Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава xlvii




Грянул гром Время не расшатало преграды между мистером Домби и его женой. Время -утешитель скорби и укротитель гнева - ничем не могло помочь этой, плохоподобранной, паре. Несчастные сами по себе и отравляющие существование другдругу, ничем не связанные, кроме кандалов, соединявших их скованные руки, они, отшатываясь друг от друга, столь сильно натягивали цепь, что онаврезалась в тело до кости. Их гордыни, различаясь характером, былиодинаковой силы; словно кремень, их вражда высекала искру, и огонь то тлел, то разгорался в зависимости от обстоятельств, сжигая все в совместной ихжизни и превращая их брачный путь в дорогу, усыпанную пеплом. Будем справедливы к мистеру Домби. Отдаваясь чудовищному заблуждению -оно разрасталось с каждой песчинкой, падающей в песочных часах его жизни, -он гнал Эдит вперед и мало думал о том, к какой цели и как она идет. Однакочувство его к ней - каково бы оно ни было - оставалось таким же, каким быловначале. Она провинилась перед ним в том, что, неведомо почему, отказаласьпризнать верховную его власть и всецело ей подчиниться, а стало быть, надлежало исправить ее и смирить; но в других отношениях он по-прежнему, сосвойственной ему холодностью, почитал ее особой, которая при желанииспособна сделать честь его выбору и имени, усугубить его славу и доверие кего коммерческим талантам. Со своей стороны, Эдит, одержимая страстным и высокомернымнегодованием, устремляла мрачный взгляд ежедневно и ежечасно, начиная с тойночи, когда она сидела у себя в спальне, глядя на тени, плывущие но стене, ивплоть до той, еще более темной ночи, которая быстро надвигалась, - Эдитустремляла мрачный взгляд на того, кто подверг ее бесконечным унижениям иоскорблениям, и это был ее муж. Был ли главный порок мистера Домби, столь беспощадно им правивший, чертою противоестественной? Быть может, стоило бы иной раз осведомиться отом, что есть природа, и о том, как люди стараются ее изменить, и врезультате таких насильственных искажений не естественно ли бытьпротивоестественным? Посадите любого сына или дочь нашей могущественнойматери-природы в тесную клетку, навяжите заключенному одну-единственнуюидею, питайте ее раболепным поклонением окружающих робких или коварныхлюдей, и чем станет тогда природа для послушного узника, который ни разу невоспарил на крыльях свободного разума, опушенных и уже бесполезных, чтобыувидеть ее во всей полноте и реальности? Увы, разве так уж мало в мире противоестественного, которое тем неменее является естественным? Послушайте, как судья обращается спредостережением к противоестественным отбросам общества; противоестественныих зверские обычаи, противоестественно отсутствие порядочности, противоестественны представления о добре и зле и смешение этих двух понятий: противоестественны они в своем невежестве, пороке, безрассудстве, упорстве, взглядах, - словом, во всем. Но пойдите по следам доброго священника иливрача, который подвергает опасности свою жизнь, вдыхая воздух, которым онидышат, и спускается в их логовища, куда целый день доносится грохот колеснаших экипажей и топот ног по мостовой. Окиньте взором эти отвратительныеноры - у многих миллионов бессмертных душ нет другого места на земле; прималейшем упоминании о них человеческое чувство возмущается, а брезгливаяделикатность, живущая на соседней улице, затыкает уши и говорит: " Я этому неверю! " Вдохните ядовитый воздух, отравленный миазмами, гибельными дляздоровья и жизни, пусть каждое чувство ваше, дарованное человечеству длярадости и счастья, будет оскорблено и возмущено, ибо только весть острадании и смерти донесет оно до вашего сознания. Может ли растение, цветокили целебная трава, посаженные на зловонных грядках, расти естественно ипростирать свои листочки навстречу солнцу, как предназначено было богом? Ивызовите в памяти образ какого-нибудь хилого ребенка, малорослого, спорочным лицом, и заведите речь о его противоестественной греховности исокрушайтесь о том, что он в таком раннем возрасте отвратился от неба. Ноподумайте немножко и о том, что он был зачат, рожден и вскормлен в аду! Люди, занимающиеся науками и отыскивающие связь между ними и здоровьемчеловека, сообщают нам, что, если бы видимы были глазу ядовитые частицыотравленного воздуха, перед нами предстало бы густое черное облако, нависающее над трущобами; медленно разрастаясь, оно заражает лучшие районыгорода. Но если бы можно было разглядеть также ту моральную отраву, котораяраспространяется вместе с этими частицами и в силу вечных законовоскорбленной Природы от них неотделима, - каким бы это было ужаснымоткровением! Тогда увидели бы мы, что безнравственность, святотатство, пьянство, воровство, убийство и длинный ряд безыменных прегрешений противестественных склонностей и антипатий человечества нависли над обреченнымиместами и ползут дальше, чтобы губить невинных и развращать целомудренных.Тогда увидели бы мы, как эти ядовитые потоки, вливающиеся в наши больницы илазареты, захлестывают тюрьмы, увеличивают осадку судов для перевозкикаторжников и гонят их через моря насаждать преступление на обширныхматериках. Тогда оцепенели бы мы от ужаса, узнав, что, порождая болезнь, передающуюся нашим детям и гибельную для поколения, еще не родившегося, мы вто же время, в силу того же закона, производим на свет детство, чуждоеневинности, юность, лишенную скромности и стыда, зрелость, в которой нетничего зрелого, кроме страданий и греха, гнусную старость, позорящую образчеловеческий. Противоестественное человечество! Когда мы будем собиратьвиноград с колючего кустарника и винные ягоды с чертополоха, когда злакивырастут из отбросов на окраинах наших развращенных городов и розы расцветутна тучных кладбищах, - вот тогда мы найдем естественное человечество иубедимся, что оно произросло из таких семян. О, если бы какой-нибудь добрый дух снял крыши с домов рукою болеемогущественной и милостивой, чем рука хромого беса в романе *, и показалхристианам, какие мрачные тени вылетают из их домов, присоединяясь к свитеангела разрушения, шествующего среди них! О, если бы в течение одной только ночи видеть, как эти бледные призракиподнимаются над теми местами, которыми мы слишком долго пренебрегали, и изгустого, хмурого облака, где множатся пороки и болезни, проливают жестокоевозмездие - дождь, вечно льющийся и вечно усиливающийся! Светлым иблагословенным было бы утро, занимающееся после такой ночи: ибо люди, оставив позади камни преткновения, ими самими созданные, эти пылинки натропе, ведущей к вечности, принялись бы строить лучший мир, как подобаетсуществам единого происхождения, исполняющим единый долг по отношению к отцуединой семьи и стремящихся к единой цели. Светлым и благословенным был бы этот день также и потому, что у тех, кто никогда не обращал внимания на окружающих, пробудилось бы сознание своейсвязи с ними; и им открылось бы извращение природы в их собственных узкихсимпатиях и оценках - извращение, столь же глубокое и, однако, столь жеестественное, как самая низшая ступень падения. Но заря такого дня не занялась для мистера Домби и его жены, и каждыйпродолжал идти своим путем. За шесть месяцев, истекших после несчастного случая с мистером Домби, вих отношениях не произошло никакой перемены. Мраморная скала не могла быстоять на его пути с большим упорством, чем стояла Эдит, и самый холодныйродник в недрах глубокой пещеры, куда не проникнет луч света, не мог бытьболее неприступным и холодным, чем мистер Домби. Надежда, вспыхнувшая в сердце Флоренс, когда ей померещилась картинанового домашнего очага, к тому времени совсем угасла. Этот очаг существовалпочти два года, и даже терпеливая вера Флоренс не могла пережить жестокихиспытаний каждого дня. Если и оставалась еще у нее тень надежды, что вдалеком будущем Эдит и ее отец могут быть счастливы в совместной жизни, тосама она уже не надеялась завоевать отцовскую любовь. Тот короткийпромежуток времени, когда ей чудилось, что отец слегка смягчился, изгладилсяв памяти; он вспоминался как горестное заблуждение, и уверенность впостоянной холодности отца не ослабевала. Флоренс любила его по-прежнему, нопостепенно стала любить его скорее как человека, который был ей дорог илимог быть дорог, чем как живое существо, находившееся перед ее глазами.