Семпере попрежнему среди нас, среди своих книг и друзей. Заслышав шаги за спиной, я повернулся. Барсело привел двух субъектов постного вида в черных костюмах, чья профессия не вызывала сомнений.

– Сеньоры из похоронной конторы, – представил их Барсело.

Оба поклонились с должной серьезностью. Один, высокий и тощий, сделал весьма приблизительные обмеры и дал какието указания спутнику. Тот кивнул и записал распоряжения в маленький блокнот.

– Предварительно, похороны состоятся завтра днем на Восточном кладбище, – сказал Барсело. – Я осмелился взять на себя все хлопоты, поскольку сын полностью деморализован, как вы могли заметить. А в таких делах чем скорее…

– Спасибо, дон Густаво.

Букинист обратил взгляд на давнего своего друга и грустно улыбнулся сквозь слезы.

– И как мы будем теперь жить без старика? – промолвил он.

– Я не знаю…

Один из служащих похоронного бюро деликатно кашлянул, давая понять, что хочет обсудить с нами коекакие вопросы.

– Если не возражаете, мы с коллегой сейчас отправимся подбирать гроб и…

– Делайте все, что необходимо, – оборвал его я.

– Есть особые пожелания по поводу погребального обряда?

Я посмотрел на него в растерянности.

– Покойный был верующим?

– Сеньор Семпере верил в книги, – сказал я.

– Понятно, – ответил он, отступая.

Я обратил взгляд на Барсело, тот пожал плечами.

– Позвольте, я спрошу сына, – добавил я.

Я вернулся в торговый зал лавки. Исабелла бросила на меня вопросительный взгляд и встала, оставив на время младшего Семпере. Она подошла ко мне, и я шепотом поделился с ней сомнениями.

– Сеньор Семпере близко дружил с приходским священником местной церкви СантаАна. Сплетничали, что высшие чины из архиепископства уже давно хотели отстранить его за строптивость и непослушание, но поскольку он очень стар, то предпочли подождать, пока он умрет, только чтобы с ним не связываться.

– Такой человек нам и нужен, – сказал я.

– Я сама с ним поговорю, – пообещала Исабелла.

Я указал на младшего Семпере:

– Как он?

Исабелла заглянула мне в глаза.

– А вы?

– Нормально, – солгал я. – Кто останется с ним этой ночью?

– Я, – ответила она без малейшего колебания.

Я кивнул и поцеловал ее в щеку, а потом возвратился в подсобное помещение. Барсело сидел подле своего старого друга. Похоронных дел мастера снимали мерки и выясняли вопрос насчет костюма и туфель, а Барсело тем временем налил две рюмки бренди и одну протянул мне. Я сел с ним рядом.

– За нашего друга Семпере, научившего нас всех читать, а возможно, и жить, – сказал Барсело.

Мы молча выпили. Мы оставались у тела, пока не вернулись служащие похоронного бюро с гробом и одеждой, в которой должны были похоронить Семпере.

– Если вы не против, мы обрядим его сами, – предложил тот, кто казался шустрее. Я не стал возражать. Прежде чем перейти в торговую часть лавки, я взял памятный ветхий экземпляр «Больших надежд», который так и не удосужился забрать, и вложил его в руки сеньора Семпере.

– В дорогу, – сказал я.

Минут через пятнадцать работники бюро вынесли гроб и поставили его на большой стол в центре магазина. Огромная толпа, собравшаяся на улице, ждала в полном молчании. Я шагнул к двери и открыл ее. Один за другим друзья фирмы «Семпере и сыновья» заходили в лавку, чтобы увидеть букиниста. Многие не могли сдержать слез. Зрелище было душераздирающим, поэтому Исабелла, взяв за руку сына Семпере, увела его в квартирку над магазином, где он прожил с отцом всю свою жизнь. Пока длилось прощание, мы с Барсело стояли в почетном карауле рядом с Семпере. Некоторые, самые близкие люди, присоединялись к нам. Бдение продолжалось всю ночь. Барсело пробыл до пяти утра. Я задержался еще, но на рассвете спустилась вниз Исабелла и велела мне отправляться домой, хотя бы для того чтобы переодеться и побриться.

Я посмотрел на бедного Семпере и улыбнулся ему. Я не мог поверить, что больше никогда не увижу его за прилавком, переступив этот порог. Я вспомнил, как впервые пришел в лавку еще малышом и букинист показался мне высоким и могучим. Несокрушимым. Самым мудрым человеком на свете.

– Идите домой, прошу вас, – прошептала Исабелла.

– Зачем?

– Пожалуйста…

Она вышла проводить меня на улицу и обняла.

– Я знаю, как он был вам дорог и как много значил для вас, – сказала она.

«Никто не знает, – подумал я. – Никто». Но не стал спорить и, поцеловав ее в щеку, отправился куда глаза глядят. Я шел по улицам, более пустынным, чем обычно, отчаянно цепляясь за мысль, что если я не остановлюсь, если буду идти дальше, то не успею осознать, что знакомый мне мир рухнул.

Толпа народу собралась у ворот кладбища в ожидании прибытия катафалка. Никто не осмеливался заговорить. Издалека доносились гул морского прибоя и приглушенное громыхание товарного поезда, катившего в город от фабричного комплекса, растянувшегося за погостом. Было холодно, и в воздухе кружила снежная крупа. Вскоре после трех дня катафалк, запряженный черными лошадьми, повернул на аллею Инкария, окаймленную кипарисами и старыми амбарами. Тело сопровождал сын Семпере с Исабеллой. Шестеро собратьев Семпере по цеху букинистов Барселоны, в том числе и дон Густаво, подняли гроб на плечи и внесли его на территорию кладбища. За ними последовали провожающие, образовав молчаливую процессию, которая двигалась по дорожкам и огибала сооружения кладбища под мрачным покровом туч, колыхавшихся, словно ртутное озеро. Краем уха я слышал разговоры, что сын букиниста за одну ночь словно постарел на пятнадцать лет. Его называли сеньором Семпере, поскольку он стал теперь хозяином магазина. А на протяжении вот уже четырех поколений эта исполненная очарования книжная лавочка на улице СантаАна не меняла названия и принадлежала комуто из сеньоров Семпере. Исабелла вела его под руку, и мне показалось, что без нее он упал бы, как марионетка с оборванными нитками.

Приходской священник церкви СантаАна, почтенный человек, ровесник покойного, ожидал у могилы – строгой мраморной плиты без украшений, казавшейся совсем незаметной. Шесть библиофилов, которые несли гроб, опустили его подле могилы. Барсело, заметив меня, поздоровался со мной кивком. Я предпочитал держаться поодаль, не знаю, из трусости или почтения. Метрах в тридцати от того места, где я стоял, виднелась могила моего отца. Как только провожающие собрались вокруг гроба, священник поднял голову и улыбнулся.

