Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава xXXIV
Другие мать и дочь В безобразной и мрачной комнате старуха, тоже безобразная и мрачная, прислушивалась к ветру и дождю и, скорчившись, грелась у жалкого огня.Предаваясь этому последнему занятию с большим тщанием, чем первому, она неменяла позы; только тогда, когда случайные дождевые капли падали, шипя, натлеющую золу, она поднимала голову, вновь обращая внимание на свист ветра ишум дождя, а потом постепенно опускала ее все ниже, ниже и ниже, погружаясьв унылые размышления; ночные шумы сливались для нее в однообразный гул, напоминающий гул моря, когда он едва-едва достигает слуха того, кто сидит враздумье на берегу. В комнате света не было, кроме отблеска, падавшего от очага. Время отвремени, злобно вспыхивая, словно глаза дремлющего свирепого зверя, огоньозарял предметы, отнюдь не нуждавшиеся в лучшем освещении. Куча тряпья, кучакостей, жалкая постель, два-три искалеченных стула, или, вернее, табурета, грязные стены и еще более грязный потолок - вот все, на что падал дрожащийотблеск. Когда старуха, чья гигантская и искаженная тень виднелась на стенеи на потолке, сидела вот так, сгорбившись над расшатанными кирпичами, замыкавшими огонь, разложенный в сыром очаге - печки здесь не было, -казалось, будто она, перед некиим алтарем ведьмы, ждет счастливогопредзнаменования. И если бы ее шамкающий рот и дрожащий подбородок недвигались слишком часто и быстро по сравнению с неторопливым мерцаниемпламени, можно было подумать, что это только иллюзия, порожденная светом, который, разгораясь и угасая, падал на лицо, такое же неподвижное, как тело. Если бы Флоренс оказалась в этой комнате и взглянула на ту, которая, скорчившись у камина, отбрасывала тень на стену и потолок, она с первого жевзгляда узнала бы Добрую миссис Браун, несмотря на то, что, быть может, детское ее воспоминание об этой ужасной старухе отражало истину столь жеискаженно и несоразмерно, как тень на стене. Но Флоренс здесь не было, иДобрая миссис Браун оставалась неузнанной и сидела, никем не примеченная, устремив взгляд на огонь. Встрепенувшись от шипенья более громкого, чем обычно - струйки дождевойводы проникли в дымоход, - старуха нетерпеливо подняла голову и снова сталаприслушиваться. На этот раз она не опустила головы, потому что кто-тотолкнул дверь и чьи-то шаги послышались в комнате. - Кто это? - оглянувшись, спросила она. - Я принесла вам вести, - раздался в ответ женский голос. - Вести? Откуда? - Из чужих стран. - Из-за океана? - вскочив, крикнула старуха. - Да, из-за океана. Старуха торопливо сгребла в кучу горящее угли и подошла вплотную ксвоей гостье, которая закрыла за собой дверь и остановилась посреди комнаты; опустив руку на ее промокший плащ, старуха повернула женщину так, чтобы светпадал прямо на нее. Она обманулась в своих ожиданиях, каковы бы они ни были, потому что выпустила из рук плащ и сердито вскрикнула от досады и огорчения. - В чем дело? - спросила гостья. - О-о! О-о! - подняв голову, отчаянно завыла старуха. - В чем дело? - повторила гостья. - Это не моя дочка! - воскликнула старуха, всплескивая руками изаламывая их над головой. - Где моя Элис? Где моя красавица дочь? Они ееуморили! - Они еще не уморили ее, если ваша фамилия Марвуд, - сказала гостья. - Значит, ты видела мою дочку? - вскричала старуха. - Она написала мне? - Она сказала, что вы не умеете читать, ответила та. - Не умею! - ломая руки, воскликнула старуха. - У вас здесь нет свечи? - спросила гостья, окидывая взглядом комнату. Старуха, шамкая, тряся головой, бормоча что-то о своей красавице дочке, достала свечу из шкафа, стоявшего в углу, и, сунув ее дрожащей рукой вкамин, зажгла не без труда и поставила на стол. Грязный фитиль сначала горелтускло, утопая в оплывающем сале; когда же мутные и ослабевшие глаза старухисмогли что-то разглядеть при этом свете, гостья уже сидела, скрестив руки иопустив глаза, а платок, которым была повязана