Умиротворенная грусть, с какою она любила умершего маленького Поля или своюмать, окрашивала ее мысли о нем и словно превращала их в нежноевоспоминание. Она не могла сказать, почему отец, которого она любила, становился для нее каким-то гуманным образом - потому ли, что он для нееумер, или потому, что имел отношение к этим дорогим ей умершим и с ним такдолго связаны были ее надежды, теперь угасшие, и нежность, им убитая. Ноэтот туманный образ вряд ли играл большую роль в ее действительной жизни, чем образ умершего брата, когда она представляла себе, что он жив и сталвзрослым мужчиной, который любит ее и охраняет. Эта перемена, если можно ее так назвать, произошла с ней незаметно, подобно переходу от детства к юности, и наступила одновременно с этимпереходом. Флоренс было почти семнадцать лет, когда, размышляя водиночестве, она это осознала. Теперь она часто бывала одна, потому что прежние отношения между нею иЭдит резко изменились. Когда произошел несчастный случай с отцом и он лежалвнизу, Флоренс впервые заметила, что Эдит ее избегает. Обиженная, потрясенная, но не понимающая, как можно это примирить с ее ласковымобращением при каждой встрече, Флоренс однажды вечером снова пришла к ней вкомнату. - Мама, - сказала она, потихоньку подойдя к ней. - Я вас огорчила? Эдит ответила: - Нет. - Должно быть, я в чем-то провинилась, - продолжала Флоренс. - Скажитемне, в чем? Вы изменили свое отношение ко мне, милая мама. Я даже рассказатьвам не могу, как быстро я чувствую малейшую перемену, потому что люблю васвсем сердцем. - Так же, как и я вас, - сказала Эдит. - Ах, Флоренс, верьте мне, никогда я не любила вас сильнее, чем теперь! - Почему, увидев меня, вы так часто уходите, почему вы избегаете меня? - спросила Флоренс. - И почему вы так странно на меня смотрите, милая мама? Ведь я не ошибаюсь, да? Темные глаза Эдит ответили ей утвердительно. - Почему? - умоляюще повторила Флоренс. - Скажите, почему, чтобы язнала, как вам угодить. И скажите мне, что теперь все будет иначе. - Дорогая Флоренс, - ответила Эдит, сжимая руку, обвивавшую ее шею, изаглядывая в глаза, смотревшие на нее с такой любовью, - причины я не могувам сказать. Не мне это говорить, не вам слушать; но так получилось и такдолжно быть, я знаю. Неужели я бы поступала таким образом, если бы не была вэтом уверена? - Значит, мы должны быть чужими друг для друга, мама? - спросилаФлоренс, глядя на нее как бы в испуге. Эдит, беззвучно пошевелив губами, ответила утвердительно. Флоренс смотрела на нее все с большим страхом и недоумением, покаслезы, струящиеся по лицу, не скрыли от нее Эдит. - Флоренс, родная моя! - быстро проговорила Эдит. - Выслушайте меня. Яне могу видеть вас такой печальной. Успокойтесь. Вы видите, что я сдерживаюсебя. А разве это мне легко? Ее голос и лицо снова были спокойны, когда она произносила этипоследние слова, а затем добавила: - Не совсем чужими. Отчасти. И только для виду, Флоренс, потому что вглубине души я остаюсь для вас все тою же и всегда буду такой. А то, что яделаю, я делаю не для себя. - Для меня, мама? - спросила Флоренс. - Достаточно знать то, что я вам сказала, - помолчав, ответила Эдит. -А зачем это делается - не имеет значения. Дорогая Флоренс, так лучше... этонеобходимо... чтобы мы встречались реже. Дружбу, которая связывала нас досих пор, нужно разорвать. - Когда? - вскричала Флоренс. - О мама, когда? - Теперь, - сказала Эдит. - И навсегда? - спросила Флоренс. - Этого я не говорю, - ответила Эдит. - Я этого не знаю. Не скажу ятакже, что дружеские отношения между нами неуместны и вредны, хотя мнеследовало бы знать, что добра от них не будет. Мой путь пролегал по тропам, по которым вы никогда не пойдете, и отсюда мой путь ведет... бог вестькуда... я его не вижу. Ее голос замер; она сидела и смотрела на Флоренс, и в ее взгляде былинепонятный страх и отчужденность, которые однажды уже заметила Флоренс. Апотом ею овладели те же мрачная гордыня и злоба, словно гневный аккордпробежал по струнам неистовой арфы. Но на смену им не пришли кротость исмирение. На этот раз она не опустила головы, не заплакала, не сказала, чтовся ее надежда - это Флоренс. Она сидела с высоко поднятой головой, точнопрекрасная Медуза, которая смотрит на человека в упор, чтобы убить его. Иона бы это сделала, если бы обладала такими чарами. - Мама, - с тревогой сказала Флоренс, - в вас произошла еще какая-топеремена, о которой вы мне не сказали и которая меня пугает. Позвольте мнепобыть немного с вами. - Нет, - возразила Эдит, - нет! дорогая! Мне лучше остаться одной, и ясделаю все, чтобы видеть вас пореже. Не задавайте мне никаких вопросов, новерьте, что, если я кажусь непостоянной или капризной по отношению к вам, япоступаю так не по своей воле и не ради себя. Хотя теперь мы не так близкидруг другу, как раньше, верьте, что в глубине души я не изменилась. Проститемне, что я еще более омрачила ваш мрачный дом. Я - тень, упавшая на него, ия это прекрасно знаю. Больше никогда не будем говорить об этом. - Мама, - всхлипывая, промолвила Флоренс, - неужели мы должны будемрасстаться? - Мы поступаем таким образом именно для того, чтобы нам не пришлосьрасстаться, - сказала Эдит. - Не спрашивайте больше ни о чем. Ступайте, Флоренс. С вами моя любовь и мое раскаяние. Она поцеловала ее. Когда Флоренс выходила из комнаты, Эдит проводилавзглядом удаляющуюся фигуру, словно в этом образе отошел от нее добрый ангели оставил ее добычей высокомерных и негодующих страстей, которые теперьзавладели ею и наложили свою печать па ее чело. С этого часа Флоренс и Эдит больше не проводили время вдвоем, какпрежде. В течение многих дней они редко встречались, разве что за столом и вприсутствии мистера Домби. В таких случаях Эдит, властная, непреклонная имолчаливая, даже не смотрела на нее. Если при этом находился мистер Каркер -а это бывало часто в период выздоровления мистера Домби и впоследствии, -Эдит еще больше сторонилась ее и была еще сдержаннее, чем обычно. Но когдабы ни случалось ей встретиться с Флоренс наедине, она обнимала ее так женежно, как и раньше, хотя надменное ее лицо уже не так смягчалось. И часто, вернувшись домой поздно вечером, она, как в былые времена, тихонько входилав комнату Флоренс и шептала: " Спокойной ночи", склонившись над ее подушкой.Не ведая во сне о ее посещениях, Флоренс иногда просыпалась, словно ейприснились эти слова, произнесенные чуть слышно, и как будто ощущала насвоей щеке прикосновение губ. Но это случалось все реже и реже, по мере тогокак шло время. И снова Флоренс познала полное одиночество, которое и теперь, какпрежде, пришло вслед за пустотой в ее собственном сердце. Подобно тому какобраз отца, которого она любила, стал чем-то нереальным, так и Эдит, разделяя судьбу всех, кого Флоренс любила, с каждым днем отступала, расплывалась, бледнела вдали. Мало-помалу она отошла от Флоренс, точнопризрак прежней Эдит; мало-помалу пропасть, их разделявшая, расширилась истала казаться глубже; мало-помалу вся прежняя ее пылкость и нежностьзастыли, вытесненные той непреклонной, гневной отвагой, с какой она стояла украя невидимой для Флоренс бездны, дерзая смотреть вниз. Мучительное отчуждение между нею и Эдит возмещалось для Флоренс одноютолько мыслью; хотя это было слабым утешением для ее измученного сердца, онастаралась найти в ней какое-то успокоение. Не разрываясь больше междулюбовью и долгом по отношению к двоим, Флоренс могла любить обоих, не обижаяни того, ни другого. Она могла им обоим, словно теням, созданным еевоображением, отвести место в своем сердце и не оскорблять их никакимисомнениями. Так и пыталась она делать. Случалось - и довольно часто, - чтонедоумение, вызванное переменой, происшедшей с Эдит, овладевало ее мыслями ипугало ее. Но она не любопытствовала, спокойно отдаваясь снова тихой грустии одиночеству. Флоренс нужно было только вспомнить о том, что звезда, сулившая ей счастье, померкла во мраке, окутавшем весь дом, и она плакала исмирялась. Так проводила Флоренс жизнь в мечтах, в которых любовь, переполнявшаяее юное сердце, изливалась на призрачные тени, и в реальном мире, где этотмогучий поток ее любви почти всегда возвращался вспять; и вот ей минулосемнадцать лет. Уединенная жизнь сделала ее застенчивой и скромной, но неожесточила ее кроткого