Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава xXXV
Счастливая чета Темное пятно на улице исчезло. Дом мистера Домби, если и остается ещебрешью среди других домов, то только потому, что в своем великолепии неможет с ними соперничать и высокомерно их раздвигает. Пословица говорит, чтодом есть дом, как бы ни был он неказист. Если она остается справедливой вобратном смысле и дом есть дом, как бы ни был он величествен, то какойалтарь воздвигнут здесь домашним богам! Сегодня вечером огни сверкают в окнах, красноватый отблеск камина теплои весело ложится на портьеры и мягкие ковры, обед готов, стол изящно накрыт, но только на четыре персоны, а буфет загроможден столовым серебром. В первыйраз после недавних переделок дом приготовили для торжественной встречихозяев, и счастливую чету ждут с минуты на минуту. Судя по тому интересу и волнению, какие он возбуждает у домочадцев, этот вечер возвращения домой немногим уступает свадебному утру. Миссис Перчпьет чай в кухне; она обошла весь дом, определила, почем плачено за ярдшелка и камчатного полотна, и исчерпала все попавшие и не попавшие в словарьмеждометия, выражающие восторг и изумление. Старший обойщик, оставив подстулом в вестибюле свою шляпу, а в ней носовой платок - от них сильно пахнетлаком, - шныряет по дому, посматривая вверх на карнизы и вниз на мягкиековры, и время от времени в припадке восторга вынимает из кармана линейку ивдруг начинает с неизъяснимым чувством обмерять дорогие вещи. Кухарка оченьвесела и говорит - дайте только ей таких хозяев, которые принимали бы многогостей (а она готова побиться с вами об заклад на шесть пенсов, что теперьтак и будет); она отличается бойким нравом и отличалась им с детства и невозражает против того, чтобы все это знали; такое заявление исторгает изгруди миссис Перч тихий отклик, выражающий сочувствие и одобрение. Горничнаяможет лишь надеяться, что они будут счастливы, но брак - лотерея, и чембольше она думает о браке, тем больше ценит независимость и благополучиеодинокой жизни. Мистер Таулинсон мрачен и угрюм и говорит, что таково и егомнение, и дайте ему только войну, войну с французами! Ибо этот молодойчеловек придерживается того мнения, что каждый иностранец - француз, каковыми должен быть по законам природы. Как только раздается стук колес, все умолкают, о чем бы они ниговорили, и прислушиваются; и не раз поднималась суматоха и слышался крик: " Приехали! " Но они еще не приехали, и кухарка начинает оплакивать обед, который уже дважды снимала с плиты, а старший обойщик все еще шныряет покомнатам, и ничто не нарушает его блаженной мечтательности. Флоренс готова к встрече с отцом и со своей новой мамой. Вряд ли оназнает, радостью или болью вызвано волнение, какое теснит ей грудь. Нотрепещущее сердце заставляет кровь приливать к щекам и придает блеск глазам; а в кухне шепчут друг другу на ухо, - говоря о ней, они всегда понижаютголос, - о том, как красива сегодня мисс Флоренс и какой милой молодой ледистала она, бедняжка! Следует пауза; а затем кухарка, чувствуя, что ждут еемнения, как председательницы, спрашивает недоумевающе, неужели... иумолкает. Горничная также выражает недоумение, равно как и миссис Перч, которая обладает счастливой способностью недоумевать, когда другиенедоумевают, хотя бы ей и не была известна причина собственного недоумения.Мистер Таулинсон, который пользуется случаем заразить леди своею мрачностью, говорит: " Поживем - увидим". Ему бы хотелось, чтобы кое-кто благополучно изэтого выпутался. Тогда кухарка испускает вздох и шепчет: " Ах, это странныймир, поистине странный! " А когда эти слова облетели вокруг стола, добавляетвнушительно: " Но какие бы ни произошли перемены, Том, они не могут повредитьмисс Флоренс". Ответ мистера Таулинсона, чреватый зловещим смыслом, гласит: " О, неужели не могут? " И, понимая, что простой смертный вряд ли способенпророчествовать более ясно или более вразумительно, он погружается