Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава lix
Возмездие Снова перемены в величественном доме на длинной, скучной улице, гдепротекли детство и одинокая юность Флоренс. Дом остается по-прежнемувеличественным, не боится ветра и непогоды, крыша не протекает, ставни нерасшатаны, стены не обрушились. Но тем не менее дом стал развалиной, и крысыубегают из него. Мистер Таулинсон и прочие слуги сначала относятся недоверчиво ктуманным слухам. Кухарка говорит: " Слава богу, кредит нашего хозяина неочень-то легко подорвать"; а мистер Таулинсон не удивился бы, если бы емусказали, что Английскому банку грозит крах или драгоценности, хранящиеся вТауэре, будут проданы. Но затем является " Газета" * и с нею мистер Перч; мистер Перч привел с собою миссис Перч, чтобы потолковать об этом в кухне ипровести приятный вечерок. Когда больше уже не остается никаких сомнений, мистер Таулинсонбеспокоится главным образом о том, чтобы банкротство было солидным - неменьше ста тысяч фунтов! Мистер Перч сомневается, хватит ли ста тысяч фунтовна покрытие долгов. Женщины во главе с миссис Перч и кухаркой несколько разповторяют: " Сто ты-сяч фун-тов! " с величайшим удовлетворением, как будтопроизносить эти слова - то же, что держать в руках деньги; а горничная, которая неравнодушна к мистеру Таулинсону, хотела бы иметь хоть сотую частьэтой суммы, чтобы поднести ее своему избраннику. Мистер Таулинсон, памятуя остарой обиде, высказывает предположение, что иностранец вряд ли знал бы, чтоему делать с такими деньгами, разве что потратил бы их на свои бакенбарды; такой ядовитый сарказм заставляет горничную расплакаться и уйти. Но отсутствует она недолго, ибо кухарка, которая слывет особойчрезвычайно добросердечной, говорит, что как бы там ни было, но теперь онидолжны поддерживать друг друга, потому что, быть может, им придется скорорасстаться. В этом доме (говорит кухарка) они пережили похороны, свадьбу ипобег, и пусть никто не скажет про них, будто в такое время, как теперь, онине могут жить в ладу. Миссис Перч очень растрогана этой умилительной речью иво всеуслышание называет кухарку ангелом. Мистер Таулинсон отвечает кухарке: он отнюдь не желает препятствовать этим добрым чувствам, которые можеттолько приветствовать. Затем он идет разыскивать горничную и, вернувшись подруку с этой молодой леди, объявляет собравшимся в кухне, что об иностранцахон говорил в шутку, и что он вместе с Энн решили отныне делить радость иневзгоды и открыть на Оксфордском рынке зеленную лавку, где будутпродаваться также лечебные травы и пиявки, для какового начинания он проситблагосклонной поддержки присутствующих. Это заявление встречено радостнымивозгласами, и миссис Перч, прозревая грядущее, торжественно шепчет на ухокухарке: " Девочки! " Здесь, в подвальном этаже, всякое бедствие в доме неизменносопровождается пиршеством. Поэтому кухарка готовит на скорую руку одно-двагорячих блюда к ужину, а мистер Таулинсон заправляет салат из омаров, посвящая его все тому же священному гостеприимству. Даже миссис Пипчин, взволнованная происшествием, звонит в колокольчик и отдает распоряжение накухню, чтобы ей разогрели к ужину оставшийся от обеда кусочек сладкого мясаи подали на подносе вместе со стаканчиком горячего хереса, так как онаневажно себя чувствует. Речь заходит и о мистере Домби, но о нем говорят очень мало. Рассуждаютпреимущественно о том, давно ли ему было известно, что это должно случиться.Кухарка говорит с проницательным видом: " О, боже мой, конечно, давно! Можетепоклясться, что давно". А когда обращаются к мистеру Перчу, тот подтверждаетее предположение. Кто-то задает вопрос, каково же будет теперь мистеру Домбии удастся ли ему как-нибудь выпутаться. Мистер Таулинсон этого не думает изамечает, что можно найти пристанище в одной из лучших богаделен дляблагородных. " Ах! Там, знаете ли, у него будет свой собственный садик, -жалобно говорит кухарка, - и весной он может выращивать сладкий горошек". -" Совершенно верно, - говорит мистер Таулинсон, - и вступит в членыкакого-нибудь братства". - " Все мы братья", - говорит миссис Перч, оторвавшись от стакана. " За исключением сестер", - говорит мистер Перч." Таково падение великих людей! " -замечает кухарка. " Гордыня всегда приводитк падению. Всегда так было и будет", - добавляет горничная. Удивительно, какими добродетельными почитают они самих себя, когдаделают эти замечания; и какое христианское единодушие они выказывают, безропотно перенося обрушившийся удар. Такое превосходное расположение духанарушается только один раз по вине особы, занимающей весьма низкоеположение, - молоденькой судомойки в черных чулках, которая долго сидит, разинув рот, и вдруг изрекает: " А что, если не заплатят жалованья? " Намгновение все лишаются дара речи; кухарка первая приходит в себя, поворачивается к молодой женщине и выражает пожелание узнать, какосмеливается та оскорблять такими бесчестными подозрениями семью, чей хлебона ест, и неужели она думает, что человек, у которого осталась хоть крупицасовести, может лишить бедных слуг их жалкого жалования? " Если у вас такиерелигиозные убеждения, Мэри Даус, - с жаром говорит кухарка, - я, право, незнаю, до чего вы дойдете! " И мистер Таулинсон этого не знает, и никто этого не знает. Амолоденькая судомойка, которая как будто и сама хорошенько этого не знает, окутана смущением, словно покрывалом. Спустя несколько дней начинают появляться какие-то чужие люди иназначать друг другу свидания в столовой, словно они живут в этом доме.