нрава и пылкого сердца. Дитя - судя по невинному еепростодушию, женщина - если судить по скромному ее достоинству и глубокому, напряженному чувству. В ее прекрасном лице и нежной, хрупкой фигуре как бысочетались и сливались дитя и женщина; казалось, лето хотя и настало, веснане хочет отступить и старается затмить прелестью бутонов распустившиесяцветы. Но в ее голосе, проникавшем в душу, в ее тихом взоре, в каком-тостранном сиянии, по временам как бы озарявшем ее лицо, и в задумчивой еекрасоте было что-то напоминающее умершего брата. И на совете в зале слугперешептывались об этом, покачивали головой и тем с большим аппетитом ели ипили, еще теснее связанные узами дружбы. Эти внимательные наблюдатели многое могли порассказать о мистере имиссис Домби и о мистере Каркере, который как будто был посредником междусупругами и приходил и уходил, словно пытался их примирить, но всегдабезуспешно. Все они сокрушались о прискорбном положении дел, и все порешилина том, что миссис Пипчин (неприязнь к которой оставалась нерушимой)приложила к этому руку; во всяком случае, приятно было иметь такойпрекрасный объект для насмешек, и они усердно этим пользовались и оченьвеселились. Гости, обычно бывавшие в доме, и знакомые, посещаемые мистером и миссисДомби, считали, что они подходят друг к другу, - во всяком случае, еслиговорить о высокомерии, - но особого внимания этому вопросу не уделяли.После смерти миссис Скьютон молодая леди с обнаженной спиной довольно долгоне являлась, сообщив со свойственным ей очаровательным хихиканьем кое-комуиз близких друзей, что с этим семейством у нее неразрывно связанопредставление о надгробных плитах и тому подобных ужасах. Но, придя в этотдом, она не нашла в нем ничего ужасного, и только золотые брелоки на часовойцепочке мистера Домби она с возмущением осудила как предрассудок *. Эта юнаяпрелестница принципиально возражала против падчериц, - но ничегопредосудительного она не могла сказать о Флоренс, кроме того, что ейнедостает " изящества" - быть может, она подразумевала под этим спину. Многиеиз тех, кого приглашали лишь в торжественных случаях, вряд ли знали, ктотакая Флоренс, и, возвращаясь домой, говорили: " Вот как? Так это мисс Домбисидела там в уголку? Очень хорошенькая, но немножко хрупкая на вид изадумчивая". Да, действительно по прошествии последних шести месяцев именно такоюбыла Флоренс, когда в замешательстве и едва ли не в испуге заняла место заобеденным столом накануне второй годовщины бракосочетания своего отца с Эдит(первая годовщина совпала с болезнью миссис Скьютон, разбитой параличом).Основаниями для ее опасений служили только знаменательный день, мина ееотца, которую она подметила, быстро бросив на него взгляд, и присутствиемистера Каркера, неприятное ей всегда, а сегодня - больше чем когда бы то нибыло. Эдит была в роскошном туалете, так как она и мистер Домби должны былиприсутствовать в тот день на званом вечере и обед был назначен на болеепоздний час. Она появилась, когда все уже сидели за столом, и мистер Каркервстал и подвел ее к ее месту. Как ни была она ослепительно прекрасна, что-тов выражении ее лица и в осанке навеки и безнадежно отделяло ее от Флоренс иот всех остальных. И, однако, был момент, когда Флоренс поймала на себе ееласковый взгляд, и этот взгляд заставил ее грустить еще больше и еще большесожалеть о той пропасти, которая их теперь разделяла. За обедом почти не разговаривали. Флоренс слышала, как ее отец время отвремени заговаривал с мистером Каркером о делах, слышала его тихие ответы, но она мало внимания обращала на их беседу и с нетерпением ждала концаобеда. Когда подали десерт и слуги удалились, мистер Домби, который уж нераз откашливался, что не предвещало добра, сказал: - Миссис Домби, я уведомил экономку о том, что завтра к обеду у насбудут гости. Полагаю, вам это известно? - Я не обедаю дома, - отозвалась она. - Общество небольшое, - невозмутимо продолжал мистер Домби, делая вид, будто не слышал ее ответа, - человек двенадцать - четырнадцать. Моя сестра, майор Бегсток и еще несколько лиц, с которыми вы мало знакомы. - Я не обедаю дома, - повторила она. - Сколь бы сомнительны ни были для меня основания именно теперьвспоминать это событие с удовольствием, - сказал мистер Домби все тем жевысокомерным тоном, как будто она не проронила ни слова, - однако, миссисДомби, нужно соблюдать приличия пред лицом света. Если вы, миссис Домби, непитаете к себе никакого уважения... - Да, никакого не питаю, - сказала она. - Сударыня, - вскричал мистер Домби, ударив кулаком по столу, - будьтелюбезны выслушать меня! Я говорю, что если вы никакого уважения к себе непитаете... - А я говорю, что никакого не питаю, - сказала она. Он посмотрел на нее, но лицо, повернувшееся к нему, не изменилось бы, даже если бы ей в глаза заглянула смерть. - Каркер, - обратился мистер Домби более спокойным тоном к этомуджентльмену, - так как вы и раньше служили посредником между мною и миссисДомби, а я не намерен нарушать правила приличия, поскольку это касаетсялично меня, то я прошу вас уведомить миссис Домби, что, если она не питает ксебе никакого уважения, я к себе некоторое уважение питаю и, следовательно, подтверждаю мои распоряжения на завтра. - Передайте вашему владыке, сэр, - сказала Эдит, - что я беру на себясмелость переговорить с ним об этом предмете в ближайшее время и что я будуговорить с ним с глазу на глаз. - Сударыня, - сказал ее муж, - мистер Каркер освобожден отнеобходимости передавать мне какие бы то ни было ваши поручения, и он знаетпричину, заставляющую меня отказать вам в этом праве. Он заметил, что она отвела глаза, и проследил за ее взглядом. - Здесь находится ваша дочь, сэр, - сказала Эдит. - Моя дочь здесь и останется, - сказал мистер Домби. Флоренс, вставшая из-за стола, снова села, закрывая лицо руками идрожа. - Моя дочь, сударыня... - начал мистер Домби. Но Эдит перебила его; хотя она не повысила голоса, он звучал таквнятно, выразительно и отчетливо, что его можно было бы расслышать и в бурю. - Повторяю вам, что я хочу говорить с вами с глазу на глаз, - сказалаона. - Если вы не сошли с ума, прислушайтесь к моим словам. - Я имею право, сударыня, - возразил ее муж, - говорить с вами, когда игде мне угодно. А мне угодно говорить здесь и сейчас. Она встала, словно хотела выйти из комнаты, но затем снова села и, глядя на него с полным спокойствием, сказала тем же тоном: - Говорите! - Прежде всего я должен сказать, сударыня, - произнес мистер Домби, -что этот угрожающий вид не приличествует вам. Она засмеялась. Потревоженные бриллианты в ее волосах дрогнули изатрепетали. Говорят, будто некоторые драгоценные камни бледнеют, когда ихвладельцу грозит опасность. Будь у нее такие камни, заключенные в них лучисвета должны были бы угаснуть в это мгновение; бриллианты потускнели бы, каксвинец. Каркер слушал, не поднимая глаз. - Что касается моей дочери, сударыня, - продолжал мистер Домби, - еедолг по отношению ко мне - знать, какого поведения следует остерегаться. Внастоящий момент вы служите весьма ярким примером для нее, и, надеюсь, онаизвлечет из этого пользу. - Теперь я не буду вас останавливать, - невозмутимо ответила его жена.