вмолчание. Миссис Скьютон, приготовившись встретить с распростертыми объятиямисвою возлюбленную дочь и дорогого зятя, надела приличествующий случаюдевический наряд с короткими рукавами. Однако в настоящую минуту зрелые еепрелести цветут в тени ее собственных апартаментов, откуда она не выходила стех пор, как завладела ими несколько часов назад, и где она быстро начинаетпроявлять признаки раздражения из-за того, что обед запаздывает. С другойстороны, горничная, которой бы надлежало быть скелетом, тогда как на самомделе это цветущая девица, находится в приятнейшем расположении духа, полагаявыплату жалования раз в три месяца обеспеченной лучше, чем когда бы то нибыло, и предвидя, что стол и помещение будут значительно улучшены. Но где же счастливая чета, которую ждет этот славный дом? Быть может, пар, прилив, ветер и лошади умеряют скорость, чтобы полюбоваться такимсчастьем? Может быть, рой амуров и граций, порхая вокруг них, препятствуетих продвижению? Или, быть может, столько разбросано цветов вдоль ихсчастливой тропы, что они с трудом подвигаются вперед среди роз без терний иблагоуханного шиповника? Наконец-то приехали! Слышен стук колес, он приближается, и каретаостанавливается у подъезда. Ненавистный иностранец оглушительно стучит вдверь, предваряя появление мистера Таулинсона и слуг, бросившихся ееоткрыть; и мистер Домби и его молодая жена выходят из экипажа и идут рука обруку в дом. - Моя ненаглядная Эдит! - раздается взволнованный голос на площадкелестницы. - Мой дорогой Домби! - И короткие рукава обвиваются вокругсчастливой четы, заключая в объятия каждого из супругов по очереди. Флоренс также спустилась в холл, но не смела подойти со своим робкимприветствием, пока не улягутся восторги этого более близкого и болеедорогого существа. Но Эдит увидела ее на пороге; небрежно поцеловав в щекусвою чувствительную родительницу и отделавшись от нее, она поспешила кФлоренс и обняла ее. - Здравствуй, Флоренс, - сказал мистер Домби, протягивая руку. Когда Флоренс, дрожа, подносила ее к губам, она встретила его взгляд.Взгляд был холодный и сухой, но у нее забилось сердце, когда ей показалось, что в его глазах отразился интерес к ней, какого он никогда еще не проявлял.В них было даже легкое удивление - приятное удивление, вызванное встречей снею. Больше она не смела смотреть на него, но чувствовала, что он взглянулна нее еще раз и не менее благосклонно. О, какой радостный трепет охватил еедаже при этом слабом и ни на чем не основанном подтверждении ее надежды, чтос помощью новой красивой мамы ей удастся завоевать его сердце! - Полагаю, вы недолго будете переодеваться, миссис Домби? - спросилмистер Домби. - Я сейчас буду готова. - Пусть подают обед через четверть часа. С этими словами мистер Домби чинно удалился в свои комнаты, а миссисДомби поднялась наверх в свои. Миссис Скьютон и Флоренс отправились вгостиную, где эта превосходная мать сочла своим долгом уронить несколькослезинок, якобы исторгнутых у нее счастьем дочери; и эти слезинки она всееще с большою осторожностью осушала уголком обшитого кружевами носовогоплатка, когда вошел ее зять. - Ну, как понравился вам, дорогой Домби, этот очаровательнейший изгородов, Париж? - спросила она, подавляя свое волнение. - Там было холодно, - ответил мистер Домби. - Конечно, весело, как всегда! - сказала миссис Скьютон. - Не особенно. Город показался мне скучным, - заметил мистер Домби. - Фи, дорогой мой Домби! Скучным! - Это было сказано лукаво. - Такое впечатление он произвел на меня, сударыня, - степенно и учтивосказал мистер Домби. - Полагаю, миссис Домби также нашла его скучным. Онаупомянула об этом раза два. - Ах, капризница! - воскликнула миссис Скьютон, подшучивая над своейдорогой дочерью, которая только что появилась в дверях. - Какие этоеретические вещи говоришь ты о Париже? Эдит со скучающим видом подняла брови; пройдя мимо распахнутыхдвустворчатых дверей, за которыми открывалась анфилада