– Мы дружили с сеньором Семпере почти сорок лет, и все это время вели разговоры о Боге и, при случае, о таинстве жизни. Почти никто об этом не знает, но многоуважаемый Семпере не переступал порога церкви с тех пор, как похоронил свою супругу Диану, рядом с которой мы ныне предаем его земле, чтобы они навечно упокоились вместе. Возможно, по этой причине многие считали его атеистом, но он был человеком верующим. Он верил в дружбу, в истинную суть вещей и еще в нечто, чему он не осмеливался давать ни имени, ни формы, ибо говорил, что на то существуем мы, священники. Сеньор Семпере верил, будто все мы являемся частью целого, и когда мы покидаем сей мир, то наши воспоминания и мечты не исчезают, а становятся воспоминаниями и мечтами тех, кто приходит нам на смену. Он толком не знал, то ли мы сами сотворили Бога по собственному образу и подобию, то ли он создал нас, плохо понимая, что делает. Однако он верил, что Бог, или та сила, что наделила нас жизнью, находит выражение в каждом нашем поступке, в каждом слове и проявляется в том главном, что отличает нас от глиняных болванчиков. Сеньор Семпере верил, что Бог в малой – или большой – степени присутствует в книгах, и потому он всю жизнь стремился их постигнуть и сберечь. Он трепетно заботился о том, чтобы страницы книг, подобно нашим воспоминаниям и мечтам, не исчезли никогда. Ибо он свято верил и убедил в этом также и меня, что, пока в мире существует хоть один человек, способный прочитать эти страницы и проникнуться их смыслом, в них сохраняется частичка Бога или жизни. Я знаю, что моему другу не понравилось бы, если бы мы провожали его в последний путь молитвами и песнопениями. Я знаю, что ему было бы довольно, что друзья – все те, кто пришел сегодня проститься с ним, – всегда помнили о нем. Я уверен, что Господь, хотя старина Семпере не надеялся на это, возьмет к себе на небеса нашего дорогого друга. И я не сомневаюсь, что он останется навсегда в сердцах тех, кто пришел сегодня сюда, тех, кто в один прекрасный миг открыл для себя магию книг благодаря его вере, и всех тех, кто, не будучи знаком с ним, однажды переступил порог маленькой книжной лавки, где, как он любил говорить, только что началась история. Покойся с миром, друг Семпере, и мы, с Божьей помощью, будем чтить твою память и возносить благодарности Всевышнему за то, что имели честь знать тебя.

Глубокое молчание воцарилось на кладбище, когда священник закончил речь и отступил назад, благословив гроб и потупив взор. По знаку шефа погребальной бригады могильщики выступили вперед и на веревках медленно опустили гроб в яму. Гроб с глухим стуком встал на дно, и в толпе послышались сдавленные рыдания. Я помню, что прирос к месту, не в силах ступить ни шагу, наблюдая, как могильщики накрывают захоронение большой мраморной плитой, на которой можно было прочитать лишь одно слово «Семпере» и то, что его супруга Диана покоится тут тому уже двадцать шесть лет.

Постепенно толпа рассредоточилась. Провожавшие возвращались к воротам кладбища и там собирались небольшими группами, не зная, куда направиться, поскольку никому не хотелось уходить, покинув бедного сеньора Семпере. Исабелла и Барсело вели сына букиниста, поддерживая его с двух сторон. Я стоял неподвижно, пока все не разошлись, и только тогда отважился приблизиться к могиле Семпере. Я опустился на колени и положил руку на мрамор.

– До скорого… – прошептал я.

Я услышал шаги за спиной и понял, кто это, еще до того, как увидел его. Я выпрямился и повернулся. Педро Видаль протягивал мне руку с улыбкой, грустнее которой мне видеть не доводилось.

– Не хочешь подать мне руку? – удивился он.

Я не пошевельнулся, и секунду спустя Видаль, кивнув своим мыслям, убрал ладонь.

– Что вы тут делаете? – зло сказал я.

– Семпере был и моим другом, – отозвался Видаль.

– Неужели? И вы пришли один?

Видаль растерянно посмотрел на меня.

– Где она? – спросил я.

– Кто?

Я горько рассмеялся. Барсело, следивший за сценой издалека, поспешил к нам с обеспокоенным видом.

– Чем вы подкупили ее теперь?

Взгляд Видаля сделался жестким.

– Ты не ведаешь, что говоришь, Давид.

Я приблизился к нему вплотную, так что его дыхание коснулось моего лица.

– Где она? – потребовал я ответа.

– Я не знаю.

– Естественно, – пробормотал я, отводя глаза.

Я повернулся, намереваясь двинуться к выходу, но Видаль схватил меня за локоть и остановил.

– Давид, подожди…

Не успев осознать, что делаю, я развернулся и ударил его изо всех сил. Мой кулак врезался ему в лицо, и он стал падать навзничь. Я увидел кровь на своих пальцах и услышал звук торопливо приближавшихся шагов. Чьито руки обхватили меня и оттащили от Видаля.

– Ради Бога, Мартин… – выдохнул Барсело.

Букинист опустился на колени подле Видаля. Дон Педро тяжело дышал, изо рта у него текла кровь. Я бросился бежать оттуда, натыкаясь по пути на участников прощальной церемонии, останавливавшихся, чтобы понаблюдать за дракой. Я не смел смотреть этим людям в лицо.

Несколько дней я не выходил из дома, спал когда придется и практически ничего не ел. По ночам я сидел в галерее у камина и вслушивался в тишину, надеясь услышать шаги за дверью. Мне хотелось верить, что Кристина вернется. Узнав о смерти сеньора Семпере, она вернется ко мне хотя бы из жалости, а в тот момент я был бы счастлив и этим. Примерно через неделю после смерти букиниста, уже поняв, что Кристина не появится, я начал снова подниматься в кабинет. Я извлек из сундука рукопись патрона и стал перечитывать, наслаждаясь каждым словом и фрагментом. То, что я читал, вызывало у меня одновременно тошноту и муторное чувство удовлетворения. Вспоминая о ста тысячах франков – сумме, ошеломившей меня вначале, – я усмехался про себя и думал, что сукин сын купил меня очень дешево. Тщеславие заглушало горечь, а боль запирала на замок совесть. В припадке высокомерия я прочитал еще раз пресловутый «Lux Aeterna» Диего Марласки, своего предшественника, и предал манускрипт огню в камине. Где Марласка потерпел поражение, я добьюсь успеха. Где он заблудился, я найду выход из лабиринта.

На седьмой день я приступил к работе. Дождавшись полуночи, я уселся за письменный стол. Чистый лист бумаги был заправлен в каретку «Ундервуда», а за окнами лежал темный город. Слова и образы бурным потоком лились с кончиков пальцев, как будто ждали своего часа, затаив ярость, в темнице души. Страницы текли одна за другой на едином дыхании, не требуя ни размышлений, ни сосредоточенности. Текст складывался сам собой, минимальных усилий стоило только ввести мозг в состояние оцепенения и отравить все чувства и разум. Я думать забыл о патроне, его требованиях и вознаграждении. Впервые в жизни я писал только для себя. Я писал, чтобы разжечь мировой пожар и сгореть самому в его пламени. Я работал ночи напролет, пока не падал от усталости. Я барабанил по клавишам машинки, покуда не сбивал в кровь пальцы и горячечное марево не застилало глаза.

Однажды январским утром, давно потеряв счет времени, я услышал стук в дверь. Я лежал в постели, созерцая старую детскую фотографию Кристины, где она идет за руку с незнакомцем по причалу, вдающемуся в море света. Мне казалось, будто эта карточка – единственное, что у меня осталось хорошего, и она же служила ключом ко всем загадкам. Я не обращал внимания на стук в дверь, но потом услышал ее голос и понял, что сдаваться она не собирается.

– Открывайте немедленно. Я знаю, что вы там. И я не уйду, пока вы не откроете, или я разобью эту дверь.

Когда я открыл, Исабелла отпрянула и в ужасе уставилась на меня.

– Это я, Исабелла.

Исабелла ужом проскользнула мимо меня и ринулась прямиком в галерею открывать все окна. Потом она отправилась в ванную комнату и пустила воду, чтобы наполнить ванну. Схватив за руку, она потащила меня мыться. Усадив на бортик, девушка заглянула мне в глаза, приподняв веки пальцами и недовольно качая головой. Ни слова не говоря, она принялась расстегивать на мне рубашку.

– Исабелла, у меня нет настроения.

– Что это за порезы? Откуда они?

– Всего лишь пара царапин.

– Я хочу, чтобы вас осмотрел врач.

– Нет.

– Не смейте спорить со мной, – сурово сказала девушка. – Сейчас вы ляжете в ванну, намылитесь и хорошенько вымоетесь, а потом побреетесь. У вас есть выбор: вы сделаете это самостоятельно или с моей помощью. Не думайте, что я постесняюсь.

Я улыбнулся:

– Уверен, что нет.

– Делайте, что сказано. А я пока схожу за врачом.

Я собирался возразить, но она вскинула руку, заставив замолчать.