- Я не встану, не уйду и не лишу вас возможности высказать все, хотя бы вэтой комнате начался пожар. Мистер Домби кивнул головой, как бы в знак саркастической благодарностиза внимание, и снова заговорил. Но уже не с таким самообладанием, какраньше: тревога Эдит в связи с Флоренс и равнодушие Эдит к нему самому и кего неодобрению терзали его, как незаживающая рана. - Миссис Домби, - сказал он, - быть может, моей дочери для собственногоее усовершенствования не мешает знать, сколь пагубно упрямство и какнеобходимо его искоренять, в особенности, если кое-кто ему потворствует -проявляя при этом неблагодарность, добавлю я, - потворствует, когдачестолюбие и корысть уже удовлетворены. Полагаю, и честолюбие и корыстьсыграли свою роль, побудив вас занять принадлежащее вам теперь место за этимстолом. - Нет, я не встану, не уйду и не лишу вас возможности высказать все, хотя бы в этой комнате начался пожар, - повторила она слово в слово то, чтосказала раньше. - Быть может, естественно, миссис Домби, - продолжал он, - что вамнеловко выслушивать такие неприятные истины в присутствии свидетелей. Но, признаюсь, я не понимаю, - тут он не мог скрыть своих подлинных чувств и немог не бросить мрачного взгляда на Флоренс, - почему им может придатьбольшую силу и остроту кто-то другой, а не я, которого это так близкокасается. Быть может, - и это вполне естественно, - вам неприятно слушатьпри свидетелях, что в вас живет заложенное в вас упрямство, которое советуювам поскорее сломить, которое вы должны сломить, миссис Домби, и которое, говорю об этом с сожалением, я не раз с неудовольствием наблюдал еще донашей свадьбы, когда оно проявлялось в отношении к вашей покойной матери. Нолекарство в ваших руках. Начав этот разговор, я отнюдь не забывал, миссисДомби, о том, что здесь присутствует моя дочь. А вас я прошу не забывать отом, что завтра здесь будут присутствовать несколько человек и что вы, памятуя о приличиях, должны их принять подобающим образом. - Значит, мало вам того, что вы помните о происшедшем между вами имною, - сказала Эдит. - Мало вам того, что вы можете бросить взгляд сюда, -она указала на Каркера, который по-прежнему слушал, не поднимая глаз, - иоживить в памяти те оскорбления, какие вы мне нанесли. Мало вам того, что выможете бросить взгляд сюда, - она указала на Флоренс рукою, которая в первыйи последний раз слегка задрожала, - и подумать о том, что вы сделали и какойутонченной пытке, ежедневной, ежечасной, постоянной, вы меня подвергли, поступив таким образом. Мало вам того, что этот день из всех дней в годупамятен мне той борьбой (оправданной, но непонятной такому человеку, каквы), которая, к сожалению, меня не убила! Ко всему этому вы добавляете ещепоследнюю, завершающую подлость, делая ее свидетельницей моего падения, хотявам известно, что вы заставили меня пожертвовать ради ее спокойствияединственным теплым чувством и привязанностью, какие остались у меня вжизни. Вам известно, что ради нее я бы и теперь подчинилась, если бы могла -но я не могу, слишком велико мое отвращение к вам, - подчинилась бы целикомвашей воле и была бы самым покорным из ваших рабов! Не так нужно было служить величию мистера Домби. Ее слова пробудилистарое чувство, придав ему небывалую силу и жестокость. Снова в этот суровыйчас его жизни заброшенная дочь выдвинута на первый план, выдвинута даже этойнепокорной женщиной, сильна там, где он бессилен, и является для нее всем, тогда как он - ничто! Он повернулся к Флоренс, как будто все это было сказано ею, и приказалей выйти из комнаты. Флоренс, закрыв лицо руками, повиновалась, дрожа нплача. - Я понимаю, сударыня, - гневно и с торжеством сказал мистер Домби, -тот дух противоречия, который заставил ваши нежные чувства направиться поэтому руслу, но им поставили преграду, миссис Домби, им поставили преграду ипобудили их повернуть вспять. - Тем хуже для вас, - ответила она, не меняя ни тона, ни выражениялица. - Да! - сказала она, когда он резко повернулся при этих словах. - То, что худо для меня, в двадцать миллионов раз хуже для вас. Заметьте себе хотябы это, если ничто другое вы неспособны заметить. Усыпанный бриллиантами полумесяц в ее темных волосах вспыхнул изасверкал, как звездный мост. Драгоценные камни не несли в себепредостережения - иначе они стали бы такими же тусклыми и мутными, какзапятнанная честь. Каркер по-прежнему сидел и слушал, не поднимая глаз. - Миссис Домби, - сказал мистер Домби, вновь обретя, насколько это былодля него возможно, свое надменное спокойствие, - таким поведением вы меня несмягчите и не заставите отказаться от моих намерений. - Тем не менее оно одно только и является чистосердечным, хотя лишь вслабой степени отражает то, что происходит у меня в душе, - ответила она. -Но если бы я думала, что оно может вас смягчить, я бы его изменила, еслитолько в человеческих силах его изменить. Я не сделаю того, о чем вы меняпросите. - Я не привык просить, миссис Домби, - возразил он. - Я приказываю. - Завтра, а также и в последующие годовщины я не желаю играть никакойроли в вашем доме. Я ни перед кем не желаю выставлять себя напоказ, какстроптивая рабыня, купленная вами в такой-то день. Если я сохранила в памятидень моей свадьбы, то исключительно как день позора. Уважение к себе! Приличия перед лицом света! Что они значат для меня? Вы сделали всевозможное, чтобы они стали для меня ничем, и теперь они - ничто. - Каркер, - сказал мистер Домби, сдвинув брови и минуту подумав, -миссис Домби до такой степени забывает сейчас и о себе и обо мне и ставитменя в положение столь неподобающее моей репутации, что я должен кореннымобразом изменить сложившуюся ситуацию. - В таком случае, - сказала Эдит ровным голосом, не изменившись в лице, по-прежнему невозмутимо, - избавьте меня от тех уз, какими я связана.Отпустите меня! - Сударыня! - воскликнул мистер Домби. - Развяжите меня! Отпустите меня на свободу! - Сударыня! - повторил он. - Миссис Домби! - Скажите ему, - повторила Эдит, обратив свое высокомерное лицо кКаркеру, - что я хочу развестись с ним. Что так будет лучше. Что я ему этосоветую. Скажите ему, что я приму любые его условия - его богатство неиграет для меня никакой роли, - но что чем скорее, тем лучше. - Боже мой, миссис Домби! - с величайшим изумлением воскликнул еесупруг. - Неужели вы воображаете, что я могу отнестись серьезно к такомупредложению? Знаете ли вы, кто я такой, сударыня? Знаете ли вы, что я собоюпредставляю? Слыхали вы когда-нибудь о фирме " Домби и Сын"? Будут говорить отом, что мистер Домби - мистер Домби! - развелся со своей женой! Ничтожныелюди будут говорить о мистере Домби и семейных его делах! Неужели высерьезно думаете, миссис Домби, что я бы позволил позорить свое имя? Что вы, сударыня? Как вам не стыдно! Какой вздор! Мистер Домби рассмеялся от души. Но не так, как она. Лучше было бы ей умереть, чем рассмеяться так, какрассмеялась она в ответ, не сводя с него пристального взгляда. Лучше было быему умереть, чем сидеть здесь, во всем своем великолепии, и слушать ее. - Нет, миссис Домби, - продолжал он, - нет, сударыня. Не может быть иречи о разводе, и тем настойчивее советую я вам опомниться и подумать очувстве долга. Так вот что я хотел вам сказать, Каркер... Мистер Каркер, который все время сидел и слушал, поднял теперь глаза, загоревшиеся ярким, необычным блеском. -...Вот что я хотел вам сказать, - продолжал мистер Домби, - теперь, когда дело принимает такой оборот, я прошу вас уведомить миссис Домби: правила моей жизни не позволяют, чтобы мне кто бы то ни было противоречил -кто бы то ни было, Каркер. Они не позволяют также, чтобы кого бы то ни было, кроме меня, выдвигали на первый план, когда речь идет о повиновении мне.Упоминание о моей дочери и то обстоятельство, что моя дочь привлечена дляборьбы со мной, противоестественны. Состоит ли моя дочь в союзе с миссисДомби, я не знаю и знать не хочу; но после слов, сказанных сегодня миссисДомби, - их слышала моя дочь, - я прошу вас довести до сведения миссис Домбиследующее: если она по-прежнему станет превращать этот дом в арену борьбы, я, в соответствии с собственным признанием миссис Домби, буду считать дочьдо известной степени ответственной, и она навлечет на себя мой гнев. МиссисДомби спросила: " Разве мало того, что она сделала то-то и то-то? " Будьтелюбезны ответить ей: " Да, этого мало! " - Одну минутку! - перебил Каркер. -Разрешите! Как ни мучительно мое положение, мучительно в особенности потому, что я с вами не совсем согласен, - повернулся он к мистеру Домби, - япринужден спросить, не лучше ли будет, если вы еще раз обдумаете вопрос оразводе. Я знаю, сколь это представляется несовместимым с вашим высокимобщественным положением, и знаю, сколь велика ваша решимость, если вы даетемиссис Домби понять, - его сверкающий взгляд упал на нее, когда он срасстановкой произносил эти слова, отчетливые, как удары колокола, - даетепонять, что только смерть может вас разлучить. Только смерть! Но если выпримете во внимание, что миссис Домби, живя в этом доме и превращая его, каквы сказали, в арену борьбы, не только участвует сама в этой борьбе, но иежедневно навлекает ваше недовольство на мисс Домби (ведь мне известна вашанепреклонность), то не избавите ли вы ее от постоянной душевной тревоги ипостоянного, почти невыносимого чувства, что она - виновница чьих-тостраданий? Я этого не утверждаю, но не может ли показаться, будто выприносите миссис Домби в жертву ради сохранения вашего высокого, недосягаемого положения в обществе? Снова его загоревшийся взор упал на нее, в то время как она стояла исмотрела на мужа; теперь на лице ее была странная и зловещая улыбка. - Каркер, - произнес мистер Домби, высокомерно нахмурившись, тон его недопускал возражений, - вы не понимаете своего положения, если даете мнесоветы по такому вопросу, и характер вашего совета (к удивлению моему)свидетельствует о том, что вы не понимаете меня. Я больше ничего не имеюсказать. - Быть может, - сказал Каркер с несвойственной ему и едва уловимойнасмешкой, - вы не поняли моего положения, когда возложили на меня высокуючесть ведения этих переговоров, - он махнул рукой в сторону миссис Домби. - О нет, сэр, - надменно возразил тот. - Вам было поручено... - Как лицу подчиненному, способствовать унижению миссис Домби. Я забыл.