комнат, прекрасно изаново отделанных, она едва взглянула на них и села рядом с Флоренс. - Дорогой Домби, - сказала миссис Скьютон, - эти люди чудесно выполниливсе, о чем мы им говорили! Право же, они превратили дом в настоящий дворец. - Дом красив, - сказал мистер Домби, осматриваясь вокруг. - Яраспорядился, чтобы перед расходами не останавливались. Полагаю, сделановсе, что могли сделать деньги. - А чего они не могут сделать, дорогой Домби? - заметила Клеопатра. - Они могущественны, сударыня, - сказал мистер Домби. Он со свойственной ему величественностью бросил взгляд на жену, но тане сказала ни слова. - Надеюсь, миссис Домби, - подчеркнуто обратился он к ней послеминутного молчания, - эти перемены заслуживают вашего одобрения? - Дом красив, насколько он может быть красивым, - отозвалась она свысокомерным равнодушием. - Конечно, таким он должен быть. И, полагаю, таковон и есть. Пренебрежительное выражение было свойственно этому надменному лицу и, казалось, никогда его не покидало; но презрение, отражавшееся на нем, когдабы ни упомянули о восторге, почтении и уважении, вызываемых богатствоммистера Домби, - как бы ни было мимолетно и случайно упоминание, - былосовсем иным и новым чувством, по напряжению своему ничего общего не имевшимс обычным презрением. Неизвестно, подозревал ли об этом мистер Домби, окутанный своим величием, но ему представлялось уже немало случаев прозреть; это могло совершиться и сейчас благодаря темным глазам, которые остановилисьна нем, после того как быстро и презрительно скользнули по окружающейобстановке, служившей к его прославлению. Он мог бы прочесть в этом одномвзгляде, что, какова бы ни была власть богатства, оно не завоюет ему, дажеесли возрастет в десять тысяч раз, ни одного ласкового, признательного взораэтой непокорной женщины, с ним связанной, но всем своим существом восстающейпротив него. Он мог бы прочесть в этом одном взгляде, что она гнушается этимбогатством именно из-за тех низменных, корыстных чувств, какие оно в нейвызывает, хотя она и притязает на величайшую власть, им даруемую, как нанечто полагающееся ей по праву в результате торговой сделки, - притязает нагнусное и недостойное вознаграждение за то, что она стала его женой. Он могпрочесть в нем, что, хотя она и подставляет свою грудь под стрелысобственного презрения и гордыни, самое невинное упоминание о власти егобогатства унижает ее сызнова, заставляет еще ниже падать в собственныхглазах и довершает ее внутреннее опустошение. Но вот доложили, что обед подан, и мистер Домби повел Клеопатру; Эдит иего дочь следовали за ними. Быстро пройдя мимо расставленной на буфетезолотой и серебряной посуды, как будто это была куча мусору, и не удостоиввзглядом окружающей ее роскоши, она впервые заняла свое место за столомсвоего супруга и сидела как статуя. Мистер Домби, который и сам очень походил на статую, без всякогонедовольства видел, что его красивая жена бесстрастна, надменна и холодна.Манеры ее всегда отличались изяществом и грацией, а ее поведение было емуприятно и отвечало его вкусу. С обычным достоинством возглавляя стол иотнюдь не излучая на жену свою собственную теплоту и веселость, он схолодным удовлетворением исполнял обязанности хозяина дома; и этот первый повозвращении обед - хотя в кухне его не считали многообещающим началом -прошел в столовой вполне пристойно и сдержанно. Вскоре после чая миссис Скьютон, которая притворилась подавленной иутомленной радостным волнением, вызванным созерцанием возлюбленной дочери, соединившейся со своим избранником, но которой - есть основания этопредполагать - семейный вечер показался скучноватым, ибо она целый часбеспрерывно зевала, прикрывшись веером, - миссис Скьютон пошла спать. Эдиттакже удалилась молча и больше не появлялась. И случилось так, что Флоренс, побывав наверху, чтобы потолковать с Диогеном, а затем вернувшись со своейрабочей корзинкой в гостиную, не застала там никого, кроме отца, шагавшеговзад