ее голова, лежал подле нее настоле. - Значит, она, моя дочка Элис, велела что-то мне передать? - прошамкаластаруха, подождав несколько секунд. - Что она говорила? - Глядите, - сказала гостья. Старуха повторила это слово испуганно, недоверчиво и, заслонив глаза отсвета, поглядела на говорившую, окинула взором комнату и снова поглядела наженщину. - Элис сказала: " Пусть мать поглядит еще раз", - и женщина устремила нанее пристальный взгляд. Снова старуха окинула взором комнату, посмотрела на гостью и еще разокинула взором комнату. Торопливо схватив свечу и поднявшись с места, онаподнесла се к лицу гостьи, громко вскрикнула и, поставив свечу, бросилась нашею пришедшей. - Это моя дочка! Это моя Элис! Это моя красавица дочь, она жива ивернулась! - визжала старуха, раскачиваясь и прижимаясь к груди дочери, холодно отвечавшей на ее объятия. - Это моя дочка! Это моя Элис! Это моякрасавица дочь, она жива и вернулась! - взвизгнула она снова, упав перед нейна колени, обхватив се ноги, прижимаясь к ним головой и по-прежнемураскачиваясь из стороны в сторону с каким-то неистовством. - Да, матушка, - отозвалась Элис, наклоняясь, чтобы поцеловать ее, нодаже в этот момент стараясь освободиться из ее объятий. - Наконец-то яздесь! Пустите, матушка, пустите! Встаньте и сядьте на стул. Что толкуваляться на полу? - Она вернулась еще более жестокой, чем ушла! - воскликнула мать, глядяей в лицо и все еще цепляясь за ее колени. - Ей нет до меня дела! Послестольких лет и всех моих мучений! - Ну что же, матушка! - сказала Элис, встряхивая спои рваные юбки, чтобы избавиться от старухи. - Можно посмотреть на это и с другой стороны.Годы прошли и для меня так же, как для вас, и мучилась я так же, как и вы.Встаньте! Встаньте! Мать поднялась с колен, заплакала, стала ломать руки и, стоя поодаль, не спускала с нее глаз. Потом она снова взяла свечу и, обойдя вокруг дочери, осмотрела ее с головы до ног, тихонько хныча. Затем поставила свечу, опустилась на стул и, похлопывая в ладоши, словно в такт тягучей песне, раскачиваясь из стороны в сторону, продолжала хныкать и причитать. Элис встала, сняла мокрый плащ и положила его в сторону. Потом сновасела, скрестила руки и, глядя на огонь, молча, с презрительной миной слушаланевнятные сетования своей старой матери. - Неужели вы надеялись, матушка, что я вернусь такою же молодой, какойуехала? - сказала она наконец, бросив взгляд на старуху. - Неужеливоображали, что жизнь, которую вела я в чужих краях, красит человека? Правоже, можно это подумать, слушая вас! - Не в этом дело! - воскликнула мать. - Она знает! - Так в чем же дело? - отозвалась дочь. - Лучше бы вы поскорейуспокоились, матушка, ведь уйти мне легче, чем прийти. - Вы только послушайте ее! - вскричала старуха. - После всех этих летона грозит опять меня покинуть в ту самую минуту, когда только чтовернулась! - Повторяю вам, матушка, годы прошли и для меня так же, как для вас, -сказала Элис. - Вернулась еще более жестокой? Конечно, вернулась еще болеежестокой. А вы чего ждали? - Более жестокой ко мне! К собственной матери! - воскликнула старуха. - Не знаю, кто первый ожесточил мое сердце, если не моя дорогая мать, -отозвалась та; она сидела, скрестив руки, сдвинув брови и сжав губы, какбудто решила во что бы то ни стало задушить в себе все добрые чувства. -Выслушайте несколько слов, матушка. Если сейчас мы поймем друг друга, можетбыть, у нас не будет больше ссор. Я ушла девушкой, а вернулась женщиной. Неочень-то я старалась выполнять свой долг, прежде чем ушла отсюда, и - будьтеуверены - такою же я вернулась. Но вы-то помнили о своем долге по отношениюко мне? - Я? - вскричала старуха. - По отношению к родной дочке? Долг матери поотношению к ее собственному ребенку? - Это звучит странно, не правда ли? - отозвалась дочь, холодно обративк ней свое строгое, презрительное, дерзкое и прекрасное лицо. - Но за тегоды, какие я провела в одиночестве, я иногда об этом думала, пока