О да, об этом было упомянуто! - сказал Каркер. - Простите! Он склонил голову перед мистером Домби с почтительным видом, которыйплохо согласовался с этими словами, хотя они и были произнесены смиренно, затем повернулся в ее сторону и посмотрел на нее пытливым взглядом. Уж лучше бы она сделалась уродлива, как смертный грех, и упала мертвой, но не стояла бы такая прекрасная, улыбаясь с величественным презрениемпадшего ангела. Она подняла руку к драгоценной диадеме, сверкавшей у нее наголове, сорвала ее с такой силой, что пышные черные волосы, которые онабезжалостно дернула, рассыпались по плечам, и швырнула диадему на пол. Собеих рук она сняла усыпанные бриллиантами браслеты, бросила их и попраланогами сверкающие камни. Молча, все теми же горящими глазами, все с тою жестранной улыбкой, она, не отрываясь, смотрела на мистера Домби, направляяськ двери; затем она вышла. Прежде чем уйти из комнаты, Флоренс слышала достаточно и поняла, чтоЭдит любит ее по-прежнему, что она страдала из-за нее и не упоминала опринесенных ею жертвах, опасаясь нарушить ее покой. Флоренс не собираласьговорить с нею об этом - не могла говорить, помня, против кого она восстает, - но ей хотелось молчаливым и нежным объятием уверить Эдит, что она все этопоняла и благодарна ей. В тот вечер ее отец один отправился в гости, и Флоренс, выйдя вскорепосле этого из своей спальни, бродила по дому, тщетно отыскивая Эдит. Та непокидала своих комнат, куда Флоренс давно уже не заглядывала и сейчас непосмела зайти, опасаясь вызвать неумышленно новые недоразумения. Но, нетеряя надежды встретиться с ней перед сном, Флоренс переходила из комнаты вкомнату и, нигде не находя себе места, блуждала по всему дому, такомувеликолепному и такому мрачному. Она шла по коридору, выходившему на площадку лестницы и освещавшемусятолько в торжественных случаях, как вдруг увидела вдали, за аркой, какого-томужчину, спускавшегося по лестнице. Инстинктивно избегая встречи с отцом, закоторого она приняла этого человека, Флоренс остановилась в темноте, глядятуда, где горел свет. Но это был мистер Каркер, который спускался один полестнице и поверх перил разглядывал холл. Звон колокольчика не возвестил обего уходе, и никто из слуг не провожал его. Он потихоньку сошел вниз, самоткрыл дверь, выскользнул на улицу и бесшумно закрыл за собой дверь. Ее непобедимое отвращение к этому человеку, - а быть может, слежкаисподтишка, которая даже при таких обстоятельствах мучительна и постыдна, -заставила Флоренс содрогнуться с головы до пят. Казалось, кровь застыла унее в жилах. Как только силы к ней вернулись - а в первые минутынепреодолимый страх мешал ей сдвинуться с места, - она быстро пошла к себе изаперла дверь; но даже теперь, сидя взаперти со своей собакой, она не моглапреодолеть леденящее чувство ужаса, словно близка была какая-то грознаяопасность. Она вторглась в ее сны и всю ночь нарушала ее покой. Встав утром стяжелым воспоминанием о семейных раздорах вчерашнего дня, она сновапринялась искать Эдит по всем комнатам и все утро то и дело возобновляла этипоиски. Но Эдит не выходила из своей спальни, и Флоренс ее так и не увидела.Узнав, однако, что званый обед отложен, Флоренс предположила, что Эдитпоедет вечером в гости, приняв приглашение, о котором говорила, и решилавстретит ее на лестнице. Когда настал вечер, Флоренс, поджидавшая в одной из комнат, - заслышалана лестнице шаги, которые приняла за шаги Эдит. Поспешно выйдя и бросившисьей навстречу, Флоренс увидела, что та одна спускается в холл. Каноны же были испуг и удивление Флоренс, когда Эдит, увидев еезаплаканное лицо и простертые руки, в ужасе отпрянула и крикнула: - Не подходите ко мне! Прочь! Дайте мне пройти! - Мама! - сказала Флоренс. - Не называйте меня этим именем! Не говорите со мной! Не смотрите наменя! Флоренс! - Она отшатнулась, когда Флоренс хотела подойти ближе. - Неприкасайтесь ко мне! Флоренс, оцепеневшая при виде искаженного лица и широко раскрытых глаз, заметила, как во сне, что Эдит закрыла глаза руками и, дрожа веем телом, прижимаясь к стене, проскользнула мимо нее, словно какое-то нечистоеживотное, а затем исчезла. Флоренс упала в обморок на лестнице, и, по ее предположениям, здесь еенашла миссис Пипчин. Она знала только, что очнулась у себя на кровати, авокруг нее стояли миссис Пипчин и служанки. - Где мама? - был первый ее вопрос. - Уехала в гости, на обед, - сказала миссис Пипчин. - А папа? - Мистер Домби у себя в комнате, мисс Домби, - ответила миссис Пипчин, - а вам надо раздеться и сию же минуту лечь в постель. Таково было средство, применяемое этой проницательной женщиной противвсех болезней, а главным образом - против уныния и бессонницы, за каковыепрегрешения многие юные жертвы во времена брайтонского замка были осужденына лежание в постели с десяти часов утра. Не дав обещания повиноваться, но выразив желание полежать спокойно, Флоренс поспешила избавиться от заботливого ухода миссис Пипчин и еепомощниц. Оставшись одна, она задумалась о том, что произошло на лестнице, сначала сомневаясь, было ли это на самом деле, потом залилась слезами, потомпочувствовала невыразимый и беспредельный ужас, какой она испытала прошедшейночью. Она решила не ложиться спать, пока не вернется Эдит; если и не удастсяпоговорить с ней, то по крайней мере она будет уверена, что та благополучновозвратилась домой. Какие смутные и неясные опасения привели Флоренс ктакому решению, она не знала и не смела об этом думать. Она знала только, что не будет отдыха для ее измученной головы и трепещущего сердца, пока невернется Эдит. Вслед за вечером пришла ночь, настала полночь - Эдит все еще нет. Флоренс не могла заняться чтением и ни на минуту не находила покоя. Онаходила взад и вперед по своей комнате, открывала дверь и бродила покоридору, смотрела из окна в темноту, слушала, как завывает ветер и льетдождь, садилась и всматривалась в образы, возникающие в пламени, сновавставала и следила, как луна, словно гонимый ветром корабль, летит сквозьоблака. Все в доме улеглись спать, кроме двух слуг, которые ждали внизувозвращения своей хозяйки. Час ночи. Экипажи с грохотом пролетали вдали, сворачивали за угол илипроезжали мимо; тишина постепенно сгущалась и нарушалась все реже и реже, разве что порывом ветра или шумом дождя. Два часа: Эдит еще нет. Флоренс, все больше волнуясь, ходила взад и вперед по своей комнате, бродила по коридору, смотрела из окна в темноту; все казалось ей неясным ирасплывчатым от дождевых капель на оконном стекле и от слез, застилавшихглаза; она смотрела на сумятицу в небе, столь отличную от покоя на земле и вто же время такую безмятежную и далекую. Три часа! Ужас был в каждомугольке, рассыпавшемся в камине. Эдит все еще нет. Все больше волнуясь, Флоренс ходила взад и вперед по своей комнате, бродила по коридору, смотрела на луну, и внезапно ей почудилось, что лунапохожа на побледневшую беглянку, которая спешит уйти и скрыть своепреступное лицо. Пробило четыре часа! Пять! Эдит все еще нет! Но вдруг в доме послышался какой-то шум; Флоренс догадалась, что одиниз бодрствовавших слуг разбудил миссис Пипчин, которая встала, оделась исошла вниз к двери мистера Домби. Осторожно спускаясь по лестнице, Флоренсувидела отца, вышедшего в халате из своей комнаты; он вздрогнул, когда емусказали, что его жена не вернулась домой. Он послал слугу на конюшню узнать, там ли кучер, а когда тот ушел, поспешил одеться. Слуга вернулся впопыхах, ведя с собою кучера, который сказал, что он уже с десяти часов был дома илег спать. Он отвез свою хозяйку на старую ее квартиру на Брук-стрит, где еевстретил мистер Каркер... Флоренс стояла на том самом месте, где она была, когда увидела Каркера, спускающегося по лестнице. Снова она задрожала в безотчетном страхе, так же, как при виде его, и у нее едва хватило сил слушать и понимать происходившее....