и вперед по мрачной и великолепной комнате. - Простите, папа. Мне уйти? - тихо спросила Флоренс, нерешительноостанавливаясь в дверях. - Нет, - ответил мистер Домби, оглянувшись через плечо. - Ты можешьвходить сюда, когда угодно, Флоренс. Это не мой кабинет. Флоренс вошла и села со своей работой к стоявшему в стороне столику, очутившись впервые в жизни - впервые на своей памяти, начиная с младенческихлет и вплоть до этого часа, - наедине с отцом, как с собеседником. Она, природой данная ему собеседница, его единственное дитя, которое в одинокойсвоей жизни и скорби познало боль истерзанного сердца! Его дочь, которая, несмотря на отвергнутую свою любовь, каждый вечер, молясь богу, шептала егоимя, со слезами призывая на него благословение, падавшее тяжелее, чемпроклятье! Дочь, молившая о том, чтобы умереть молодой - только бы умереть вего объятиях! Дочь, неизменно отвечавшая на мучительное пренебрежение, холодность и неприязнь терпеливой, нетребовательной любовью, оправдывая егои защищая, как светлый его ангел! Она дрожала, и глаза ее были затуманены. Его фигура как будтостановилась выше и росла перед ее глазами, когда он шагал по комнате; то онавидела ее смутной и расплывчатой, то снова ясной и отчетливой; то начиналоей казаться, что все это уже происходило, точь-в-точь так же, как сейчас, сотни лет назад. Она рвалась к нему и в то же время содрогалась при егоприближении. Неестественное чувство у ребенка, не ведающего зла! Чудовищнаярука направляла острый плуг, который провел в ее кроткой душе борозду дляпосева таких семян! Стараясь не огорчать и не оскорблять его своим горем, Флоренссдерживалась и спокойно сидела за работой. Пройдясь еще несколько раз покомнате, он прекратил свою прогулку и, усевшись в кресло, стоявшее в темномуглу, накрыл лицо носовым платком и расположился вздремнуть. Для Флоренс достаточно было уже того, что она может сидеть здесь рядомс ним, время от времени посматривая на его кресло, следя за ним мысленно, когда лицо ее склонялось над работой, и грустно радуясь тому, что он можетдремать при ней и его не смущает ее присутствие, которого он раньше невыносил. О чем бы она стала размышлять, если бы узнала, что он упорно смотрит нанее, платок на его лице, случайно или умышленно, положен так, чтобы он могвидеть ее, и глаза его ни на секунду не отрываются от ее лица! А когда онасмотрела в его сторону, в затененный угол, ее выразительные глаза, и безслов говорившие более страстно и патетически, чем все ораторы в мире, внемом призыве бросавшие ему тяжкий упрек, встречались с его глазами, неведая об этом. Когда же она снова склоняла голову к работе, он дышалсвободнее, но продолжал смотреть на нее с тем же вниманием - на ее белыйлоб, ниспадающие волосы и занятые работой руки - и, раз взглянув, казалось, уже не в силах был отвести взор. О чем же думал он в это время? С какими чувствами устремлял он украдкойвнимательный взгляд на неведомую ему дочь? Читал ли он укор в этом тихомоблике и кротких глазах? Начал ли признавать ее права, которыми онпренебрег, тронула ли, наконец, эта мысль его сердце и пробудила ли в немсознание жестокой его несправедливости? Бывают минуты смирения в жизни самых суровых и черствых людей, хотятакие люди большей частью хорошо хранят свою тайну. Вид дочери в расцветекрасоты, незаметно для него ставшей почти взрослой, мог стать причиною такойминуты даже в его жизни, исполненной гордыни. Мимолетная мысль о том, чтосчастливый домашний очаг был тут, у него под рукой... гений, охраняющийсемейное благополучие, склонялся к его ногам... а он, одержимый своимупорным, мрачным высокомерием, не заметил его, ушел и погубил себя... бытьможет, породила это состояние. Простые красноречивые слова, звучавшие внятно(хотя он не сознавал, что читает их в ее немом взгляде): " Во имя умирающих, за которыми я ухаживала, во имя страдальческого детства, во имя нашейвстречи в этом мрачном доме в полночь, во имя вопля, исторгнутого