Особого внимания заслуживает джентльмен с иудейско-арабским обликом и оченьмассивной цепочкой от часов, который посвистывает в гостиной и, поджидаядругого джентльмена, всегда носящего в кармане перо и чернильницу, спрашивает мистера Таулинсона (непринужденно именуя его " приятелем"), незнает ли он случайно, сколько уплачено было за эти малиновые с золотомзанавески. С каждым днем все чаще появляются эти гости, и все чащеназначаются деловые свидания в гостиной, и чудится, будто у каждогоджентльмена имеются в кармане перо и чернила и каждому представляется случайвоспользоваться ими. Наконец распространяется слух, будто аукцион уженазначен; появляются еще какие-то люди, с пером и чернильницей в кармане, командующие отрядом рабочих в кепи, которые немедленно принимаются сниматьковры, двигают мебель и оставляют в холле и на лестнице бесчисленные следыбашмаков. Компания в подвальном этаже заседает в полном составе и устраиваетнастоящие пиры, так как делать ей нечего. Наконец всех слуг призывают вкомнату миссис Пипчин, и прекрасная перуанка обращается к ним с такимисловами: - Ваш хозяин находится в затруднительном положении, - резко говоритмиссис Пипчин. - Полагаю, вам это известно? Мистер Таулинсон, выступая от лица всех, признает, что этообстоятельство им известно. - И я не сомневаюсь, все вы уже подыскиваете себе местечко, - говоритмиссис Пипчин, качая головой. Пронзительный голос восклицает в заднем ряду: - Не больше, чем вы! - Вы так думаете, бесстыдница? - говорит разгневанная Пипчин, глядяогненным взором поверх голов в передних рядах. - Да, миссис Пипчин, я так думаю, - отвечает кухарка, выступая вперед.- Ну, а дальше что? - А дальше то, что вы можете убираться, куда угодно, - говорит миссисПипчин. - Чем скорее, тем лучше! И я надеюсь, что больше никогда не увижувашей физиономии. С этими словами доблестная Пипчин достает холщовый мешок, отсчитываетее жалование по сегодняшний день, а также за месяц вперед и крепко сжимает вруке деньги, пока расписка в получении не написана по всем правилам, послечего неохотно разжимает руку. Эту операцию миссис Пипчин проделывает скаждым из слуг, пока не расплачивается со всеми. - А теперь кто хочет уйти, пусть уходит, - говорит миссис Пипчин, - акто хочет остаться, пусть останется еще на недельку на прежних условиях иисполняет свои обязанности. Но эта дрянь, кухарка, - говорит, воспламенившись, миссис Пипчин, - пусть убирается немедленно. - Она непременно так и сделает! - говорит кухарка. - Желаю вам всегохорошего, миссис Пипчин, и искренне сожалею о том, что не могу назвать вашвид привлекательным. - Убирайтесь вон! - говорит миссис Пипчин, топая ногой. Кухарка выплывает из комнаты благодушно и с достоинством, что приводитв крайнее раздражение миссис Пипчин, и вскоре к ней присоединяются внизуостальные члены конфедерации. Мистер Таулинсон полагает, что прежде всего надлежит немножко закусить, а за этой закуской ему хотелось бы сделать одно предложение, которое онсчитает весьма уместным при создавшихся обстоятельствах. Когда угощениеподано, за него принимаются с большой охотой, и мистер Таулинсон, излагаясвое предложение, говорит, что кухарка уходит, а если мы не будем верны другдругу, то и нам никто не будет верен. Мы ведь долго жили в этом доме ивсегда старались сохранять дружеские отношения. (Тут кухарка с волнениемвосклицает: " Слушайте, слушайте! ", а миссис Перч, которая снова здесьприсутствует и сыта по горло, проливает слезы.) И в настоящее время онсчитает, что надлежит поступить так: уходит один - уходят все! Горничнаяглубоко растрогана этими благородными словами и горячо поддерживаетпредложение. Кухарка одобряет такое решение, но выражает надежду, что этоделается не в угоду ей, а из чувства долга. Мистер Таулинсон подтверждает -да, из чувства долга; и теперь, раз уж его принудили высказать свое мнение, он говорит напрямик, что почитает не совсем приличным оставаться в доме, гдепредстоит продажа с торгов и всякое такое. Горничная не сомневается в этом ив подтверждение своих слов рассказывает, как сегодня утром незнакомыйчеловек в кепи хотел поцеловать ее на лестнице. Тут мистер Таулинсонсрывается со стула с намерением отыскать и " прихлопнуть" обидчика, но дамыудерживают его и умоляют успокоиться и рассудить, что гораздо легче иблагоразумнее будет немедленно покинуть дом, где происходят такиенепристойные вещи. Миссис Перч, осветив вопрос с другой стороны, утверждаетдаже, что деликатность по отношению к мистеру Домби, сидящему взаперти всвоих комнатах, настоятельно требует отбыть немедленно. " Что должен онпочувствовать, - говорит эта добрая женщина, - если вдруг встретиткого-нибудь из бедных слуг, которых он обманул: мы-то ведь считали егоужасно богатым! " Кухарка столь поражена этим высоконравственнымсоображением, что миссис Перч считает нужным подкрепить его многочисленнымиблагочестивыми аксиомами, как оригинальными, так и позаимствованными.