– Ни слова. Если воображаете, что вы единственный, кому плохо, то ошибаетесь. Вам, может, и все равно, если вы издохнете как собака. Но по крайней мере имейте мужество вспомнить, что другим это небезразлично, хотя, честно говоря, не понимаю почему.

– Исабелла…

– В воду. И сделайте любезность, снимите брюки и нижнее белье.

– Я умею мыться.

– Глядя на вас, не скажешь.

Исабелла побежала за врачом, а я тем временем, подчинившись ее приказу, принял крещение холодной водой и мылом. Я не брился со дня похорон Семпере, и мое отражение в зеркале выглядело дико. Глаза налились кровью, а цвет кожи стал мертвеннобледным. Переодевшись в чистое, я решил скоротать ожидание в галерее. Исабелла вернулась минут через двадцать в компании эскулапа, которого я будто бы встречал пару раз в нашем квартале.

– Вот пациент. Не обращайте внимания на то, что он вам скажет, поскольку он спесивый обманщик, – объявила Исабелла.

Доктор мельком взглянул на меня, пытаясь на глазок определить степень моей враждебности.

– Принимайтесь за дело, доктор, – щедро предложил я. – Считайте, что меня нет.

Доктор приступил к деликатной процедуре осмотра: измерил давление, послушал легкие и сердце, проверил зрачки, заглянул в рот, задал ряд вопросов таинственного назначения, многозначительно косился, иными словами, проделал все ритуальные действия, составляющие основу медицинской науки. Обследуя раны, нанесенные бритвой Ирене Сабино, он поднял брови и строго посмотрел на меня.

– А это что?

– Долго объяснять, доктор.

– Вы сами это сделали?

Я покачал головой.

– Я выпишу мазь, но, боюсь, шрамы все равно останутся.

– Наверное, так и было задумано.

Доктор продолжал осмотр. Я покорно вытерпел все, глядя на Исабеллу, с тревогой наблюдавшую за доктором с порога. Я понял, как отчаянно мне ее не хватало и как я ценил ее дружбу.

– Напугали, нечего сказать, – с упреком пробормотала она.

Доктор взглянул на мои руки и нахмурился, увидев, что подушечки пальцев стерты почти до мяса. Он тщательно забинтовал мне пальцы, один за другим, бурча чтото себе под нос.

– Сколько времени вы уже не ели?

Я пожал плечами. Доктор переглянулся с Исабеллой.

– Причин для беспокойства нет, но я хотел бы, чтобы вы не позднее завтрашнего дня пришли ко мне в клинику.

– Увы, это невозможно, доктор, – заявил я.

– Он придет, – пообещала Исабелла.

– Кроме того, я рекомендую горячее питание. Начинайте с бульона, а потом можно перейти к более существенным блюдам. Побольше пейте, но ни капли кофе и возбуждающих средств. Но главное – отдых. Не помешает прогулка на свежем воздухе на солнце, но не переутомляться. У вас классическая картина истощения и обезвоживания, анемия в начальной стадии.

Исабелла вздохнула.

– Ерунда, – подал голос я.

Доктор с сомнением на меня посмотрел и встал.

– Встретимся завтра у меня в кабинете в четыре дня. Тут у меня нет ни инструментов, ни условий для более тщательного обследования.

Он закрыл саквояж и попрощался со мной вежливым поклоном. Исабелла проводила его к выходу, и я слышал, как они шептались несколько минут на лестничной площадке. Я снова оделся и, как примерный пациент, стал ждать, сидя на кровати. Затем хлопнула дверь и раздались шаги доктора, спускавшегося вниз. Я понял, что Исабелла стоит в прихожей и тянет время, прежде чем войти в спальню. Когда она наконец появилась, я встретил ее улыбкой.

– Я приготовлю вам поесть.

– Я не голоден.

– А меня это не волнует. Вы поедите, а потом мы отправимся дышать свежим воздухом. И точка.

Исабелла сварила бульон, куда я, совершив над собой насилие, покрошил сухарей, и проглотил это блюдо с приятной миной, хотя меня чуть не стошнило. Я опустошил тарелку и продемонстрировал ее Исабелле, которая стояла рядом, пока я ел, и бдительно следила за мной, как сержант за рядовым. Далее она отвела меня в спальню и разыскала в шкафу пальто. Затем она нацепила на меня перчатки и шарф и потащила к двери. Мы вынырнули из портала. На улице гулял холодный ветер, но на небе пылало закатное солнце, позолотившее мостовые. Исабелла взяла меня под руку, и мы размеренным шагом двинулись вперед.

– Как жених и невеста, – заметил я.

– Очень остроумно.

Мы прогулялись до парка Сьюдадела и углубились в сад, окружавший павильон. У бассейна с большим фонтаном мы сели на лавку.

– Спасибо, – пробормотал я.

Исабелла не ответила.

– Я не спросил, как твои дела, – сменил я тему.

– Ничего нового.

– Все же как ты?

Исабелла пожала плечами.

– Мои родители на седьмом небе с тех пор, как я вернулась. Они утверждают, что вы благотворно на меня повлияли. Если бы они знали… И правда, мы стали лучше ладить. Тем более что я мало их вижу. Почти все время я провожу в книжной лавке.

– А Семпере? Как он пережил смерть отца?

– Тяжело.

– Кстати, о нем, как у тебя с ним?

– Он хороший человек, – проронила девушка.

Исабелла выдержала долгую паузу и потупилась.

– Он сделал мне предложение, – сказала она. – Пару дней назад, в «Четырех котах».

Я взглянул на ее лицо, повернутое ко мне в профиль, спокойное и уже утратившее выражение девичьей невинности, столь привлекавшее меня в ней; возможно, оно лишь чудилось мне.

– И что же? – спросил я наконец.

– Я ответила, что подумаю.

– А ты собираешься?

Исабелла не отрываясь смотрела на фонтан.

– Он сказал, что хочет создать семью, иметь детей… Что мы будем жить в квартире над книжной лавкой и в дальнейшем поправим все дела, несмотря на долги, оставленные сеньором Семпере.

– Однако ты еще очень молода…

Склонив голову, она посмотрела мне в глаза.

– Ты его любишь?

– Хотела бы я знать. Наверное, да, хотя не так сильно, как, по его мнению, он любит меня.

– Иногда в критических обстоятельствах легко перепутать сострадание с любовью, – заметил я.

– Не беспокойтесь за меня.

– Я только прошу тебя об одном: не торопись.

Мы переглянулись, окутанные, как коконом, аурой соучастия и понимания. В такие мгновения слова становятся лишними. Я обнял ее.

– Друзья?

– Пока смерть нас не разлучит.

На обратном пути мы зашли купить хлеба и молока в продуктовый магазин на улице Комерсио. Исабелла заявила, что попросит отца прислать мне заказ с самыми тонкими яствами и в моих интересах съесть их до последней крошки.

– Как идут дела в книжной лавке? – спросил я.

– Продажи снизились катастрофически. Мне кажется, что людям тяжело туда приходить, поскольку каждая мелочь напоминает о бедном сеньоре Семпере. И, по правде говоря, учитывая состояние счетов, картина вырисовывается мрачная.

– А в каком состоянии счета?

– Хуже не придумаешь. Те несколько недель, что работаю в лавке, я занималась сведением баланса и убедилась, что сеньор Семпере, царствие ему небесное, был никудышным коммерсантом. Он дарил книги тем, у кого не хватало денег заплатить за них, или одалживал таким людям, а они не возвращали ничего. Он покупал собрания, заведомо зная, что не сможет их продать, только потому, что владельцы грозились сжечь книги или выбросить. Он содержал на благотворительных началах кучу посредственных стихоплетов, у кого нет ни кола ни двора. И все в таком же духе.

– Кредиторы наседают?

– Являются в среднем по двое за день, не считая писем и банковских уведомлений. Радует только то, что у нас нет недостатка в предложениях.

– О покупке?

– Пара торговцев свининой из Вика[54]очень заинтересованы в сделке. Им нравится место.

– А что говорит младший Семпере?