Который сказал ему, продолжал кучер, что хозяйке не понадобитсякарета, и отпустил его. Она видела, как отец побледнел, слышала, как он торопливо, дрожащимголосом позвал горничную миссис Домби. Все в доме были на ногах, и горничнаятотчас же явилась, тоже очень бледная и отвечавшая бессвязно. Она сообщила, что одела свою госпожу рано, за добрых два часа доотъезда, и, как бывало уже не раз, ей было сказано, что вечером ее услуги непотребуются. Сейчас она только что вернулась из комнат своей хозяйки, но... - Но что? Что случилось? - Флоренс услышала, как крикнул ее отец, словно лишившись рассудка. -...Но будуар заперт на ключ, а ключа нет. Отец схватил свечу, горевшую на полу, - кто-то поставил ее здесь изабыл о ней, - и бросился наверх в таком бешенстве, что Флоренс едва успела, скользнув в сторону, освободить ему дорогу. Она бежала к себе в комнату, вужасе простирая руки, с развевающимися волосами, с лицом, искаженным как усумасшедшей, и слышала, что он ломится в дверь. Когда дверь подалась и он ворвался в комнату, что он увидел там? Никтоэтого не знал. Но на полу лежала груда драгоценностей, полученных ею от негосо дня свадьбы, платья, какие она носила, и все, что у нее было. Это была тасамая комната, где он видел, вон в том зеркале, надменное лицо, отвернувшееся от него, где он безотчетно подумал о том, какова будет этакомната, когда он увидит ее в следующий раз. Побросав эти вещи в ящики и в безумной спешке заперев их на ключ, онувидел на столе какие-то бумаги. Дарственную запись, сделанную им прибракосочетании, и письмо. Он прочел, что она ушла. Он прочел, что онобесчещен. Он прочел, что в постыдную для нее годовщину свадьбы она бежала счеловеком, которого он избрал орудием ее унижения; и он выскочил из комнатыи выскочил из дому, одержимый мыслью найти ее там, куда ее отвезли, и своеюрукою стереть все следы красоты с торжествующего лица. Флоренс, почти не сознавая, что она делает, надела шаль и шляпу, думаяо том, что будет бежать по улицам, пока не отыщет Эдит, а тогда сожмет ее всвоих объятиях, чтобы спасти и привести домой. Но когда она выбежала наплощадку и увидела слуг, сновавших со свечами вверх и вниз по лестнице, перешептывавшихся между собой и шарахнувшихся в сторону от ее отца, когдатот прошел мимо, Флоренс очнулась, осознав свою беспомощность. Спрятавшись водной из великолепных комнат - вот для чего разубранных! - онапочувствовала, что сердце ее готово разорваться от горя. Сострадание к отцу было первым отчетливым чувством, пробившимся сквозьэтот поток скорби, захлестнувший ее. Верное сердце Флоренс обратилось кнему, когда его постигло несчастье, с таким жаром и преданностью, словно вдни своего благополучия он был воплощением ее мечты, которая постепенностала столь туманной и призрачной. Хотя она не имела полного представления оразразившейся катастрофе и только строила догадки, рожденные безотчетнымстрахом, но он стоял перед ней, оскорбленный и покинутый, и снова горячаялюбовь побуждала ее быть подле него. Он отсутствовал недолго: Флоренс еще плакала в великолепной комнате ипредавалась этим мыслям, когда услышала его шаги. Он приказал слугамзаниматься своими обычными делами и удалился на свою половину, где принялсяшагать из угла в угол, так что она слышала его тяжелую поступь. Внезапно поддавшись порыву любви, всегда такой робкой, но сейчас, когдаотца постигло несчастье, смелой и неудержимой, Флоренс, не сняв шали ишляпы, сбежала вниз. Когда ее легкие шаги раздались в холле, он вышел изсвоей комнаты. Она бросилась к нему, простирая руки и восклицая. " О папа, милый папа! " - словно хотела обвить руками его шею. Это она бы и сделала. Но в безумии своем он злобно поднял руку и ударилее наотмашь с такою силой, что она пошатнулась, едва не упав на мраморныйпол. И, нанеся этот удар, он ей крикнул, кто такая Эдит, и приказал идти кней, раз они всегда были в союзе против него. Она не упала к его ногам, она не закрыла лицо дрожащими руками, чтобыне видеть его, она не заплакала; она не попрекнула его ни единым словом. Ноона посмотрела на него, и горестный вопль вырвался из ее груди. Ибо, посмотрев на него, она поняла, что в этот миг он убивает ту мечту о любви, которую, вопреки ему, она лелеяла. Она увидела его жестокость, равнодушие, ненависть, возобладавшие над этой мечтой и попирающие ее. Она поняла, чтонет у нее отца, и, осиротевшая, выбежала из его дома. Выбежала из его дома! Мгновение - и ее рука лежала на дверном замке, крик замер на ее губах, ее лицо казалось мертвенно бледным при желтом светесвечей, второпях поставленных на пол и уже оплывающих, и при дневном свете, проникающем в окно над дверью. Еще мгновение - и тесный сумрак запертогодома (ставни забыли отворить, хотя давно уже рассвело) неожиданно уступилместо сиянию и простору утра. И Флоренс, опустив голову, чтобы скрытьнеудержимые слезы, очутилась на улице. ГЛАВА XLVIII Бегство Флоренс Вне себя от горя, стыда и ужаса одинокая девушка бежала в сияниисолнечного утра, словно во мраке зимней ночи. Ломая руки и заливаясьгорькими слезами, не чувствуя ничего, кроме глубокой раны в сердце, ошеломленная утратой всего, что любила, брошенная, подобно человеку напустынном берегу, единственному, уцелевшему после крушения большого судна, она бежала без мыслей, без надежд, без цели, только бы бежать куда-нибудь -все равно куда! Веселая перспектива длинной улицы, позолоченной утренним светом, синеенебо и легкие облачка, бодрящая свежесть дня, радостного и румяного послепобеды над ночью, - все это не пробуждало никакого ответного чувства в ееизмученной груди. Куда-нибудь, все равно куда, только бы укрыться! Куда-нибудь, все равно куда, только бы найти пристанище и никогда больше невидеть того места, откуда она бежала! Но по улице сновали пешеходы; открывались магазины, слуги появлялись удверей домов; нарастал шум и грохот повседневной борьбы. Флоренс виделаизумление и любопытство на лицах, мелькавших мимо нее; видела, каквозвращаются назад длинные тени на тротуаре; слышала незнакомые голоса, спрашивающие ее, куда она идет и что случилось; и хотя это испугало ее ещебольше и заставило ускорить шаги, но в то же время сослужило добрую службу, вернув ей до известной степени самообладание и напомнив о необходимостисохранять какое-то спокойствие. Куда идти? Куда-нибудь, все равно куда! Только бы идти. Но куда? Онавспомнила о том, как заблудилась однажды в дебрях Лондона, - но все жезаблудилась не так безнадежно, как теперь, и пошла к дому дяди Уолтера. Заглушая рыдания, вытирая опухшие глаза, стараясь скрыть свое смятение, чтобы не привлекать внимания прохожих, Флоренс, решив идти по менее люднымулицам, продолжала путь более спокойно, как вдруг по залитому солнцемтротуару скользнула знакомая тень, остановилась, завертелась на месте, подбежала к ней, снова отскочила, принялась прыгать вокруг нее, и Диоген, задыхаясь, но все-таки оглашая улицу радостным лаем, очутился у ее ног. - О Ди! Милый, верный, преданный Ди! Как ты попал сюда? Как я моглапокинуть тебя, Ди? Ведь ты бы меня никогда не покинул! Флоренс нагнулась и прижала к своей груди его лохматую, старую, любящую, глупую голову, потом они вместе поднялись и вместе пошли дальше.