Становится совершенно ясно, что уйти должны все. Сундуки уложены, кэбынаняты, и вечером того же дня никого из членов этой компании уже нет в доме. Дом стоит на длинной скучной улице и не боится непогоды; но он сталразвалиной, и крысы убегают из него. Люди в кепи продолжают передвигать мебель, а джентльмены с перьями ичернильницами составляют опись имущества, присаживаются на такие предметыобстановки, на которых никогда не полагалось сидеть, раскладывают бутербродыс сыром, принесенные из трактира, на таких предметах, которые никогда дляэтого не предназначались, и как будто испытывают удовольствие, заставляядрагоценные веши служить странным целям. Мебель расставлена в хаотическомбеспорядке. Матрацы и постельное белье появляются в столовой; стеклянная ифарфоровая посуда проникает в оранжерею; парадный обеденный сервиз разложенна длинном диване в большой гостиной; металлические прутья, прикреплявшиековры на лестнице, связаны в пучки и декорируют мраморные камины. И, наконец, с балкона вывешивается коврик с приклеенным к нему печатнымобъявлением, и такие же украшения висят по обе стороны парадной двери. Затем в течение целого дня по улице тянется вереница старомодныхдвуколок и карет - и толпы оборванных вампиров, евреев и христиан, наводняютдом, постукивают пальцами по зеркалам, берут нестройные аккорды на рояле, проводят мокрым указательным пальцем по картинам, дышат на лезвия лучшихстоловых ножей, бьют грязными кулаками по подушкам кресел и диванов, тормошат пуховики, открывают и закрывают все ящики, взвешивают на ладонисеребряные ложки и вилки, разглядывают каждую ниточку драпировок и белья ихулят все. В доме нет ни одного недоступного для них уголка. Небритыесубъекты, пожелтевшие от нюхательного табака, рассматривают кухонную плиту сне меньшим любопытством, чем стенные шкафы в мансарде. Здоровенные парни впотертых шляпах выглядывают из окон спальни и перебрасываются шутками сприятелями на улице. Спокойные, расчетливые люди удаляются с каталогами вгостиные и огрызками карандаша делают пометки на полях. Два маклера атакуютдаже пожарную лестницу и с крыши дома обозревают окрестности. Суета и шум непрекращаются несколько дней. Отличная модная мебель и прочие предметыдомашнего обихода выставлены для осмотра. Затем в самой роскошной гостиной выстраиваются столы, и на великолепныхстолах испанского красного дерева, крытых французским лаком, посредибесконечного пространства столов с изогнутыми ножками водружается пюпитраукционера. И толпы оборванных вампиров, евреев и христиан, незнакомцев, небритых и пожелтевших от нюхательного табака, и здоровенных парней впотертых шляпах собираются вокруг, усаживаются на что попало, вплоть докаминных полок, и начинают набавлять цену. В течение целого дня в комнатахжарко, шумно и пыльно, а над этой пылью, жарой и шумом не прекращают работыголова, плечи, голос и молоточек аукционера. Люди в кепи устали и раздраженывозней с вещами, а вещи - сколько их ни выносят - все прибывают и прибывают.Иногда слышатся шутка и общий хохот. Так продолжается с утра до вечера напротяжении четырех дней. Отличная модная мебель и прочие предметы домашнегообихода продаются с молотка. Затем снова подъезжают старомодные двуколки и кареты, а вместе с нимипоявляются рессорные фургоны и подводы и армия носильщиков с веревками. Сутра до вечера люди в кепи возятся с отвертками и блоками, гурьбойспускаются с лестницы, шатаясь под тяжестью ноши, грузят целые горыиспанского красного дерева, лучшего розового дерева и зеркальных стекол вдвуколки, кареты, фургоны и подводы. Все перевозочные средства налицо - открытого фургона до тачки. Кроватка бедного Поля уезжает на тележке, запряженной ослом. Чуть ли не целую неделю вывозят отличную модную мебель ипрочие предметы домашнего обихода. Наконец все вывезено. Ничего не осталось в доме, кроме разбросанныхлистов каталога, клочков соломы и сена и целой батареи оловянных кружек запарадной дверью. Люди в ковровых кепи складывают свои отвертки и клещи вмешки, взваливают мешки на спину и уходят. Один из джентльменов, вооруженныхпером и чернильницей, осматривает весь дом, в последний раз оказывая емувнимание, наклеивает на окна билетики, возвещающие о сдаче внаем прекрасногоособняка, и закрывает ставни. Наконец и он уходит. Не остается никого изнепрошеных гостей. Дом стал развалиной, и крысы убегают из него. Апартаменты миссис Пипчин, а также те запертые на ключ комнаты в нижнемэтаже, где спущены жалюзи, избегли опустошения. Пока длилась эта процедура, миссис Пипчин, суровая и неприступная, оставалась у себя в комнате, повременам появлялась на аукционе, чтобы узнать, сколько дают за вещи, а одинраз - чтобы предложить цену за намеченное ею кресло. Миссис Пипчинпредложила наивысшую цену за это кресло, и она восседает на своейсобственности, когда миссис Чик приходит навестить ее. - Как себя чувствует мой брат, миссис Пипчин? - спрашивает миссис Чик. - Об этом мне известно не больше, чем черту, - говорит миссис Пипчин. -Он ни разу не снизошел до разговора со мной. Еду и питье приносят в комнату, смежную с его помещением, а он выходит и уносит кушанья к себе, когда никоготам нет. Какой толк меня расспрашивать?! Я о нем знаю не больше, чем человекв жарких странах, который обжег себе рот холодной кашей с изюмом. - Боже мой! - кротко восклицает миссис Чик. - Когда же этому конец? Миссис Пипчин, если мой брат не сделает усилия, что же с ним будет? Правоже, я полагала, что теперь он знает, каковы бывают последствия, если человекне делает усилия! Теперь-то он не должен совершить этой роковой ошибки. - Какой вздор! - говорит миссис Пипчин, потирая нос. - По моему мнению, слишком много шуму поднимают из-за этого. Вовсе это не такой замечательныйслучай! Людям и раньше случалось попадать в беду и поневоле расставаться сосвоей мебелью. Мне это, во всяком случае, выпало на долю! - Мой брат, - глубокомысленно продолжает миссис Чик, - такойудивительный... такой странный человек. Это самый удивительный человек извсех, кого я знаю. Ну, кто поверит, что, узнав о замужестве и отъезде изАнглии этой бессердечной дочери - сейчас мне утешительно вспомнить о том, что я всегда замечала что-то странное в этом ребенке, но к моим словамникогда не прислушиваются, - кто поверит, говорю я, что он вдруг обрушилсяна меня! Судя по моему тону, - заявил