– Что скорее свиньи полетят. Реализм не является его сильной стороной. Он утверждает, что мы прорвемся, он в это верит.

– А ты нет?

– Я верю в цифры. И когда я начинаю их складывать, у меня получается, что через два месяца витрина книжного магазина заполнится белой свиной колбасой и чорисо.

– Мы непременно найдем выход.

Исабелла улыбнулась:

– Я ждала от вас этих слов. И, кстати, о неоплаченных счетах, ради Бога, скажите, что больше не работаете для патрона.

Я развел руками и сказал:

– Я снова свободен как ветер.

Она поднялась вместе со мной по лестнице. Собираясь уже попрощаться, я увидел, что она замялась.

– В чем дело? – спросил я.

– Я не хотела вам говорить, но… лучше вы узнаете от меня, чем от других. Это насчет сеньора Семпере.

Мы вошли в дом и устроились в галерее у камина. Исабелла подбросила пару поленьев, чтобы оживить огонь. Пепел «Lux Aeterna», сочинения Марласки, все еще лежал в камине, и бывшая моя помощница наградила меня взглядом, который я мог бы вставить в рамку.

– Что ты хотела мне рассказать о Семпере?

– Мне стало это известно от дона Анаклето, одного из соседей. Дон Анаклето рассказывает, что видел, как вечером, в день своей смерти, сеньор Семпере спорил с кемто в лавке. Дон Анаклето возвращался домой, и, по его утверждению, голоса были слышны даже на улице.

– С кем спорил Семпере?

– С женщиной. Уже немолодой. Дон Анаклето ее вроде бы никогда в магазине прежде не видел, хотя ее лицо показалось ему смутно знакомым. Правда, на слова дона Анаклето нельзя полагаться, поскольку ему больше нравятся наречия, чем прекрасный пол.

– А он расслышал, о чем они спорили?

– Ему показалось, что речь шла о вас.

– Обо мне?

Исабелла кивнула.

– Сын Семпере вышел ненадолго, чтобы передать заказ на улице Кануда. Он отсутствовал всего минут десятьпятнадцать. Вернувшись, он нашел отца лежащим на полу за прилавком. Сеньор Семпере еще дышал, но руки у него уже похолодели. Когда пришел врач, было поздно…

На меня словно рухнул мир.

– Мне не следовало вам говорить… – прошептала Исабелла.

– Нет, ты правильно поступила. А больше о той женщине дон Анаклето ничего не сказал?

– Только то, что они спорили. Ему показалось, что изза книги. Книги, которую она хотела купить, а сеньор Семпере отказывался продавать.

– А при чем тут я? Не понимаю.

– Потому что это была ваша книга. «Шаги с неба». Единственный экземпляр, сохранившийся у сеньора Семпере в личном собрании. Он не предназначался на продажу…

Мною овладела страшная уверенность.

– И книги?.. – начал я.

– Больше там нет. Она пропала, – закончила Исабелла. – Я проверила учетный журнал, так как сеньор Семпере имел привычку записывать названия проданных книг с ценой и датой продажи, и ваша книга там не указана.

– Его сын знает?

– Нет. Кроме вас, я никому об этом не рассказывала. Я все еще пытаюсь понять, что произошло в тот день в лавке. И почему. Я подумала, что вы скорее всего догадаетесь…

– Эта женщина пыталась силой отнять книгу, и во время борьбы у сеньора Семпере случился сердечный приступ. Вот что там произошло, – сказал я. – И все изза моей паршивой книги.

У меня внутри все перевернулось.

– Есть еще коечто, – проронила Исабелла.

– Что?

– Много позже я встретила дона Анаклето на лестнице, и он признался, что будто бы припомнил ту женщину. В тот день, глядя на нее, он сразу не сообразил, но ему кажется, что он видел ее раньше, много лет назад, в театре.

– В театре?

Исабелла кивнула.

Я долго не мог вымолвить ни слова. Исабелла встревоженно следила за мной.

– Теперь я не смогу спокойно оставить вас одного. Не надо было вам говорить.

– Нет, все правильно. Я в порядке. Правда.

Исабелла помотала головой.

– Сегодня ночью я останусь с вами.

– А твоя репутация?

– Опасности подвергается скорее ваша. Я на минутку отлучусь к родителям в магазин, чтобы позвонить в книжную лавку и предупредить.

– Не стоит, Исабелла.

– Не стоило бы, если бы вы признали факт, что мы живем в двадцатом веке, и установили телефон в этом мавзолее. Я вернусь через четверть часа. Не надо спорить.

Пока Исабелла отсутствовала, уверенность, что смерть дорогого и незаменимого друга, сеньора Семпере, лежит на моей совести, стала проникать в глубину сознания. Я вспомнил, что старый библиофил всегда говорил, что у книг есть душа – душа тех, кто их написал, кто их читал и мечтал над ними. И я понял, что до последнего вздоха он защищал меня и пожертвовал собой, чтобы спасти кипу исписанной бумаги, хранившей частицу моей чернильной души. Исабелла, когда она вернулась, сгибаясь под тяжестью сумки с продуктами из магазина родителей, поняла все с первого взгляда.

– Вы знаете ту женщину, – сказала она. – Женщину, убившую сеньора Семпере…

– Помоему, да. Ирене Сабино.

– Это не особа со старых фотографий, которые мы нашли в дальней комнате? Актриса?

Я кивнул.

– Но зачем ей понадобилась ваша книга?

– Этого я не знаю.

Позднее, поужинав деликатесами из бакалеи «Кан Хисперт», мы уселись в большое кресло у камина. Оно было достаточно просторным для двоих. Исабелла положила мне голову на плечо, и мы завороженно смотрели на игру пламени.

– Както ночью мне приснилось, что у меня есть сын, – сказала девушка. – Мне снилось, что он зовет меня, а я не слышу его и не могу подойти к нему, потому что заперта в какомто месте, где очень холодно и невозможно пошевелиться. Он зовет меня, а я не в состоянии откликнуться.

– Это всего лишь сон, – сказал я.

– Он казался очень реальным.

– Пожалуй, ты могла бы написать об этом рассказ, – предложил я.

Исабелла покачала головой.

– Я долго думала и пришла к выводу, что предпочитаю жить настоящей жизнью, а не писать о ней. Не поймите меня превратно.

– Мудрое решение.

– А вы? Вы сами собираетесь жить?

– Боюсь, я уже свое прожил.

– А как же та женщина? Кристина?

Я глубоко вздохнул.

– Кристина ушла. Вернулась к мужу. Тоже мудрое решение.

Исабелла отодвинулась и посмотрела на меня, нахмурившись.

– Что? – спросил я.

– Мне кажется, вы ошибаетесь.

– В чем?

– Недавно к нам заходил дон Густаво Барсело, и в разговоре речь зашла о вас. Он упомянул, что встречался с мужем Кристины, неким…

– Педро Видалем.

– Точно. И муж признался, что Кристина ушла к вам, он ее больше не видел и ничего не слышал о ней месяц или около того. На самом деле я удивилась, не застав ее здесь, с вами, но не посмела спрашивать…

– Ты уверена, что Барсело имел в виду именно это?

Исабелла подтвердила.

– Что я теперь не так сказала?

– Ничего.

– Наверное, вы чтото скрываете от меня…

– Кристины тут нет. Ее нет с того дня, когда умер сеньор Семпере.

– Где же она тогда?

– Понятия не имею.

Малопомалу разговор иссяк, и мы сидели молча, уютно свернувшись в кресле у камина. Под утро Исабелла заснула. Я обнял ее одной рукой и смежил веки, анализируя все, что она сообщила, и пытаясь уловить в этом какойто смысл. Занялся рассвет. Когда первые его лучи осветили окна галереи, я открыл глаза и обнаружил, что Исабелла проснулась и смотрит на меня.

– С добрым утром, – сказал я.

– Я размышляла, – начала она.

– И что?

– Я думаю принять предложение сына сеньора Семпере.

– Ты уверена?

– Нет, – засмеялась она.