Диоген не столько шел по земле, сколько несся над нею, стараясь поцеловатьна лету свою хозяйку; падал на спину и как ни в чем не бывало сновавскакивал, кидался на больших собак, весело бросая вызов всему своемуплемени; тычась носом, пугал молоденьких служанок, мывших ступени у входныхдверей, и, предаваясь всевозможным сумасбродным выходкам, поминутноостанавливался, оглядывался на Флоренс и лаял, пока ему не начали отвечатьвсе находившиеся поблизости собаки и пока все собаки, которые могли выйти наулицу, не вышли, чтобы посмотреть на него. С таким союзником Флоренс бежала в загорающихся лучах утреннего солнцапо направлению к Сити. Вскоре грохот стал громче, движение усилилось, магазины оживились, и, наконец, ее подхватил поток жизни, устремляющийся вэту сторону и равнодушно текущий мимо аукционных зал и дворцов, мимо тюрем, церквей, рыночных площадей, мимо богатства, бедности, добра и зла, подобнотой широкой реке, которая струится рядом, пробужденная от грез о тростнике, ивах и зеленых мхах и, мутная и взбаламученная, катит свои воды среди трудови забот человеческих к глубокому морю. Наконец показались вдали владения Маленького Мичмана. Еще немного - ипоявился сам Маленький Мичман, стоявший на своем посту и, как всегда, погруженный в наблюдения. Еще немного - и открытая дверь приглашала еевойти. Приближаясь к концу своего путешествия, Флоренс снова ускорила шаги, перебежала через дорогу (за ней по пятам следовал Диоген, слегка смущенныйуличной сутолокой), вбежала в дом и упала на пороге памятной ей маленькойгостиной. Капитан в своей глянцевитой шляпе стоял перед камином и варил себе назавтрак какао, а элегантные его часы лежали на каминной полке, чтобы емуудобнее было справляться с ними в процессе стряпни. Заслышав шаги и шорохюбки, он с трепетом вспомнил об ужасной миссис Мак-Стинджер и обернулся втот момент, когда Флоренс простерла к нему руку, пошатнулась и упала на пол. Капитан, побледнев не меньше, чем Флоренс, побледнев так, что все шишкиу него на лице побелели, поднял ее, как ребенка, и положил на тот самыйстарый диван, на котором она когда-то спала. - Это Отрада Сердца! - сказал капитан, пристально всматриваясь в еелицо. - Это прелестная малютка, которая стала взрослой! Капитан Катль так уважал ее и такое почтение почувствовал к ней, вновом ее облике, что и за тысячу фунтов не согласился бы держать ее в своихобъятиях, пока она не придет в себя. - Отрада моего Сердца! - отступив на шаг, продолжал капитан, чьяфизиономия выражала величайшую тревогу и сочувствие. - Если вы можете податьНэду Катлю сигнал хотя бы пальцем, сделайте это! Но Флоренс не пошевельнулась. - Отрада моего Сердца! - повторил трепещущий капитан. - Ради Уолтера, утонувшего в пучине морской, гоните к ветру и, если возможно, поднимите хотькакой-нибудь флаг! Видя, что она остается нечувствительной даже к такому выразительномузаклятью, капитан Катль схватил стоявшую на столе чашку с холодной водой испрыснул ей лицо. В виду серьезности положения капитан своей огромнойручищей с удивительной нежностью снял с нее шляпку, смочил ей губы и лоб, откинул волосы со лба, укутал ей ноги своим собственным фраком, который снялспециально для этой цели, погладил ее руку - такую маленькую, что, прикоснувшись к ней, он пришел в изумление, - и, видя, как затрепетали у неересницы и губы пошевелились, с более легким сердцем продолжал применять этиспасительные меры. - Веселей! - сказал капитан. - Веселей! Держитесь крепче, моякрасавица, держитесь крепче! Вот так. Теперь вам лучше. Спокойно. Такдержать! Выпейте капельку, - продолжал капитан. - Ну, вот! Как дела, моякрасавица, как дела? Когда она стала приходить в себя, капитан Катль, смутна связываяпредставление о часах с врачебной помощью больному, достал часы с каминнойполки, повесил их на свой крючок и, взяв руку Флоренс в свою, сталпереводить взгляд с руки на часы, словно ждал чего-то от циферблата. - Как дела, красавица? - осведомился капитан. - Как дела? Мне кажется, вы ей принесли пользу, любезные, - шепотом добавил капитан, бросиводобрительный взгляд на часы. - Переводите их на полчаса назад каждое утро ипримерно на четверть часа вечером, и у вас будут часы, равных которым мало, а лучше их и вовсе нет. Ну, как дела, моя маленькая леди? - Капитан Катль! Это вы? - воскликнула Флоренс, слегка приподнимаясь. - Да, да, моя маленькая леди, - сказал капитан, избрав впопыхах этуизящную форму обращения как самую учтивую, какую он только мог придумать. - Дядя Уолтера здесь? - спросила Флоренс. - Здесь, милочка? - переспросил капитан. - Его здесь нет уже многодней. О нем не слыхали с той поры, как он пустился в плавание по следамбедного Уольра. Но, - добавил капитан в виде цитаты, - хоть нет его здесь, но память о нем... и да здравствует Англия, Родина и Красота! - Вы здесь живете? - осведомилась Флоренс. - Да, моя маленькая леди, - ответил капитан. - О капитан Катль! - вне себя воскликнула Флоренс, сжимая руки. -Спасите меня! Оставьте меня здесь. Пусть никто не знает, где я! Скоро ясоберусь с силами и расскажу о том, что случилось. У меня нет никого, к комубы я могла пойти. Не прогоняйте меня! - Прогнать вас, моя маленькая леди! - вскричал капитан. - Вас, Отрадамоего Сердца! Подождите минутку. Мы наглухо задраим иллюминатор и дваждыповернем ключ в замке. С этими словами капитан, пользуясь удивительно ловко своей единственнойрукою и крючком, достал щит, которым на ночь прикрывалась дверь, приладилего и запер дверь на ключ. Когда он вернулся к Флоренс, она взяла его руку и поцеловала.Беспомощность, мольба, обращенная к нему, и доверие, выразившиеся в этомпоступке, бесконечная скорбь, омрачавшая ее лицо, душевная боль, от которойона несомненно страдала раньше и страдала сейчас, ее прошлая жизнь, хорошоему известная, и этот одинокий, измученный и беспомощный ее вид - все это дотакой степени потрясло доброго капитана, что он преисполнился нежности исочувствия. - Моя маленькая леди, - сказал капитан, растирая рукавом переносицу, пока она не засверкала, как отполированная медь, - не говорите Эдуарду Катлюни слова до той поры, пока не убедитесь, что плаваете в тихих водах; а этогоне случится ни сегодня, ни завтра. А что касается того, чтобы выдать вас, донести, где вы находитесь, то поистине и с божьей помощью я так непоступлю, перелистайте катехизис и отметьте это место! Все это вместе с ссылкою на катехизис капитан произнес единым духом и сбольшой торжественностью; при слове " поистине" он снял шляпу и снова наделее по окончании речи. Флоренс ничего не оставалось, как поблагодарить его и выразить емуполное свое доверие, что она и сделала. Прильнув к этому грубоватомучеловеку, как к последнему прибежищу для ее измученного сердца, она положилаголову на плечо честного капитана, обняла его за шею и опустилась бы передним на колени, чтобы поблагодарить, если бы он не угадал ее намерения и неудержал ее, что и полагалось сделать настоящему мужчине. - Спокойно! - сказал капитан. - Спокойно. Знаете ли, моя красавица, выслишком слабы, чтобы стоять, вам нужно опять прилечь. Вот так. Стоило отказаться от многих замечательных зрелищ, чтобы видеть, каккапитан уложил ее на диван и прикрыл своим фраком. - А теперь, - сказал капитан, - вы должны позавтракать, маленькая леди, и собаке тоже следует закусить. А потом вы подниметесь наверх, в комнатустарого Соля Джилса, и заснете там ангельским сном. Упомянув о Диогене, капитан Катль погладил его, а Диоген милостивопошел ему навстречу, приняв эту ласку. Пока применялись спасительные меры, он явно колебался, следует ли наброситься на капитана, или заключить с нимдружбу. И эту борьбу чувств он выразил в том, что попеременно вилял хвостоми скалил зубы, а несколько раз принимался рычать. Но теперь все его сомнениярассеялись. Было ясно, что он считает капитана одним из приятнейших людей, знакомство с коим является честью для любой собаки. Придя к такому заключению, Диоген не отходил от капитана, пока тотзаваривал чай и готовил гренки, и проявил живейший интерес к его хозяйству.