он, - есть основания предполагать, будто она поселилась у меня!! Ах, боже мой! И кто поверит, что, когда ясказала ему: " Поль, быть может, я очень глупа, и несомненно это так и есть, но я не могу понять, каким образом ваши дела пришли в такое расстройство? " -он буквально набросился на меня и запретил навещать его до тех пор, пока онсам меня не позовет. Ах, боже мой! - Да! - говорит миссис Пипчин. - Жаль, что ему не приходилось иметьдело с копями. Они бы испытали его терпение. - И чем же это все кончится? - продолжает миссис Чик, никакого вниманияне обращая на замечание миссис Пипчин. - Вот что хотелось бы мне знать! Чтонамерен делать мой брат? Он должен что-то сделать. Не имеет никакого смысласидеть взаперти у себя в комнате. Дело-то к нему не придет. Да. Он долженсам пойти. В таком случае, почему же он не идет? Полагаю, он знает, кудаидти, раз он всю жизнь был дельцом. Прекрасно. В таком случае, почему же непойти туда? Миссис Чик, выковав эту цепь неопровержимых доводов, на минуткуумолкает, чтобы полюбоваться ею. - К тому же, - рассудительно продолжает эта благоразумная леди, -слыхивал ли кто-нибудь о таком упрямстве, об этом сидении взаперти, когдапроисходят все эти ужасные и неприятные события? Можно подумать, что емунекуда уйти. Конечно, он мог бы переехать к нам. Полагаю, ему известно, чтоу нас он может чувствовать себя как дома? Мистер Чик совсем удручен этим, ия сама сказала брату: " Поль, неужели вы думаете, что теперь, когда ваши делапришли в расстройство, вы не будете чувствовать себя как дома, живя у нас, усвоих близких родственников? Неужели вы думаете, будто мы похожи на всехдругих светских людей? " Нет, он не трогается с места, не выходит отсюда.Боже мой, дом могут сдать внаем! Что он будет делать тогда? Ведь он уже несможет остаться здесь. Если бы он попытался остаться, началось бы дело обизъятии собственности и об этом Доу * и так далее, и тогда он должен был бывыехать. А в таком случае, почему не выехать сейчас? И вот я опятьвозвращаюсь к тому, что сказала, и задаю вопрос: чем же это все кончится?! - Я знаю, чем это кончится, поскольку дело касается меня, - отвечаетмиссис Пипчин, - и с меня этого хватит. Я намерена отсюда улетучиться! - Что, миссис Пипчин? - переспрашивает миссис Чик. - Улетучиться, - резко повторяет миссис Пипчин. - Ну что ж, я не могу упрекать вас, миссис Пипчин, - откровенно говоритмиссис Чик. - А мне все равно, можете вы или не можете, - отвечает язвительнаяПипчин. - Как бы там ни было, а я ухожу. Я не могу здесь оставаться. Я бычерез неделю умерла. Вчера я должна была сама поджарить себе свиную котлету, а я к этому не привыкла. Мое здоровье пострадает. Кроме того, у меня былипрекрасные связи в Брайтоне, когда я оттуда уехала: одни только родныемаленькой Пэнки платили мне восемьдесят фунтов в год. Таких связей я не могутерять. Я написала племяннице, и она уже ждет меня. - Вы говорили с моим братом? - спрашивает миссис Чик. - О да, вам легко спрашивать, говорила ли я с ним! - отвечает миссисПипчин. - Как с ним поговорить? Вчера я ему крикнула, что я здесь больше ненужна и хотела бы послать за миссис Ричардс. Он что-то проворчал в знаксогласия, и я послала за ней. Проворчал! Будь он мистером Пипчином, воттогда бы у него были основания ворчать! Да! Это выводит меня из терпения. Затем эта образцовая женщина, выкачавшая столько силы духа идобродетелей из глубин Перуанских копей, поднимается с приобретенного еюкресла, чтобы проводить миссис Чик до двери. До последней минуты сетуя наудивительный нрав своего брата, миссис Чик потихоньку уходит, занятаямыслями о своей собственной проницательности и о своем ясном уме. В сумерках мистер Тудль, покончив со служебными обязанностями, являетсяс Полли и сундуком и, звонко поцеловав Полли, оставляет ее и сундук в холлеопустевшего дома; заброшенный вид этого дома сильно понижаетжизнерадостность мистера Тудля. - Вот что я тебе скажу, Полли, дорогая моя, - говорит мистер Тудль, -теперь я служу машинистом, зарабатываю хорошо и ни за что не отпустил бытебя скучать здесь, если бы не помнил прежних милостей. Но прежних милостей, Полли, нельзя забывать. К тому же твое лицо - лучшее лекарство для тех, ктопопал в беду. Дай же мне поцеловать его еще разок, дорогая моя. Знаю, чтотебе больше всего хочется сделать доброе дело, и мне самому кажется, чтоостаться здесь будет делом и хорошим и справедливым. Спокойной ночи, Полли! Тем временем миссис Пипчин маячит тенью в черных бомбазиновых юбках, черной шляпе и шали, укладывает свое имущество, ставит свое кресло (бывшеелюбимое кресло мистера Домби, пошедшее за бесценок) поближе к парадной дверии ждет фургона, который отправляется сегодня вечером в Брайтон по частномуделу и должен заехать за ней по частному договору и отвезти ее домой. Вскоре фургон подъезжает. В него вносят и размещают в нем имуществомиссис Пипчин, затем вносят кресло миссис Пипчин, которое ставят в удобныйуголок и обкладывают сеном, ибо эта любезная женщина намерена сидеть в немво время путешествия. Наконец в него вносят миссис Пипчин, и она мрачноопускается в кресло. В жестких серых глазах загораются змеиные огоньки, словно она уже смакует гренок с маслом, горячие отбивные котлеты, перспективу мучить и усмирять маленьких детей и есть поедом бедную Бери, равно как и прочие радости жизни в замке Людоедки. И миссис Пипчин почтиулыбается, когда фургон трогается в путь; она разглаживает на коленях черныебомбазиновые юбки и поудобнее усаживается в кресле. Дом стал такой развалиной, что все крысы разбежались, и не осталось ниодной. Но Полли, одинокая в покинутом