– А что скажут родители?

– Полагаю, они расстроятся, но какнибудь обойдется. Они предпочли бы выдать меня за преуспевающего торговца морсильей[55]и прочими колбасными изделиями, а не книгами, но им придется смириться.

– Могло быть хуже, – подбодрил ее я.

Исабелла кивнула.

– Да. Дело могло закончиться писателем.

Мы долго смотрели друг на друга. Потом Исабелла поднялась с кресла. Надев пальто, она стала застегивать пуговицы, повернувшись ко мне спиной.

– Мне надо идти, – глухо сказала она.

– Спасибо, что составила мне компанию, – поблагодарил я.

– Не упустите ее, – сказала Исабелла. – Найдите, где бы она ни находилась, и скажите, что любите ее, даже если это будет ложью. Нам, девушкам, нравится слышать такие вещи.

И в этот момент она повернулась и, нагнувшись, коснулась губами моих губ. Потом с силой сжала мою руку и ушла, не попрощавшись.

До конца недели я исходил Барселону вдоль и поперек в поисках людей, видевших Кристину в истекшем месяце. Я посетил места, где мы с ней бывали вместе, и прошел по следам (впрочем, напрасно) Видаля, заглядывая в его излюбленные кафе, рестораны и шикарные магазины. Всем, кто попадался мне на пути, я показывал фотографии из альбома, оставленного Кристиной у меня дома, и спрашивал, не появлялась ли она в последнее время. В некоторых местах я сталкивался с теми, кто узнавал ее и вспоминал, что видел както в обществе Видаля. Коекто даже припоминал ее имя. Но никто не видел Кристину уже несколько недель. На четвертый день поисков я начал подозревать, что Кристина вышла из дома с башней в то утро, когда я отправился покупать билеты на поезд, и просто испарилась с лица земли.

Потом я вспомнил, что семья Видаль имела в своем распоряжении забронированный на постоянной основе номер в гостинице «Испания» на улице СантПау за театром «Лисео». Он предназначался для членов семьи, кому после оперы не хотелось или было неудобно возвращаться на Педральбес поздно ночью. Я доподлинно знал, что сам Видаль и его отец, во всяком случае, в былые годы, использовали этот номер, чтобы приятно провести время с сеньоритами и сеньорами, чье присутствие в официальной резиденции на Педральбес могло дать пищу нежелательным слухам, независимо от социального статуса дамы. Видаль много раз гостеприимно предлагал мне эту комнату (я тогда еще жил в пансионе доньи Кармен), если вдруг, как он выражался, мне взбредет в голову фантазия раздеть даму в интерьере, не внушающем ужас. Я сомневался, что Кристина сочла бы подобное место подходящим убежищем, если она вообще знала о его существовании, но я исчерпал список возможных вариантов, и ничего другого мне в голову не приходилo. День клонился к вечеру, когда я пришел в гостиницу «Испания» и попросил позвать управляющего, дав понять, что являюсь другом сеньора Видаля. Я показал фотографию Кристины. Управляющий, от чрезмерной деликатности походивший на мороженую рыбу, вежливо мне улыбнулся и сказал, что «другие» служащие сеньора Видаля уже приходили наводить справки об этой особе несколько недель назад, и он им ответил то же, что и мне. Он никогда не видел эту сеньору в гостинице. Я поблагодарил его за подернутую ледком любезность и направился к выходу, совершенно упав духом.

Минуя стеклянную дверь в ресторан, краем глаза я заметил показавшийся знакомым профиль. Патрон сидел за столиком, единственный посетитель в ресторане, и смаковал нечто, больше всего напоминавшее кусочек сахара для кофе. Я собирался пуститься наутек, как вдруг он повернулся и, широко улыбаясь, приветственно помахал мне рукой. Проклиная свое невезение, я ответил на приветствие. Знаками патрон радушно приглашал меня присоединить к нему. Я неохотно приблизился к двери и вошел в ресторан.

– Какая приятная неожиданность встретить вас здесь, любезный друг. А я как раз думал о вас, – сказал Корелли.

Я без воодушевления пожал ему руку.

– Мне казалось, вас нет в городе, – проронил я.

– Я вернулся раньше, чем ожидалось. Могу я угостить вас чемнибудь?

Я отказался. Он указал мне на стул за своим столиком, и я послушно сел. Патрон, верный своему стилю, был одет в черную шерстяную тройку с красным шелковым галстуком. По обыкновению, он выглядел безупречно, и все же в его костюме недоставало какойто существенной детали, хотя мне с ходу не удалось определить природу несоответствия. Только через несколько мгновений я сообразил, в чем дело. На лацкане пиджака отсутствовала брошь с изображением ангела. Корелли, проследив направление моего взгляда, вздохнул.

– К великому сожалению, я ее потерял, и не знаю где, – пожаловался он.

– Надеюсь, брошь была не слишком дорогой.

– Я дорожил ею из чисто сентиментальных побуждений. Однако давайте поговорим о важных вещах. Как вы поживаете, друг мой? Мне очень недоставало бесед с вами, несмотря на наши спорадические разногласия. Знаете, очень трудно найти достойного собеседника.

– Вы мне льстите, сеньор Корелли.

– Ни в коем случае.

Наступило непродолжительное молчание, сопровождавшееся лишь бездонным взглядом его темных глаз. Я подумал, что мне больше нравится, когда он пускается в свои обычные рассуждения. Когда он умолкал, его внешность неуловимо менялась, и атмосфера вокруг будто сгущалась.

– Вы остановились в этой гостинице? – спросил я, только чтобы нарушить это тягостное молчание.

– Нет, я попрежнему живу в доме у парка Гуэль. У меня была назначена здесь встреча сегодня вечером, но, похоже, мой друг опаздывает. Безответственность некоторых людей удручает.

– Мне представляется, сеньор Корелли, что не многие осмелятся заставить вас долго себя ждать.

Патрон посмотрел мне в глаза.

– Не многие. Более того, единственный человек, о ком я мог бы такое сказать, это вы.

Патрон взял кусок сахара и бросил его в чашку. За первым куском последовали второй и третий. Он пригубил кофе и высыпал в напиток еще четыре куска. Взяв пятый, он поднес его ко рту.

– Обожаю сахар, – пояснил он.

– Вижу.

– Вы не заводите речь о нашем проекте, любезный Мартин, – сказал он напрямик. – Есть проблемы?

Я сглотнул и произнес:

– Работа почти закончена.

Лицо патрона просияло улыбкой, которую я предпочел бы не видеть.

– Вот это действительно превосходная новость. Когда я смогу получить рукопись?

– Через пару недель. Остались коекакие мелочи, больше технического характера. Отредактировать, отшлифовать.

– Мы уже можем назначить дату?

– Если хотите…

– Как насчет пятницы двадцать третьего числа сего месяца? Что скажете о приглашении на ужин, чтобы отпраздновать успешное завершение работы?

До пятницы, двадцать третьего января, оставалось ровно две недели.

– Хорошо, – согласился я.

– Тогда договорились.

Он поднял чашечку переслащенного кофе, словно провозглашая тост, и осушил ее одним глотком.

– А вы? – небрежно спросил он. – Что вас привело сюда?

– Искал одного человека.

– Я с ним знаком?

– Нет.

– И вы его нашли?

– Нет.

Патрон неторопливо кивнул, оценив мою неразговорчивость.

– У меня впечатление, будто я задерживаю вас против воли, друг мой.

– Я немного устал, и только.

– В таком случае не буду больше отнимать у вас время. Я порой забываю, что хотя сам наслаждаюсь вашим обществом, вы, возможно, не в восторге от моего.

Я заученно улыбнулся и, воспользовавшись моментом, встал. Я видел свое отражение в его зрачках – бледная кукла, затянутая в темный омут.

– Поберегите себя, Мартин. Пожалуйста.

– Непременно.

Поклонившись на прощание, я направился к выходу. Удаляясь, я слышал, как захрустел на его зубах очередной кусок сахара.