Но незачем было доброму капитану делать такие приготовления для Флоренс, которая тщетно пыталась воздать им должное, но ничего не могла есть и толькоплакала и плакала. - Ну-ну! -сказал сочувственно капитан. - Вам нужно поспать, Отрадамоего Сердца, потом у вас прибавится сил. Сейчас ты получишь свой паек, приятель, - обратился он к Диогену, - а затем тебе придется караулить своюхозяйку наверху. Хотя у Диогена потекли слюнки и глаза заблестели при виде завтрака, однако, когда этот завтрак был ему предложен, он не набросился на него, нонавострил уши, побежал к дверям лавки и залился бешеным лаем, тыкаясь носомв порог, словно хотел прорыть себе выход. - Там кто-нибудь есть? - в тревоге спросила Флоренс. - Нет, моя маленькая леди, - отозвался капитан. - " Кто бы мог подойтисюда и не постучаться? Смелей, моя красавица! Это, видно, прохожие. Тем не менее Диоген лаял и лаял и с бешеным упрямством царапал полкогтями; изредка он прислушивался и как будто снова получал подтверждение, потому что опять принимался лаять и царапать пол. Когда его уговориливернуться к завтраку, он приблизился с весьма нерешительным видом и, непроглотив ни кусочка, бросился опять к двери в новом припадке бешенства. - Что, если кто-нибудь подслушивает там и караулит? - прошепталаФлоренс. - Быть может, кто-нибудь видел, как я вошла сюда... кто-нибудьследил за мной? - Не пришла ли сюда та, молодая женщина, маленькая леди? - осведомилсякапитан, осененный блестящей идеей. - Сьюзен? - сказала Флоренс, покачав головой. - О нет! Сьюзен давно ужеушла от меня. - Надеюсь, не сбежала с корабля? - спросил капитан. - Не говорите, мне, моя красавица, что эта молодая женщина удрала. - О нет! - воскликнула Флоренс. - Сьюзен - самое преданное создание вовсем мире. Такой ответ доставил капитану великое облегчение, и он выразил своеудовольствие тем, что снял твердую глянцевитую шляпу, вытер голову носовымплатком и с бесконечным удовлетворением, с сияющей физиономией несколько разповторил, что он это знал. - Ну, вот ты и успокоился, не так ли, братец? - обратился капитан кДиогену. - Там никого не было, господь с вами, моя маленькая леди! Диоген был в этом не очень-то уверен. Время от времени дверь сновапритягивала его к себе, и он обнюхивал ее и ворчал, не в силах забыть опредмете своих подозрений. Это обстоятельство, а также подмеченные капитаномутомление и слабость Флоренс привели к тому, что капитан Катль решилнемедленно приготовить ей приют в спальне Соля Джилса. Поэтому он тотчасотправился наверх и постарался убрать комнату как можно лучше, руководствуясь своим воображением и средствами, находившимися у него подрукой. Там и без того было очень чисто; капитан, будучи человеком аккуратным ипривычным к порядку, превратил кровать в кушетку, накрыв ее чистым белымпокрывалом. Он проявил не меньшую изобретательность, превратив туалетныйстолик в некое подобие алтаря, на котором разместил две серебряные чайныеложки, горшок с цветами, свои знаменитые часы, карманный гребень и песенник- маленькую коллекцию редкостей, производившую наилучшее впечатление.Завесив окно и расправив ковер на полу, капитан снова спустился в маленькуюгостиную, чтобы проводить Флоренс в ее будуар. Ничто не могло бы убедить капитана в том, что у Флоренс хватит силсамой подняться по лестнице. Если бы даже эта мысль и взбрела ему в голову, он счел бы возмутительным нарушением правил гостеприимства разрешить Флоренсидти самостоятельно. Флоренс была слишком слаба, чтобы оспаривать такуюточку зрения, и капитан немедленно перенес ее на руках наверх, уложил инакрыл широким вахтенным плащом. - Моя маленькая леди, - сказал капитан, - здесь вы в такой жебезопасности, как если бы забрались на купол собора святого Павла, алестницу бы потом убрали. Прежде всего вам нужен сон, и, быть может, выпочувствуете себя бодрее, когда этот бальзам утолит боль раненой души. Есливам, Отрада моего Сердца, что-нибудь понадобится и это можно раздобыть здесьв доме, или же в Лондоне, скажите только словечко Эдуарду Катлю, которыйбудет стоять на страже за дверью, и этим вы доставите ему величайшуюрадость. В заключение капитан с учтивостью странствующего рыцаря былых временпоцеловал руку, протянутую ему Флоренс, и на цыпочках вышел из комнаты. Спустившись в маленькую гостиную, капитан Катль после торопливогосовещания с самим собой решил открыть на несколько минут дверь лавки иудостовериться, что уж теперь-то, во всяком случае, никто не слоняетсяпоблизости. Итак, он распахнул дверь и остановился на пороге, зоркопосматривая во все стороны и обозревая всю улицу. - Как поживаете, капитан Джилс? - раздался голос у самого его уха. Капитан, взглянув вниз, увидел, что, пока он обозревал горизонт, егоабордировал мистер Тутс. - А как ваши дела, приятель? - откликнулся капитан. - Ничего себе, благодарю вас, капитан Джилс, - сказал мистер Тутс. -Ведь вам известно, что теперь я никогда не чувствую себя так хорошо, какбыло бы желательно. Да я и не надеюсь, что это когда-нибудь может случиться. В беседе с капитаном Катлем мистер Тутс никогда не позволял себе болееясных намеков на самый дорогой для него предмет, ибо помнил о заключенномдоговоре. - Капитан Джилс, - сказал мистер Тутс, - если бы я мог иметьудовольствие поговорить с вами... дело важное. - Видите ли, приятель, - сказал капитан, уводя его в маленькуюгостиную, - я, собственно говоря, сегодня утром занят; и, стало быть, есливы отплывете сейчас на всех парусах, меня это не обидит. - Конечно, капитан Джилс, - ответил мистер Тутс, который редко понимал, что именно хочет сказать капитан. - Я как раз и хочу отплыть на всехпарусах. Само собой разумеется. - В таком случае, приятель, вы так и поступайте, - ответствовалкапитан. Капитан был столь ошеломлен хранимой им потрясающей тайной -пребыванием мисс Домби в этот момент под его крышей, о чем не ведает сидящийперед ним Тутс, - что пот выступил у него на лбу. Украдкой отирая его идержа в руке глянцевитую шляпу, он не мог отвести глаз от лица мистераТутса. Мистер Тутс, у которого тоже имелись, по-видимому, какие-то тайныепричины для волнения, был до такой степени сбит с толку пристальным взглядомкапитана, что, посмотрев на него молча, растерянно заерзал на стуле исказал: - Прошу прощения, капитан Джилс, вы ничего особенного во мне незамечаете? - Нет, приятель, - ответил капитан. - Ничего. - Дело, знаете ли, в том, - хихикнув, сказал мистер Тутс, - что ячахну. Можете говорить об этом не стесняясь. Мне... мне это будет приятно. Ятак исхудал, что Берджес и Кo заново сняли с меня мерку. Для меня этосчастье. Я... я этому рад. Если бы это от меня зависело, я бы... я бы сбольшим удовольствием покатился под гору. Я всего-навсего скотина, да будетвам известно, капитан Джилс, скотина, которая пасется на поверхности земли. Чем больше распространялся на эту тему мистер Тутс, тем больше угнеталакапитана его собственная тайна и тем пристальнее смотрел он на собеседника.Пребывая в замешательстве и желая избавиться от мистера Тутса, капитан имелтакой испуганный и странный вид, что вряд ли мог прийти в большее смущение, даже если бы вел разговор с привидением. - Но вот что я хотел сказать, капитан Джилс, - продолжал мистер Тутс, -сегодня рано утром я очутился в этих краях... по правде сказать, я хотелпозавтракать с вами. Что касается сна, то я, знаете ли, совсем пересталтеперь спать. Я все равно что ночной сторож, с той только разницей, что мнене платят жалованья, а у сторожа нет ничего тяжелого на душе. - Валяйте дальше, приятель, - предостерегающим тоном сказал капитан. - Правильно, капитан Джилс, - сказал мистер Тутс. - Совершенно верно! Очутившись в этих краях рано утром (примерно с час тому назад) и увидев, чтодверь заперта... - Как! Значит, это вы, братец, вертелись под дверью? - осведомилсякапитан. - Ничуть не бывало, капитан Джилс, - ответил мистер Тутс. - Я здесь нина секунду не останавливался. Я думал, что вас нет дома. Но один человексказал... Кстати, капитан Джилс, ведь у вас в доме нет собаки? Капитан покачал головой. - Ну, конечно, - подтвердил мистер Тутс, - я так и сказал. Я знал, чтоу вас ее нет. Дело в том, капитан Джилс, что речь идет о собаке, принадлежащей... Простите. Об этом запрещено упоминать. Капитан таращил глаза на мистера Тутса, пока тот не показался ему чутьли не вдвое больше, чем был на самом деле; и снова на лбу у капитанавыступил пот. когда он подумал о том, что Диоген, быть может, вздумаетспуститься вниз и присоединиться к компании в гостиной. - Этот человек, - продолжал мистер Тутс, - сказал, что он слышалсобачий лай в лавке, а я знал, что этого быть не может, и так ему и заявил.Но он остался при своем убеждении, как будто видел собаку собственнымиглазами. - Что это за человек, приятель? - осведомился капитан. - Вот в том-то и дело, капитан Джилс, - сказал мистер Тутс, проявляяеще большее волнение. - Не мне говорить о том, что могло случиться и чего немогло случиться. Право же, я не знаю. Я чего-то не понимаю, и мне кажется, что-то у меня не в порядке - короче говоря, голова у меня не совсем впорядке. Капитан в знак согласия кивнул головой. - Но когда мы

Данная страница нарушает авторские права?





© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.