доме, ибо ее одиночества не можетрассеять присутствие бывшего хозяина дома, скрывающегося в запертыхкомнатах, недолго остается одна. Она занимается шитьем в комнате экономки, стараясь забыть о том, какой это заброшенный дом и какова его история. Вдруграздается стук в парадную дверь - такой громкий, каким только может бытьстук, раздающийся в пустом доме. Отперев дверь, она идет обратно по гулкомухоллу в сопровождения особы в черной шляпе. Это мисс Токс, и глаза у миссТокс красные. - О Полли! - говорит мисс Токс. - Когда я пришла к вам позаниматься сдетьми, мне передали вашу записку. И я пошла сюда, как только немножкоуспокоилась. Здесь нет никого, кроме вас? - Ни души, - говорит Полли. - Вы его видели? - шепчет мисс Токс. - Господь с вами! - отвечает Полли. - Его давно уже никто не видел. Мнесказали, что он никогда не выходит из своей комнаты. - А не говорили, что он болен? - спрашивает мисс Токс. - Нет, сударыня, об этом я ничего не слыхала, - отвечает Полли, - развечто душевно расстроен. Бедный джентльмен; должно быть, очень тяжело у негона душе! Сочувствие мисс Токс столь велико, что она едва может говорить. Онаотнюдь не младенец, но годы и безбрачие не сделали ее черствой. Сердце у нееочень нежное, сострадание очень искреннее, уважение - неподдельное. Подмедальоном с тусклым глазом в груди мисс Токс таятся более высокие качества, чем у многих людей с менее странной внешностью, - качества, которые на многовеков переживут самую прекрасную внешность и самую красивую шелуху, падающуюпод серпом Великого Жнеца. Не скоро уходит мисс Токс, а Полли, оставив свечу на лестнице, лишеннойковра, выглядывает на улицу, смотрит ей вслед и не чувствует ни малейшегожелания возвращаться в мрачный дом, нарушать его тишину грохотом тяжелыхболтов у парадной двери и ложиться спать. И тем не менее все это онапроделывает; а утром она приносит в одну из этих комнат со спущенными жалюзите кушания, какие ей посоветовали приготовить, потом уходит и возвращаетсясюда только на следующее утро в том же часу. Хотя есть здесь колокольчики, но они никогда не звонят; и хотя иной раз она слышит шаги - взад и вперед, взад и вперед, - но человек никогда не переступает через порог. Назавтра мисс Токс приходит рано. С этого дня она начинает заниматьсяприготовлением лакомых блюд - во всяком случае, лакомых с ее точки зрения, -чтобы наутро их отнесли в те комнаты. Столько удовольствия доставляет ей этозанятие, что она предается ему регулярно, и приносит ежедневно в маленькойкорзинке всевозможные изысканные приправы, выбранные из скудных запасовпокойного обладателя напудренного парика с косичкой. Затем она приносит себена обед завернутый в бумагу для папильоток холодный ростбиф, бараний язык, полкурицы и, закусывая вместе с Полли, проводит большую часть дня вразоренном доме, откуда бежали крысы, пугливо прячется при малейшем шуме, приходит и уходит, крадучись как преступник, и хочет остаться верной своемупавшему кумиру, о чем неведомо ему и неведомо никому в мире за исключениемтолько одной бедной, простодушной женщины. Но майор об этом знает, и хотя никому больше это не известно, однакомайор очень забавляется. В припадке любопытства майор поручил туземцунаблюдать за этим домом и разузнать, что сталось с Домби. Туземец доложил оверности мисс Токс, и майор чуть не задохся от смеха. С той поры он посинелеще больше и постоянно бурчит себе под нос, тараща рачьи глаза: " Чертвозьми, сэр, эта женщина - идиотка с младенческих лет! " А человек, чья жизнь разрушена? Как проводит он время в одиночестве? " Ему суждено вспомнить об этом в той же самой комнате в грядущие годы! " Он вспомнил. Теперь это угнетало его больше, чем все остальное. " Ему суждено вспомнить об этом в той же самой комнате в грядущие годы! " Дождь, бьющий по крыше, ветер, стонущий снаружи, быть может, предвещали этосвоим меланхолическим шумом. " Ему суждено вспомнить об этом в той же самойкомнате в грядущие годы! " Он вспомнил. Он думал об этом в тоскливую ночь, в печальный день, вмучительный час рассвета и в призрачных сумерках, пробуждающих воспоминания.Он вспомнил. В тоске, в скорби, в отчаянии, терзаемый раскаянием! " Папа! Папа! Поговорите со мной, дорогой папа! " Он снова слышал эти слова и виделее лицо. Он видел, как дрожащие руки закрыли это лицо, и слышал тихийпротяжный стон. Он пал, чтобы больше никогда уже не подняться. Вслед за ночью, окутавшей его разорение, уже не наступит восход солнца; пятно на его имениуже не будет смыто; ничто, слава богу, не могло воскресить его умершегосына. Но то, что в прошлом он мог сделать совсем иным, что могло бы и этопрошлое сделать совсем иным (хотя об этом он вряд ли теперь думал), то, чтобыло делом его рук, то, что так легко могло стать для него благословением, аон с таким упорством в течение многих лет превращал в проклятье, - вот чтобыло для него самой горькою мукой. О, он вспомнил! Дождь, бивший по крыше, ветер, стонавший в ту ночьснаружи, предвещали это своим меланхолическим шумом. Теперь он знал, что онсделал. Теперь он понял, что, по его вине, обрушилось на его голову изаставило ее опуститься ниже, чем могли бы ее склонить самые жестокие ударысудьбы. Теперь он знал, что значит быть отвергнутым и покинутым, теперь, когда все цветы любви, засушенные им в невинном сердце дочери, осыпали егопеплом. Он вспоминал, какою она была в тот вечер, когда он приехал с молодойженой. Он вспоминал, какою она была во время всевозможных событий, происходивших в покинутом доме. Он думал о том, что из всех, кто егоокружал, она одна никогда не изменялась. Его сын в могиле, его