По пути к бульвару Рамбла я заметил, что маркизы «Лисео» ярко освещены и длинная вереница машин под присмотром целого полка шоферов в униформах выстроилась вдоль тротуара. Судя по афишам, давали «Cosi fan tutte», [56]и мне стало интересно, решился ли Видаль покинуть замок, чтобы явиться на свидание с прекрасным. Я провел смотр шоферам, собравшимся в кружок посреди улицы, и вскоре заметил Пепа. Я подозвал его жестами.

– Что вы тут делаете, сеньор Мартин?

– Где?

– Сеньор в театре, смотрит спектакль.

– Я не о доне Педро. Кристина. Сеньора Видаль? Где она?

Бедняга Пеп сглотнул.

– Я не знаю. Никто не знает.

Он объяснил, что Видаль ищет Кристину уже несколько недель, а его отец, патриарх клана, также поднял на ноги прикормленных полицейских из департамента, чтобы они установили ее местонахождение.

– Сначала сеньор думал, что она с вами…

– Она не звонила, не присылала писем или телеграмм?

– Нет, сеньор Мартин. Клянусь. Мы все очень волнуемся, а сеньор… По правде говоря, сколько я его знаю, я не видел сеньора таким… Сегодня он вышел в первый раз с тех пор, как ушла сеньорита, то есть сеньора…

– Не помнишь, Кристина хоть чтонибудь говорила перед тем, как уехать с виллы «Гелиос»?

– Пожалуй… – начал Пеп, понизив голос до шепота. – Я слышал, как она ссорилась с сеньором. И она очень грустила. Много времени проводила в одиночестве. Писала письма и относила их на почту, которая находится на бульваре Королевы Элисенды.

– Ты ни разу с ней не разговаривал с глазу на глаз?

– Однажды, незадолго до ее ухода, сеньор велел мне отвезти ее к врачу.

– Она болела?

– Не могла спать. Доктор выписал ей капли лауданума.

– Она ничего не сказала по дороге?

Пеп передернул плечами.

– Спрашивала о вас. Не слышал ли я новостей, не видал ли вас.

– И все?

– Она выглядела очень печальной и расплакалась. Когда я спросил, что случилось, она призналась, что очень скучает по отцу, сеньору Мануэлю…

И тогда меня осенило, и я обругал себя за то, что не сообразил раньше. Пеп удивленно на меня посмотрел и спросил, чему я улыбаюсь.

– Вы знаете, где она? – полюбопытствовал он.

– Кажется, да, – пробормотал я.

Мне послышался голос, выкликавший Пепа через дорогу, и в фойе «Лисео» возникла тень знакомых очертаний. Видаль не высидел даже до конца первого акта. Пеп тотчас оглянулся, отвечая на зов хозяина, и, прежде чем он посоветовал мне исчезнуть, я уже растворился в ночи.

Даже издалека эта картина явно не сулила ничего хорошего: кончик папиросы тлел в ночной синеве, темные фигуры подпирали стену, сливаясь с ее черной поверхностью, и дыхание клубами пара вырывалось изо рта трех субъектов, стороживших портал дома с башней. Инспектор Виктор Грандес и его верные псы, агенты Маркос и Кастело, составляли почетный встречающий эскорт. О том, что произошло, догадаться было нетрудно. Не вызывало сомнений, что тело Алисии Марласки уже обнаружили на дне бассейна в ее доме в Саррии и мои котировки в черном списке взлетели до небес. Едва заметив полицейских, я замер, растворившись в уличной тени. Стоя метрах в пятидесяти от них, я выждал пару мгновений, желая удостовериться, что они меня еще не увидели. В тусклом свете фонаря, висевшего над входом, я хорошо различал профиль Грандеса. Я медленно отступил, прячась под покровтемноты, заливавшей улицы, и юркнул в первый же переулок, затерявшись в путаном лабиринте пассажей и арок квартала Рибера.

Через десять минут я стоял у дверей Французского вокзала. Билетные кассы уже закрылись, однако вдоль перронов под высоким куполом из стекла и металла стояло несколько составов. Взглянув на табло, я убедился, что сбылись мои наихудшие опасения: по расписанию до завтра поездов не было. Я не мог вернуться домой, рискуя столкнуться с Грандесом и компанией. Интуиция мне подсказывала, что теперь меня возьмут в комиссариате на полный пансион, и даже вмешательство и связи адвоката Валеры не помогут извлечь меня оттуда так же легко, как в прошлый раз.

Я решил переночевать в ближайшей гостинице, находившейся напротив здания Биржи на пласа Паласио. По легенде, там прозябали живые трупы заядлых игроков на бирже, с кем жадность и скверное знание арифметики сыграли злую шутку. Я выбрал эту берлогу, полагая, что самому черту не придет в голову меня там искать. Я зарегистрировался под именем Антонио Миранда и заплатил вперед. Портье, внешне напоминал моллюска, вросшего, как в раковину, в каморку, служившую регистрационной конторкой, бельевой и сувенирной лавкой. Он снабдил меня ключом и куском мыла марки «Сидвоитель», распространявшего сильный запах щелока и, помоему, побывавшего в употреблении. Портье также сообщил, что, если я желаю провести время в женском обществе, он пришлет ко мне служанку по прозвищу Косуля, как только та вернется домой с мифического собрания.

– Она вас возродит, – заверил он.

Я отказался, сославшись на начинающийся прострел, и, пожелав портье доброй ночи, устремился к лестнице. Интерьером и размерами комната походила на саркофаг. Одного взгляда хватило, чтобы я проникся решимостью спать одетым поверх матраца, вместо того чтобы лечь в постель и побрататься с водившейся в простынях живностью. Я укрылся протертым до дыр одеялом, обнаруженным в шкафу (оно воняло всего лишь нафталином), и погасил свет, пытаясь представить, что нахожусь в номерелюкс, какой вполне по карману человеку с сотней тысяч франков на банковском счету. Я почти не сомкнул глаз.

Я покинул гостиницу утром и поспешил на вокзал. Купив билет первого класса, я надеялся отоспаться после бессонной ночи, проведенной в этом клоповнике. До отхода поезда оставалось двадцать минут, и я, воспользовавшись случаем, направился к длинному ряду телефонных кабинок. Я назвал девушке на коммутаторе номер телефона соседей Рикардо Сальвадора, который он мне дал.

– Будьте любезны, попросите Эмилио.

– Я слушаю.

– Меня зовут Давид Мартин. Я друг сеньора Рикардо Сальвадора. Он сказал, что я могу связаться с ним по этому номеру в случае необходимости.

– Так… Вы можете подождать минутку? Мы его позовем.

Я взглянул на вокзальные часы.

– Да. Жду. Спасибо.

Прошло минуты три, прежде чем я услышал звук приближавшихся шагов и голос Рикардо Сальвадора, подействовавший на меня успокаивающе.

– Мартин? У вас все хорошо?

– Да.

– Слава Богу. Я прочитал в газете о Роуресе и очень за вас беспокоился. Где вы?

– Сеньор Сальвадор, у меня довольно мало времени. Я вынужден отлучиться из города.

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

– Да. Выслушайте меня. Алисия Марласка мертва.

– Вдова? Мертва?

Последовало продолжительное молчание. Мне показалось, будто Сальвадор всхлипнул, и я обругал себя, что обрушил на него новость так внезапно.

– Вы еще слушаете?

– Да…

– Я звоню, чтобы предостеречь вас. Будьте осторожны. Ирене Сабино жива и преследует меня. С ней ктото еще. Наверное, Хако.

– Хако Корбера?

– Я не уверен, что это был он. Думаю, они поняли, что я напал на их след, и пытаются заставить замолчать всех, с кем я разговаривал. Полагаю, вы были правы…

– Но зачем Хако возвращаться теперь? – задал вопрос Сальвадор. – В этом нет никакого смысла.

– Не знаю. Мне пора ехать. Я только хотел вас предупредить.

– За меня не волнуйтесь. Если сукин сын наведается ко мне, я буду готов к встрече. Я жду ее уже двадцать пять лет.