непривыкла к этой мысли. В общем, я слыхала немало разговоров о долге; новсегда речь шла о моем долге по отношению к другим. Иной раз - от нечегоделать - я задавала себе вопрос, неужели ни у кого не было долга поотношению ко мне. Мать шамкала, жевала губами, трясла головой, но неизвестно, было ли этовыражением гнева, раскаяния, отрицания или же телесной немощью. - Была девочка, которую звали Элис Марвуд, - со смехом сказала дочь, оглядывая себя с жестокой насмешкой, - рожденная и воспитанная в нищете, никому на свете не нужная. Никто ее не учил, никто не пришел ей на помощь, никто о ней не заботился. - Никто! - повторила мать, указывая на себя и ударяя себя в грудь. - Единственная забота, какую она видела, - продолжала дочь, -заключалась в том, что иногда ее били, морили голодом и ругали; а без такихзабот она, может быть, кончила бы не так скверно. Она жила в таких вотдомах, как этот, и на улицах с такими же жалкими детьми, как она сама; и, несмотря на такое детство, она стала красавицей. Тем хуже для нее! Лучше быее всю жизнь травили и терзали за уродство! - Продолжай, продолжай! - воскликнула мать. - Я продолжаю, - отозвалась дочь. - Была девушка, которую звали ЭлисМарвуд. Она была хороша собой. Ее слишком поздно стали учить, и учили дурно.О ней слишком заботились, ее слишком муштровали, ей слишком помогали, за нейслишком следили. Вы ее очень любили - в ту пору вы были обеспечены. То, чтослучилось с этой девушкой, случается каждый год с тысячами. Это было толькопадение, и для него она родилась. - После всех этих лет! - захныкала старуха. - Вот с чего начинает моядочка! - Она скоро кончит, - сказала дочь. - Была преступница, которую звалиЭлис Марвуд, еще молодая, но уже покинутая и отверженная. И ее судили ивынесли приговор. Ах, боже мой, как рассуждали об этом джентльмены в суде! Икак внушительно говорил судья о ее долге и о том, что она употребила во злодары природы, как будто он не знал лучше других, что эти дары были для неепроклятьем! И как поучительно он толковал о сильной руке закона! Да, неочень-то сильной оказалась эта рука, чтобы спасти ее, когда она быланевинной и беспомощной жалкой малюткой! И как это все было торжественно иблагочестиво! Будьте уверены, я часто думала об этом с тех пор. Она крепче скрестила на груди руки и рассмеялась таким смехом, посравнению с которым вой старухи показался музыкой. - Итак, Элис Марвуд сослали за океан, матушка, - продолжала она, - иотправили обучаться долгу туда, где в двадцать раз меньше помнят о долге игде в двадцать раз больше зла, порока и бесчестья, чем здесь. И Элис Марвудвернулась женщиной. Такой женщиной, какой надлежало ей стать после всегоэтого. В свое время опять раздадутся, по всей вероятности, торжественные икрасивые речи, опять появится сильная рука, и тогда настанет конец ЭлисМарвуд. Но джентльменам нечего бояться, что они останутся без работы! Сотнижалких детей, мальчиков и девочек, подрастают на любой из тех улиц, гдеживут эти джентльмены, и потому они будут делать свое дело, пока не сколотятсебе состояние. Старуха оперлась локтями на стол и, прикрыв лицо обеими руками, притворилась очень огорченной, или, быть может, в самом деле была огорчена. - Ну вот! Я кончила, матушка, - сказала дочь, тряхнув головой, как быжелая прекратить этот разговор. - Я сказала достаточно. Что бы мы с вами ниделали, но о долге мы больше говорить не будем. Думаю, что у вас детствобыло такое же, как у меня. Тем хуже для нас обеих. Я не хочу обвинять вас ине хочу защищать себя; зачем мне это? С этим покончено давным-давно. Нотеперь я женщина, не девочка, и нам с вами незачем выставлять напоказ своюжизнь, как это сделали те джентльмены в суде. Нам она хорошо известна. Лицо и фигура этой падшей, опозоренной женщины отличались той красотой, какую даже в минуты самые для нее невыгодные не мог бы не заметить иневнимательный зритель. Когда она погрузилась в молчание, лицо ее, преждеискаженное волнением, стало