надменнаяжена стала нечистой тварью, его льстивый друг оказался гнусным негодяем, егобогатства растаяли, даже стены, в которых он искал убежища, смотрели на негокак на чужого; она одна обращала на него все тот же кроткий, ласковыйвзгляд. Да, до самой последней минуты! Она не изменялась в своем отношении кнему так же, как и он в своем отношении к ней, и она была потеряна для него. По мере того как одна за другою исчезали словно дым его надежды -надежды, возлагавшиеся на малютку-сына, на жену, друга, богатство, - о, какрассеивался туман, сквозь который он ее видел, и как вырисовывалось передним подлинное ее лицо! О, оно вырисовывалось перед ним гораздо яснее, чеммысль о том, что он любил ее так же, как и сына, потерял ее так же, какпотерял сына, и похоронил их обоих в безвременной могиле! В своей гордыне - гордым он все еще оставался - он спокойно наблюдал, как светское общество покинуло его. Когда это случилось, он сам отшатнулсяот общества. Подмечал ли он в нем жалость к себе или равнодушие, все равноон его сторонился. Так или иначе, но общества следовало избегать. Он не знални единого человека, который был бы готов помочь ему в несчастье, кроме той, кого он выгнал. Что сказал бы он ей и какое утешение принесла бы она ему -об этом он никогда не задумывался. Но он знал всегда, что она осталась быему верна, если бы он разрешил. Он знал всегда, что теперь она любила бы егобольше, чем когда бы то ни было. Он был уверен, что такова ее натура, -уверен не меньше, чем в том, что над ним - небо. И в своем одиночестве ондумал об этом часами. День за днем внушал ему эти слова, ночь за ночьюоткрывала ему это знание. Несомненно начало было положено (как бы медленно ни согревали эти мыслипервое время) письмом от ее молодого мужа и уверенностью, что она потерянадля него. И тем не менее - так был он горд в своем падении или так сильнабыла уверенность в том, что она могла бы всецело принадлежать ему, если быон окончательно ее не потерял, - доведись ему услышать ее голос в соседнейкомнате, он не вышел бы к ней. Если бы он увидел ее на улице и онапосмотрела на него так, как смотрела в былые времена, он по-прежнему прошелбы мимо с холодным, неумолимым лицом и не заговорил бы с ней, не улыбнулся, хотя бы сразу после этого его сердце должно было разорваться. Какая бы буряни разразилась в его душе и как бы ни был велик его гнев, вызванныйизвестием о ее браке и направленный против ее мужа, - все это осталось впрошлом. Больше всего он думал о том, что могло быть и чего не было. То, чтобыло, сводилось к следующему: она для него потеряна, а он согнулся подтяжестью горя и раскаяния. Теперь он чувствовал: в этом доме родилось у него двое детей, и этиголые стены связали его узами мучительными, но прочными с двумя детьми и сдвойной утратой. Он хотел покинуть дом, - зная, что уйти он должен, и незная, куда идти, - вечером того дня, когда это чувство впервые в немукрепилось. Но потом решил провести здесь еще одну ночь и ночью в последнийраз побродить по комнатам. В глухую полночь он вышел из своего убежища и со свечой в руке сталпотихоньку подниматься по лестнице. Он подумал, что из всех следов, оставленных башмаками, истоптавшими эту лестницу, как уличный тротуар, небыло ни одного, который бы, казалось, не вдавился ему в мозг, пока он сиделвзаперти и прислушивался. Он смотрел на это множество следов, - один следстирал другой, они вели вверх и вниз, неслись наперегонки, отталкивали другдруга, - и с ужасом и изумлением подумал о том, сколько он должен былвыстрадать во время этого испытания и как должен был измениться. Потом онподумал: о, есть ли еще в мире та легкая поступь, которая могла в одномгновение стереть половину этих отпечатков? И тогда он опустил голову изаплакал, поднимаясь по лестнице. Он почти видел ее - идущую впереди. Приостановившись, он посмотрелнаверх, и казалось, снова появилась здесь фигурка девочки, которая несла наруках ребенка и шла, напевая. А вот та же фигурка, но - одна; она на секундуприостановилась, затаив дыхание; блестящие волосы рассыпались, обрамляязаплаканное лицо, она оглядывалась, чтобы увидеть его. Он блуждал по комнатам - совсем недавно они были такими роскошными, атеперь стали такими пустынными и унылыми; даже их форма и размер как будтоизменились. И здесь повсюду были следы башмаков, и снова та же мысль остраданиях, которые он перенес, привела его в ужас и недоумение. Он началопасаться, что вся эта путаница в мозгу сводит его с ума, что мысли егостановятся беспорядочными, как следы на полу, и - такие же неверные, запутанные и неясные - сталкиваются одна с другой. Он не знал, в какой из этих комнат она жила, когда оставалась одна. Онрад был уйти отсюда и подняться выше. С этими комнатами были связанывоспоминания о неверной жене, о неверном друге и слуге, о зыбком фундаменте, на котором зиждилась его гордыня; но сейчас он не захотел предаваться всемэтим воспоминаниям и безнадежно, грустно, с любовью думал только о своихдвух детях. Всюду следы ног! Люди не пощадили старой комнаты наверху, где стояламаленькая кроватка; бедный, разбитый человек, он едва мог найти чистоеместечко, чтобы броситься на пол у стены и дать волю слезам. Столько слезпролил он здесь много лет назад, что в этой комнате меньше стыдился своейслабости, - быть может, этим он и оправдывал свой приход сюда. Да, сюда онпришел, понурый, склонив голову на грудь. Здесь, одинокий, он плакал вглухой час ночи, лежа на голом полу, - гордый человек, все еще гордый. Иесли бы ласковая рука протянулась к нему, ласковые глаза на него посмотрели, он бы встал, отвернулся и ушел в свою темницу. Когда рассвело, он снова заперся у себя. Он хотел уехать сегодня, ноцеплялся за эти узы, привязывавшие его к дому, - последнее и единственное, что осталось у него. Он уедет завтра. Настало завтра. Он уедет завтра.