Начальник станции свистком подал сигнал к отправлению.

– Не доверяйте никому. Слышите? Я свяжусь с вами, как только вернусь в город.

– Спасибо, что позвонили, Мартин. Поберегите себя.

Поезд уже заскользил вдоль перрона, когда я скрылся в купе и рухнул на сиденье. Я позволил себе расслабиться, ощущая приятный поток теплого воздуха из обогревателя и мягкое потряхивание вагона. Оставив за спиной город, мы ехали через окружавший его лес фабрик и труб, убегая изпод пылающего багрянцем покрова, нависавшего над ним. Постепенно пустыри с ангарами и брошенными в тупиках поездами растворились в бесконечной панораме полей и холмов. Их вершины увенчивали особняки и сторожевые башни, а склоны оживляли извилистые речки и рощи. Грузовые фургоны и деревушки проглядывали сквозь слои тумана. Поезд ветром пролетал мимо маленьких станций, а колокольни и небольшие фермы представали далекими миражами.

Незаметно я заснул в пути, а когда проснулся, ландшафт полностью преобразился. Теперь нас окружали обрывистые лощины и каменистые утесы, выступавшие среди озер и потоков. Поезд огибал густые леса, покрывавшие горные склоны, которым, казалось, нет конца. Скоро клубок горных кряжей и тоннелей, пробитых в скалах, размотался до конца и вывел в большую долину с бескрайними равнинами, где по снегу носились табуны диких лошадей, а вдали виднелись маленькие поселения, состоявшие из нескольких каменных домов. С другой стороны вздымались вершины Пиренеев, и закат окрашивал янтарем заснеженные склоны. Впереди показался холм, по склонам которого беспорядочно лепились дома и прочие сооружения. Проводник заглянул в купе и улыбнулся мне.

– Следующая остановка Пуигсерда, – объявил он.

Поезд остановился, выпустив мощную струю пара, которым тотчас заволокло перрон. Я вышел на платформу, и меня окутало этим белым туманом, источавшим запах электричества. Вскоре я услышал, как начальник станции ударил в колокол, и поезд снова тронулся. Пока мелькали катившиеся по рельсам вагоны состава, постепенно, подобно миражу стали вырисовываться очертания станции. Я стоял один на перроне. Легкая завеса мелких снежинок плавно опускалась с неба. Я подошел к конторе начальника станции и постучал в окошко. Заметив меня, он открыл дверь и смерил равнодушным взглядом.

– Вы не могли бы сказать, как найти место, которое называется «Вилла СанАнтонио»?

Начальник станции изогнул бровь.

– Санаторий?

– Наверное.

Выражение лица у станционного смотрителя сделалось задумчивым, как у человека, который прикидывает, как понятнее объяснить дорогу приезжему. Перебрав весь арсенал гримас и жестов, он выдал мне следующее описание маршрута:

– Вам нужно пройти насквозь деревню, миновать церковную площадь и дойти до озера. По другому берегу тянется широкая улица, окруженная домами, и она упирается в аллею Риголиса. Там, на углу, стоит большое трехэтажное здание с садом. Это и есть санаторий.

– А вы не знаете, где здесь можно снять комнату?

– По пути вы пройдете мимо гостиницы «Лаго».[57]Скажете, что от Себаса.

– Спасибо.

– Счастливо…

Я прошел по пустынным и заснеженным деревенским проселкам, высматривая колокольню церкви. По дoроге я встретил нескольких местных жителей, которые здоровались со мной кивком и разглядывали исподтишка. На церковной площади парни, разгружавшие телегу с углем, указали мне дорогу к озеру. Через пару минут я ступил на улицу, огибавшую большой водоем, замерзший и припорошенный снегом. Величественного вида особняки с узкими башнями окружали озеро. Аллея, вдоль которой росли деревья и стояли скамейки, напоминая кемто расставленные вехи, лентой обвивала большое ледяное зеркало с затертыми во льду у кромки гребными лодками. Я подошел к берегу и остановился полюбоваться на застывший водоем, простиравшийся у моих ног. Ледяной пласт достигал, наверное, пяди в толщину и местами поблескивал, точно мутное стекло, под которым угадывалось течение темных вод, струившихся под затвердевшей поверхностью.

Гостиница «Лаго» представляла собой двухэтажное строение на самом берегу озера, выкрашенное в темнокрасный цвет. Прежде чем продолжить путь, я задержался, чтобы забронировать комнату на две ночи, оплатив их заранее. Портье сообщил, что гостиница стоит практически пустая, поэтому я могу выбрать себе любой номер.

– Из сто первого с утра открывается живописный вид на озеро… – предложил он. – Но если вам больше нравится северная сторона, у меня есть…

– На ваш выбор, – перебил я. Великолепный вечерний пейзаж в тот момент не произвел на меня ни малейшего впечатления.

– Тогда сто первый. Летом его занимают исключительно молодожены.

Он протянул мне ключи от так называемого номера для новобрачных и сообщил, в какое время в ресторане подают ужин. Я сказал, что вернусь позже, и спросил, далеко ли до «Виллы СанАнтонио». У портье стало в точности такое же лицо, как и у начальника станции, когда тот объяснял мне дорогу. Он вежливо улыбнулся и покачал головой.

– Близко, всего в десяти минутах ходьбы. Если вы пройдете по дорожке, которая начинается в конце улицы, в глубине вы увидите санаторий. Не заблудитесь.

Спустя десять минут я стоял у ворот большого сада, усыпанного сухими листьями, скованными снегом. Поодаль, точно цитадель, высился санаторий «Вилла СанАнтонио», окруженный ореолом золотистого света, изливавшегося из окон. Я пересек сад, чувствуя, что сердце неистово колотится в груди, и, несмотря на колючий холод, у меня вспотели ладони. Я поднялся по ступеням, ведущим к парадному входу. Полы в просторном холле были вымощены чернобелыми плитами на манер шахматной доски. В конце зала располагалась лестница, по которой молодая женщина в форменной одежде медсестры вела под руку трясущегося человека. Старик буквально зависал в воздухе между двумя следующими ступенями, словно жил лишь единым духом.

– Добрый день, – раздался голос справа от меня.

У женщины были черные глаза и строгий взгляд, резкие черты лица без тени обаяния и суровый вид человека, привыкшего ожидать лишь самого худшего. Лет ей было, наверное, около пятидесяти. Несмотря на такую же одежду, как у молоденькой медсестры, сопровождавшей старика, она держалась как особа, обладающая властью и влиянием.

– Добрый день. Я ищу одну даму. Ее имя – Кристина Сагниер. У меня есть основания предполагать, что она гостит здесь…

Женщина уставилась на меня не мигая.

– Здесь нет гостей, кабальеро. Это не гостиница и не частная резиденция.

– Извините. Я только что приехал и проделал долгий путь, чтобы найти эту даму…

– Не извиняйтесь, – сказала медсестра. – Могу я спросить, вы родственник или близкий друг?

– Меня зовут Давид Мартин. Кристина Сагниер здесь? Пожалуйста…

Выражение лица медсестры смягчилось. Вслед за тем появилось подобие любезной улыбки, и она кивнула.

– Будьте добры, сеньор Мартин, следуйте за мной, я провожу вас в кабинет доктора Санхуана.

– Как себя чувствует сеньорита Сагниер? Я могу увидеть ее?

Новая улыбка тронула ее губы, едва уловимая и невозмутимая.

– Сюда, прошу вас.

В прямоугольном помещении со стенами, выкрашенными голубой краской, окна отсутствовали. Его освещали две лампы под потолком, испускавшие мертвенный свет. Обстановка ограничивалась тремя предметами: голым столом и парой стульев. Пахло дезинфекцией, и было холодно. Медсестра называла комнату кабинетом, однако, просидев в одиночестве и ожидании десять минут на стуле, я пришел к твердому убеждению, что она может служить только камерой. Даже сквозь закрытую дверь доносились голоса и вопли, эхом отдававшиеся от стен. Я уже стал сбиваться со счета, сколько времени провел в этом бункере, когда наконец распахнулась дверь и вошел мужчина, облаченный в белый халат, с улыбкой, холодной, как воздух в комнате. Ему можно было дать от тридцати до сорока лет. Вероятно, это и был доктор Санхуан. Он обогнул стол и занял второй стул. Положив руки на стол, он несколько мгновений рассматривал меня с чуть заметным любопытством и лишь потом соизволил разомкнуть губы.