из моегоистерзанного сердца, о отец, обратись ко мне и найди прибежище в моей любви, пока еще не поздно! " - могли продлить такую минуту. Эта мысль могла бытьсвязана с более низменными и незначительными, как, например, с мыслью о том, что новые привязанности заняли в его душе место умершего мальчика и теперьон может простить той, кто отняла у него любовь сына. Даже простогосоображения, что она может служить украшением среди всех украшений ироскоши, его окружающих, пожалуй, было бы достаточно. Но чем дольше онсмотрел на нее, тем больше смягчался. В то время, как он смотрел, онасливалась с образом ребенка, которого он любил, и он уже не мог отделить ихдруг от друга. Он смотрел и на секунду увидел ее в более ярком и ясномсвете, не соперницей, склонявшейся над подушкой ребенка - чудовищная мысль! - но добрым гением дома, охраняющим и его самого в тот момент, когда, опустив голову на руку, он сидел у кроватки маленького Поля. Он чувствовалжелание заговорить с ней и подозвать ее. Слова: " Флоренс, подойди ко мне! " -готовы были сорваться с его губ, - медленно и с трудом, столь были они емучужды, - но их удержали и заглушили шаги на лестнице. Это была его жена. Она заменила вечерний туалет широким пеньюаром ираспустила волосы, падавшие ей на плечи. Но не эта перемена в ней поразилаего. - Флоренс, дорогая, - сказала она, - я вас всюду искала. Усевшись рядом с Флоренс, она наклонилась и поцеловала ее руку. Он едвамог узнать свою жену - так она изменилась. Дело было не только в том, что ееулыбка была ему незнакома, хотя и улыбку Эдит он никогда не видел; но ееманеры, тон, сияющие глаза, мягкость и доверчивость, и обаятельное желаниепонравиться, проявлявшееся во всем... это была не Эдит. - Тише, дорогая мама. Папа спит. А вот теперь это была Эдит. Она посмотрела в ту сторону, где он сидел, и он прекрасно узнал это лицо и взгляд. - Я и не подозревала, что вы можете быть здесь, Флоренс. Снова как изменилась, как смягчилась она в одну секунду! - Я нарочно ушла отсюда рано, - продолжала Эдит, - чтобы посидеть ипоговорить с вами наверху. Но, войдя в вашу комнату, я увидела, что мояптичка улетела, и с тех пор я все время ждала ее возвращения. Если бы Флоренс и в самом деле была птичкой, Эдит не могла бы нежнее иласковее прижать ее к своей груди. - Пойдемте, дорогая! - Когда папа проснется, не покажется ли ему странным, что я ушла? -нерешительно сказала Флоренс. - А как вы думаете, Флоренс? - спросила Эдит, глядя ей в глаза. Флоренс опустила голову, встала и взяла свою рабочую корзинку. Эдитпродела ее руку под свою, и они вышли из комнаты, как сестры. Даже походкаее была иной и незнакомой ему, - подумал мистер Домби, проводив ее взглядомдо двери. В тот вечер он так долго сидел в своем темном углу, что церковные часы, отмечая время, били три раза, прежде чем он пошевельнулся. И взгляд егоупорно не отрывался от того места, где сидела Флоренс. В комнате становилосьтемнее по мере того, как догорали и гасли свечи; но тень, омрачавшая лицомистера Домби, была темнее всех ночных теней; так она и осталась на еголице. Флоренс и Эдит, сидя у камина в уединенной комнате, где умер маленькийПоль, долго вели беседу. Диоген, находившийся тут же, сначала возражалпротив присутствия Эдит, но потом, уступая желанию своей хозяйки, дал своесогласие, хотя и не переставал протестующе ворчать. Однако, выползаяпотихоньку из передней, куда в негодовании удалился, он вскоре как будтоуразумел, что с наилучшими намерениями совершил одну из тех ошибок, каких немогут иной раз избежать самые примерные собаки. Словно извиняясь, он уселсямежду ними перед самым камином и сидел с высунутым языком и глупейшеймордой, прислушиваясь к разговору. Разговор сначала шел о книгах и любимых занятиях Флоренс и о том, какона коротала время со дня свадьбы. Эта последняя тема дала ей поводзаговорить о том, что было очень близко ее сердцу, и она сказала со слезамина глазах: - О мама, за это время