Каждую ночь - об этом не ведало ни одно живое существо - он выходил из своейкомнаты и бродил, как привидение, по разграбленному дому. По утрам, когдазанимался день и свет едва проникал сквозь спущенные шторы в его комнате, онсидел и размышлял об утрате своих двух детей. Теперь это уже не был одинребенок. Он соединил их мысленно, и они никогда не разлучались. О, если бы впрошлом они соединились в его любви... и в смерти. Он хотел бы их соединить, чтобы дочери не довелось испытать мук несравненно горших, нежели мукисмерти. Сильное душевное волнение было ему знакомо и раньше - еще до той поры, когда обрушилось это несчастье. Оно ведомо всем упрямым и мрачным людям, ибоэти люди мучительно стараются быть таковыми. Бывает нередко, что грунт, давно подрытый, оседает внезапно; то, что было здесь подрыто, осыпалосьмало-помалу, все больше и больше, по мере того как часовая стрелка обегалациферблат. Наконец он начал подумывать о том, что ему незачем отсюда уходить. Онможет отказаться от всего, оставленного ему кредиторами (они оставили бы емубольше, буде он этого пожелал), и разорвать узы, связывавшие его сразрушенным домом, оборвав другую нить... Вот тогда-то в бывшей комнате экономки слышны были его шаги, когда онходил взад и вперед, но непонятно было подлинное их значение, - иначе этизвуки показались бы ужасными. Светское общество было чрезвычайно занято им. Он снова почувствовалэто. Разговоры о нем и сплетни не прекращались. Общество не успокаивалось нина минуту. Это обстоятельство, а также перепутанные и переплетенные следыбашмаков мучительно терзали его. Все предметы представлялись емурасплывчатыми, в красноватых тонах. Домби и Сына больше не было, детей егобольше не было. Об этом нужно было хорошенько подумать завтра. Он подумал об этом завтра. И, сидя в своем кресле, вот что он виделвремя от времени в зеркале. Призрачный, изможденный, исхудавший его двойник сидел в глубокомраздумье у холодного камина. Вот он поднял голову, разглядывая морщины ивпадины на своем лице, снова опустил ее и снова погрузился в раздумье. Вотон встал, прошелся взад и вперед, вот он вышел в другую комнату и вернулся, пряча на груди какую-то вещь, взятую с туалетного столика. Вот он посмотрелна щель под дверью и задумался. Тише! О чем он думал? Он думал о том, что если кровь потечет в ту сторону, то пройдет немаловремени, прежде чем она просочится в холл. Струйка будет подвигаться такмедленно и осторожно, останавливаясь и образуя маленькие лужицы, чтораненого найдут не раньше, чем он умрет или уже будет при смерти. Об этом ондумал долго, потом встал и прошелся по комнате, пряча руку за пазухой.Мистер Домби изредка посматривал на него, с любопытством следя за егодвижениями, и заметил, что эта рука казалась преступной и злодейской. Вот он снова задумался, его двойник. О чем он думал? О том, вступят ли они в струйку крови, когда она прокрадется в холл, иразнесут ли следы по дому, среди стольких отпечатков ног, и за пределамидома, на улице. Двойник сел, устремив взгляд на холодный камин, а когда он погрузился вразмышления, в комнату проник луч света, солнечный луч. Он ничего не замечали сидел в раздумье. Внезапно он вскочил, с искаженным лицом, и та преступнаярука сжала что-то, спрятанное за пазухой. И тут его остановил крик -безумный, пронзительный, громкий, страстный, восторженный крик, - и мистерДомби увидел только собственное отражение в зеркале, а у своих ног - дочь. Да. Свою дочь. Смотри на нее! Смотри! Она у его ног, прильнула к нему, зовет его, с мольбой простирает руки. - Папа! Дорогой папа! Простите, простите меня! Я вернулась, чтобы наколенях молить о прощенье! Без него мне не быть счастливой. Она не изменилась. Одна во всем мире не изменилась. Обратила к немулицо так же, как в ту страшную ночь. У него просила прощения! - О, не смотрите на меня так странно, дорогой папа! Я никогда не хотелапокидать вас. Я никогда об этом не думала ни раньше, ни после. Я просто былаиспугана, когда ушла, и не могла думать. Папа, дорогой, я изменилась. Яраскаиваюсь! Я знаю свою вину. Теперь я лучше понимаю свой долг. Папа, неотталкивайте меня, иначе я умру! Шатаясь, он добрался до своего кресла. Он почувствовал - она обвила егоруки вокруг своей шеи; он почувствовал - она сама обвила руками его шею; онпочувствовал на лице ее поцелуи; он почувствовал - ее влажная щека прижаласьк его щеке; он понял - о, с какой ясностью! - все, что он сделал! К той груди, которой он нанес удар, к сердцу, которое он почти разбил, она притянула его лицо, закрытое руками, и сказала сквозь рыдания: - Папа, дорогой, я - мать! У меня есть ребенок, который скоро будетназывать Уолтера так, как называю вас я. Когда он родился и я поняла, как онмне дорог, - тогда я поняла, что я сделала, покинув вас. Простите меня, дорогой папа! О, благословите меня и моего малютку! Он бы это сделал, если бы мог. Он хотел воздеть руки и молить ее опрощении, но она быстро схватила его за руки и опустила их. - Мой малютка родился на море, папа. Я молила бога сохранить мне жизнь, и Уолтер молился за меня, чтобы я могла вернуться на родину. Как только ясошла на берег, я вернулась к вам. Мы больше никогда не расстанемся, папа.Никогда не расстанемся! Его голову, теперь седую, поддерживала ее рука, и он застонал, подумаво том, что никогда еще его голова не покоилась на этой руке. - Вы поедете ко мне, папа, увидите моего малютку. Это мальчик, папа.