– Я догадываюсь, что вы только с дороги и устали, однако мне хотелось бы знать, почему не приехал сеньор Педро Видаль, – вымолвил он наконец.

– Он не смог.

Доктор пристально смотрел на меня и ждал. У него был ледяной взгляд и повадки человека, который не слушает, а вслушивается.

– Я могу увидеть ее?

– Вы никого не можете увидеть, пока не скажете правду и не объясните, что вам здесь нужно.

Я перевел дух и покорился. Я проехал сто пятьдесят километров не для того, чтобы лгать.

– Мое имя Мартин, Давид Мартин. Я друг Кристины Сагниер.

– Мы называем ее сеньорой Видаль.

– Мне безразлично, как вы ее называете. Я хочу увидеть ее. Немедленно.

Доктор вздохнул.

– Вы писатель?

Я нетерпеливо вскочил.

– Да что это за место такое? Почему, в конце концов, я не могу ее увидеть?

– Сядьте. Пожалуйста. Прошу вас.

Доктор указал на стул и подождал, пока я снова усядусь.

– Могу я поинтересоваться, когда вы в последний раз виделись или разговаривали с ней?

– Больше месяца назад, – ответил я. – А в чем дело?

– Вы можете назвать когото, кто видел ее или беседовал с ней после вас?

– Нет. Не знаю. Что тут происходит?

Доктор прикрыл правой рукой рот, тщательно взвешивая свои слова.

– Сеньор Мартин, боюсь, у меня плохие новости.

Я почувствовал, как внутри у меня все сжимается.

– Что с ней?

Доктор молча смотрел на меня, и впервые мне почудилась в его взгляде тень сомнения.

– Я не знаю, – ответил он.

Мы миновали короткий коридор с металлическими дверями по бокам. Доктор Санхуан шел впереди с большой связкой ключей в руках. Мне чудилось, что изза дверей нам вслед раздавались голоса и бормотание, тонувшее в смешках и рыданиях. Комната находилась в конце коридора. Доктор отпер дверь и замер на пороге, бесстрастно глядя на меня.

– Пятнадцать минут, – сказал он.

Я вошел в комнату и услышал, как доктор закрывает дверь за моей спиной. Моему взору открылось помещение с высокими потолками и белыми стенами, отражавшимися в сверкающих плитах пола. Сбоку стояла кровать с металлическим каркасом, окутанная тюлевым пологом. На кровати никого не было. Из большого окна разворачивался вид на заснеженный сад, деревья и панораму озера за ними. Я заметил ее, только сделав несколько шагов вперед.

Кристина сидела в кресле у окна, одетая в белую ночную рубашку, с волосами, заплетенными в косу. Я присел у кресла и заглянул ей в лицо. Ее глаза, казалось, остекленели. Она даже не моргнула, когда я встал рядом с ней на колени. Я накрыл ее руку своей, но она не шелохнулась. И только тогда я обратил внимание на бинты, покрывавшие ее руки от запястий до локтей, и веревки, которыми она была привязана к креслу. Я погладил Кристину по щеке, стерев медленно катившуюся слезу.

– Кристина, – пробормотал я.

Ее взгляд попрежнему был устремлен в пустоту, и она не осознавала моего присутствия. Я подвинул к окну стул и сел перед ней.

– Я Давид, – прошептал я.

Четверть часа мы просидели молча. Я держал ее за руку, ее взор блуждал гдето в пространстве, и мои слова оставались без ответа. Потом я услышал, как вновь открывается дверь, и ктото потряс меня за плечо. Это вернулся доктор Санхуан. Я покорно позволил вывести себя в коридор. Доктор запер дверь и проводил меня обратно в холодный кабинет. Я беспомощно упал на стул и посмотрел на доктора, не в силах вымолвить ни слова.

– Хотите ненадолго остаться один? – спросил он.

Я кивнул. Доктор удалился, прикрыв за собой дверь. Я взглянул на свою руку. Она дрожала, и я сжал пальцы в кулак. Я больше не чувствовал зябкого холода этой комнаты, не слышал криков, проникавших сквозь стены. Я только понимал, что мне не хватает воздуха и мне необходимо выбраться из этого места.

Доктор Санхуан нашел меня в ресторане гостиницы «Лаго». Я сидел у камина над нетронутой тарелкой. В зале больше никого не было, кроме девушки, обходившей пустые столы и тряпочкой натиравшей до блеска приборы, расставленные на скатертях. За окнами сгустились сумерки, и неторопливо падал снег, похожий на голубую стеклянную пыль. Доктор приблизился к моему столику и улыбнулся.

– Так и думал, что встречу вас здесь, – сказал он. – Все приезжие в итоге останавливаются в этой гостинице. И я тоже провел тут первую ночь, когда приехал десять лет назад. Какой номер вам дали?

– С видом на озеро. Вроде бы номер для новобрачных.

– Это сомнительно. Так всем говорят.

За пределами цитадели санатория и без белого халата доктор Санхуан выглядел более непринужденным и приветливым.

– Без униформы я вас с трудом узнал, – осмелился высказаться я.

– Медицина сродни армии. Какой монах без сутаны, – отозвался он. – Как вы себя чувствуете?

– Неплохо. Бывало и хуже.

– Да уж. Я огорчился, когда не застал вас, вернувшись за вами в кабинет.

– Мне нужно было выйти на воздух.

– Понимаю. Но я надеялся, что вы окажетесь менее впечатлительным.

– Почему?

– Потому что вы нужны мне. Вернее, вы нужны Кристине.

Я проглотил комок в горле.

– Наверное, вы сочли меня трусом, – заметил я.

Доктор отрицательно покачал головой.

– Как долго она находится в таком состоянии?

– Несколько недель. Фактически с тех пор, как появилась здесь. С течением времени ей становится хуже.

– Кристина осознает, где она?

Доктор пожал плечами:

– Трудно сказать.

– Что с ней произошло?

Доктор Санхуан вздохнул.

– Четыре недели назад ее нашли неподалеку отсюда, на деревенском кладбище. Кристина лежала на могиле отца. Она замерзала и бредила. Кристину доставили в санаторий потому, что один из жандармов вспомнил ее. Он познакомился с ней в прошлом году, когда она жила тут несколько месяцев, ухаживая за отцом. Очень многие в поселке ее знали. Мы поместили ее к себе и обследовали в течение пары дней. Она страдала обезвоживанием и, возможно, не спала много дней. Порой к ней возвращалось сознание. Когда это происходило, она говорила о вас. Она утверждала, что вам угрожает серьезная опасность. Она заставила меня поклясться, что я никому не стану сообщать о ней, ни мужу, ни единой живой душе, пока она сама не сможет дать о себе знать.

– И все же почему вы не поставили в известность Видаля о том, что с ней и где она?

– Я бы так и поступил, но… Вам это покажется абсурдным.

– Что именно?

– У меня возникло ощущение, что она пытается скрыться, и я подумал, что мой долг помочь ей.

– Скрыться от кого?

– Точно не знаю, – сказал он со значением.

– На что вы намекаете, доктор?

– Я всего лишь врач. Некоторые вещи находятся за пределами моего понимания.

– Какие вещи?

– Кристина считает, что нечто или некто вселился в нее и стремится ее уничтожить.

– Кто?

– Мне известно только, что, по ее мнению, это связано с вами, а также то, что нечто или некто внушает ей ужас. Вот почему я думаю, что никто больше не в состоянии ей помочь. И поэтому я не известил Видаля, как следовало бы. Я не сомневался, чт