меня постигло большое несчастье! - Вас - большое несчастье, Флоренс? - Да. Бедный Уолтер утонул. Флоренс закрыла лицо руками и горько заплакала. Многих слез, пролитыхтайком, стоила ей гибель Уолтера, и все-таки она начинала плакать каждыйраз, когда думала или говорила о нем. - Но объясните мне, дорогая, - сказала Эдит, успокаивая ее, - кто такойУолтер? Кем он был для вас? - Он был моим братом, мама. Когда умер милый Поль, мы обещали другдругу быть братом и сестрой. Я знала его давно - с раннего детства. Он зналПоля, который был очень к нему привязан; Поль сказал, чуть ли не за минутудо смерти: " Позаботьтесь об Уолтере, милый папа! Я его любил! " Уолтерапривели повидаться с ним, и он был тогда здесь - в этой комнате. - И он позаботился об Уолтере? - суровым тоном осведомилась Эдит. - Папа? Он послал его за океан. По пути туда он утонул во времякораблекрушения, - всхлипывая, сказала Флоренс. - Ему известно, что Уолтер умер? - спросила Эдит. - Не знаю, мама. Не могу узнать. Милая мама! - воскликнула Флоренс, прижимаясь к ней словно с мольбой о помощи и спрятав лицо у нее на груди. -Я знаю, вы заметили... - Тише! Молчите, Флоренс! - Эдит так сильно побледнела и говорила стаким жаром, что незачем ей было закрывать Флоренс рот рукой, чтобы тазамолчала. - Сначала расскажите мне все об Уолтере; я хочу знать эту историюс начала до конца. Флоренс рассказала и эту историю и все связанное с ней, вплоть додружбы с мистером Тутсом, говоря о котором, она, несмотря на свое горе, невольно улыбалась сквозь слезы, хотя была ему глубоко благодарна. Когда оназакончила свой рассказ, выслушанный Эдит с напряженным вниманием, и когданаступило молчание, Эдит спросила: - Что же я заметила? - Вы заметили, что я, - выговорила Флоренс с тою же немою мольбой и также, как раньше, быстро спрягав лицо у нее на груди, - что я нелюбимая дочь, мама! Я никогда не была любимой. Я никогда не знала, как ею стать. Я ненашла пути, и некому мне было его показать. О, позвольте мне поучиться увас, как мне стать близкой папе! Научите меня вы, которая так хорошо этознает! - И, прильнув к ней, шепча прерывистые пылкие слова благодарности илюбви, Флоренс после открытия своей грустной тайны плакала долго, но уже нетак горестно, как раньше, в объятиях новой матери. Бледная, с побелевшими губами, с лицом, сначала исказившимся, а потомблагодаря усилиям воли застывшим в горделивой своей красоте, как мертваямаска, Эдит смотрела на плачущую девушку и один раз поцеловала ее.Потихоньку освободившись из объятий Флоренс и отстранив ее, величавая инеподвижная, как мраморное изваяние, она заговорила, и голос ее звучал всеглуше, только этим и выдавая ее волнение: - Флоренс, вы меня не знаете! Боже вас сохрани учиться чему-нибудь уменя! - Не учиться у вас? - с изумлением переспросила Флоренс. - Да избавит бог, чтобы я стала учить вас, как нужно любить или бытьлюбимой! - сказала Эдит. - Лучше, если бы вы могли меня научить, но теперьслишком поздно. Вы мне дороги, Флоренс. Я не думала, что кто-нибудь можетстать мне так дорог, как стали вы за такое короткое время. Заметив, что Флоренс хочет что-то сказать, она ее остановила жестом ипродолжала: - Я всегда буду вашим верным другом. Я буду воспитывать вас если и нетак хорошо, то с большей любовью, чем кто бы то ни было во всем мире. Выможете довериться мне - я это знаю, дорогая, и я это говорю, - можетедовериться мне со всею преданностью вашего чистого сердца. Есть множествоженщин, на которых он мог бы жениться, - женщин лучше меня, Флоренс. Но изтех, кто мог бы войти в этот дом в качестве его жены, нет ни одной, чьесердце любило бы вас более горячо. - Я это знаю, дорогая мама! - воскликнула Флоренс. - С первого же дня, с того счастливого дня я это знала! - Счастливого дня! - Эдит, казалось, невольно повторила эти слова ипродолжала: - Хотя никакой заслуги с моей стороны нет, потому что я мало овас думала до той поры, пока вас не увидела, но пусть ваше