Его зовут Поль. Я думаю... я надеюсь... он похож... Слезы помешали ей договорить. - Дорогой папа, ради ребенка, ради того, чье имя мы ему дали, ради меняпростите Уолтера! Он так добр и ласков ко мне. Я так счастлива с ним. Он небыл виноват в том, что мы поженились. Это была моя вина. Я так его любила. Она теснее прижалась к нему и заговорила еще нежнее, еще болеевозбужденно: - Я горячо люблю его, папа. Я готова умереть за него. Он будет любить ипочитать вас так же, как и я. Мы научим нашего малютку любить и почитатьвас; и мы скажем ему, когда он сможет это понять, что у вас был сын, которого звали Полем, что он умер и для вас это было тяжким горем, но чтотеперь он на небе, и все мы надеемся увидеться с ним, когда и для наснастанет время умереть. Поцелуйте меня, папа, в знак того, что вы помиритесьс Уолтером, с моим дорогим мужем, с отцом ребенка, с тем, кто научил менявернуться к вам! Научил меня вернуться к вам! Когда она, снова залившись слезами, еще теснее прижалась к нему, онпоцеловал ее в губы и, подняв глаза к небу, сказал: " О, боже, прости меня, ибо прощение нужно мне больше всего! " С этими словами он снова опустил голову и плакал над Флоренс и ласкалее, и долго-долго в доме стояла глубокая тишина. Они обнимали друг друга всиянии солнечного света, проникшего вместе с Флоренс. Покорно уступая ее просьбе, он оделся; нетвердыми шагами, оглядываясь стрепетом на ту комнату, где он так долго сидел взаперти и где видел своеотражение в зеркале, он вышел с Флоренс в холл. Флоренс, не решаясь смотретьпо сторонам из боязни напомнить ему о последней их разлуке - их ноги ступалипо тем самым каменным плитам, где он, в безумии своем, нанес ей удар, -прижалась к нему, не спуская глаз с его лица, а он обнимал ее за плечи. Онаповела его к карете, которая ждала у подъезда, и увезла с собой. Тогда мисс Токс и Полли вышли из потайного уголка и возликовали, проливая слезы. А затем они заботливо уложили его одежду, книги и прочее ивечером передали их людям, которых прислала Флоренс. А затем они в последнийраз уселись пить чай в заброшенном доме. - Итак, Домби и Сын, как заметила я однажды по случаю одного печальногособытия, - сказала мисс Токс, подводя итог воспоминаниям, - стал в концеконцов Домби и Дочерью. - И какой прекрасной дочерью! - воскликнула Полли. - Вы правы, - сказала мисс Токс, - и вам делает честь, Полли, тообстоятельство, что вы были ее другом, когда она была маленькой девочкой. Выстали ее другом гораздо раньше, чем я, Полли, - сказала мисс Токс, - выдобрая женщина. Робин! Мисс Токс обращалась к круглоголовому юноше, который, по-видимому, отнюдь не преуспевал, находился в мрачном расположении духа и сидел вдальнем углу. Когда он встал, оказалось, что это Точильщик. - Робин, - продолжала мисс Токс, - должно быть, вЫ слышали, как ясказала вашей матери, что она добрая женщина. - И это сущая правда, мисс! - с чувством отозвался Точильщик. - Прекрасно, - сказала мисс Токс, - рада слышать это от вас. А теперь, Робин, так как по вашей настоятельной просьбе я намерена, в виде опыта, взять вас к себе на службу с целью вернуть вам респектабельность, явоспользуюсь этим знаменательным моментом и сделаю следующее замечание: надеюсь, вы никогда не забудете, что у вас есть и всегда была добрая мать, ипостараетесь вести себя так, чтобы служить для нее утешением. - Честное слово, постараюсь, мисс, - ответил Точильщик. - Я многоперенес на своем веку, и теперь, мисс, намерения у меня такие хорошие, какиетолько могут быть у парня. - Я бы вам посоветовала, Робин, заменить это слово другим, - вежливосказала мисс Токс. - У молодца, мисс. - Нет, Робин, - возразила мисс Токс. - Я бы предпочла слово индивидуум. - У икдивидва, - сказал Точильщик. - Это значительно лучше, - удовлетворенно заметила мисс Токс, - гораздовыразительнее! - Послушайте, мисс, и ты, матушка, - продолжал Роб, - если бы несделали меня Точильщиком, а это было большим несчастием для пар... дляиндивидва... - Очень хорошо, - одобрительно заметила мисс Токс. -...И если бы меня не сбили с пути птицы и если бы я не попал наслужбу к дурному хозяину, - продолжал Точильщик, - мне кажется, из меня бымог выйти толк. Но никогда не поздно пар... - Инди... - подсказала мисс Токс. -...видву исправиться, - продолжал Роб Точильщик. - И я надеюсьисправиться благодаря вашей доброте, мисс. А ты, матушка, передай эти моислова отцу, братьям и сестрам и кланяйся им от меня. - Очень рада это слышать, - заметила мисс Токс. - Робин, не хотите лисъесть хлеба с маслом и выпить чашку чаю перед тем, как мы отправимся впуть? - Благодарю вас, мисс, - ответил Точильщик и тотчас заработал своимиточильными камнями с таким усердием, как будто долгое время жил впроголодь. Когда мисс Токс надела шляпу и шаль и то же самое сделала и Полли, Робобнял мать и последовал за своей новой хозяйкой, пробудив стольковосторженных надежд у Полли, что глаза у нее затуманились, и когда онасмотрела ему вслед, ей казалось, будто газовые фонари окружены радужнымикольцами. Затем Полли погасила свечу, заперла парадную дверь, отдала ключжившему по соседству агенту и поспешила к себе домой, заранее радуясь темликующим воплям, какие вызовет ее неожиданное появление. Величественный дом, храня молчание обо всех пережитых в нем страданиях и всех переменах, свидетелем которых он был, стоял, мрачно нахмурившись, словно наемныйплакальщик на похоронах, и предупреждал все вопросы бросающимся в глазаобъявлением, извещавшим, что этот превосходный особняк сдается внаем.
Данная страница нарушает авторские права?