доверие и любовьбудут незаслуженной наградой мне. В первую ночь моего пребывания в этом домемне захотелось - так будет лучше всего - сказать вам об этом в первый ипоследний раз. Флоренс, сама не зная почему, чуть ли не со страхом ждала, что за этимпоследует, но не спускала глаз с прекрасного лица, обращенного к ней. - Никогда не пытайтесь найти во мне то, чего здесь нет, - сказала Эдит, прижимая руку к сердцу. - Никогда, если это в ваших силах, Флоренс, неотрекайтесь от меня, из-за того, что здесь - пустота. Постепенно вы узнаетеменя лучше, и настанет время, когда вы будете знать меня так же, как я себязнаю. И тогда будьте по мере сил снисходительны ко мне и не отравляйтегоречью единственное светлое воспоминание, которое мне останется. Слезы, выступившие па глазах, устремленных на Флоренс, доказывали, чтоспокойное лицо было лишь прекрасной маской; но она сохранила эту маску ипродолжала: - Я заметила то, о чем вы говорили, и знаю, что вы не ошибаетесь. Новерьте мне - если не сейчас, то скоро вы этому поверите, - нет в миреникого, кто был бы менее, чем я, способен это уладить или помочь вам, Флоренс. Никогда не спрашивайте меня, почему это так, и больше никогда неговорите со мной об этом и о моем муже. Тут между нами должна быть пропасть.Будем хранить мертвое молчание. Некоторое время она сидела молча; Флоренс едва осмеливалась дышать, асмутные и неясные проблески истины со всеми вытекающими отсюда последствиямипредставлялись ее испуганному воображению. Как только Эдит замолчала, еенапряженное неподвижное лицо стало спокойней и мягче, каким оно бывалообычно, когда она оставалась наедине с Флоренс. Когда произошла этаперемена, Эдит закрыла лицо руками; потом она встала, с нежным поцелуемпожелала Флоренс спокойной ночи и вышла быстро и не оглядываясь. Но когда Флоренс лежала в постели, а комната освещалась толькоотблеском, падавшим от камина, Эдит вернулась и, сказав, что не можетуснуть, а в своей гостиной чувствует себя одинокой, придвинула стул к каминуи стала смотреть на тлеющие угли. Флоренс тоже смотрела на них с кровати, пока и они, и благородное лицо, осененное распущенными волосами, изадумчивые глаза, в которых отражался догорающий огонь, не стали туманными ирасплывчатыми и, наконец, исчезли. Но и во сне Флоренс сохранила смутное представление о том, чтопроизошло так недавно. Это служило канвой ее снов и преследовало ее, вызываястрах. Ей снилось, что она ищет отца в пустынных местах и идет по егостопам, поднимаясь на страшные крутизны и спускаясь в глубокие подземелья ипещеры; ей поручено нечто такое, что должно избавить его от великихстраданий - она не знает, что именно и почему, - но ей никак не удаетсядостигнуть цеди и освободить его. Потом она увидела его мертвым на этойсамой кровати, в этой самой комнате, узнала, что он никогда, до последнейминуты, не любил ее, и, горько рыдая, упала на его холодную грудь. Затемоткрылись дали, заструилась река, и жалобный знакомый голос воскликнул: " Онатечет, Флой! Она никогда не останавливается! Она увлекает за собой! " И онаувидела брата, простирающего к ней руки, а рядом с ним стоял кто-то похожийна Уолтера, удивительно спокойный и неподвижный. В каждом сновиденье Эдитпоявлялась и исчезала, неся ей то радость, то печаль, и, наконец, ониостались вдвоем у края темной могилы; Эдит указывала вниз, а она посмотрелаи увидела - кого? - другую Эдит лежащую на дне. В ужасе она вскрикнула и, как ей показалось, проснулась. Нежный голоскак будто шепнул ей на ухо: " Флоренс, милая Флоренс, это только сон! " И, протянув руки, она ответила на ласку своей новой мамы, которая вышла потомиз комнаты при свете серого утра. Флоренс тотчас села в постели, недоумевая, случилось ли это наяву или нет; но уверена она была только в том, чтонастало серое утро, что почерневшая зола лежит на каминной решетке и что онаодна в комнате. Так прошла ночь по возвращении счастливой четы.
Данная страница нарушает авторские права?