спокойным, а в темных глазах, устремленных наогонь, угасло вызывающее выражение, уступив место блеску, смягченному чем-топохожим на скорбь; потускневшее сияние падшего ангела озарило на мгновениеее нищету и усталость. Мать, следившая за ней молча, осмелилась потихоньку протянуть к нейчерез стол иссохшую руку и, убедившись, что дочь не отстранилась, коснуласьее лица и погладила по голове. Почувствовав, кажется, что эти ласки старухибыли искренни, Элис не шевелилась; и та, осторожно приблизившись к дочери, заплела ей волосы, сняла с нее мокрые башмаки, если только можно былоназвать их башмаками, накинула ей на плечи какую-то сухую тряпку и смиренносуетилась вокруг нее, постепенно узнавая прежние ее черты и выражение лица ибормоча себе что-то под нос. - Я вижу, вы очень бедны, матушка, - сказала Элис, которая сидела такдовольно долго и, наконец, окинула взглядом комнату. - Ужасно бедна, милочка, - ответила старуха. Она восхищалась дочерью и боялась ее. Быть может, ее восхищение, какимбы оно ни было, зародилось давно, когда в разгар унизительной борьбы зажизнь она впервые заметила красоту дочери. Быть может, ее страх имелкакое-то отношение к тому прошлому, о котором она только что слышала. Вовсяком случае, она стояла покорно и почтительно перед дочерью и жалобнопонурила голову, словно умоляя избавить ее от новых упреков. - Чем вы жили? - Милостыней, дорогая моя. - И воровством? - Иногда. Или понемножку. Я стара и пуглива. Иной раз, милочка, яотнимала какую-нибудь мелочь у детей, но не часто. Я бродила поокрестностям, милая, и кое-что знаю. Я следила. - Следили? - повторила дочь, взглянув на нее. - Я выслеживала одну семью, - сказала мать еще более смиренно ипокорно. - Какую семью? - Тише, милочка! Не сердись на меня. Я это делала из любви к тебе. Впамять о моей бедной дочке за океаном! Она заискивающе протянула руку, потом прижала ее к губам. - Много лет назад, милочка, - продолжала она, робко посматривая навнимательное и строгое лицо, обращенное к ней, - я встретила случайно егомаленькую дочку. - Чью дочку? - Не его, Элис, милая. Не смотри на меня так. Не его! Ты ведь знаешь, унего нет детей. - Так чью же? - спросила дочь. - Вы сказали - " его". - Тише, Эли! Ты меня пугаешь, милочка. Мистера Домби - всего толькомистера Домби. С тех пор, дорогая, я их часто видела. Я видела его. Произнеся это последнее слово, старуха съежилась и попятилась, словноиспугалась, что дочь ее ударит. Но хотя лицо дочери было обращено к ней игорело безумным гневом, она сидела неподвижно и только все крепче и крепчеприжимала руки к груди, словно хотела их удержать, чтобы не причинить вредасебе или другим в слепом порыве бешенства, внезапно овладевшего ею. - А он-то и не подозревал, кто я такая! - сказала старуха, грозякулаком. - Ему никакого дела до этого не было! - сквозь зубы пробормотала дочь. - Но встретились мы лицом к лицу, - сказала старуха. - Я говорила сним, и он говорил со мной. Я сидела и смотрела ему вслед, когда он шел подлинной аллее; и с каждым его шагом я проклинала его душу и тело. - Это не помешает ему благоденствовать, - презрительно отозвалась дочь. - Да, он благоденствует, - сказала мать. Она замолчала потому, что лицо сидевшей перед ней дочери было искаженонеистовой злобой. Казалось, грудь ее готова разорваться от ярости. Усилия, которые она делала, чтобы сдержать ее и обуздать, были не менее страшны, чемсама ярость, и не менее красноречиво свидетельствовали о необузданном нравеэтой женщины. Но ее усилия увенчались успехом, и, помолчав, она спросила: - Он женат. - Нет, милочка, - сказала мать. - Собирается жениться? - Нет, милочка, насколько мне известно. Но его хозяин и друг женился.О, мы можем пожелать ему счастья! Мы можем им всем пожелать счастья! -вскричала старуха в сильном возбуждении. - Нам всем эта женитьба принесетсчастье. Попомни мои слова. Дочь смотрела на нее и ждала объяснения. - Но ты промокла и устала, тебе хочется есть и пить, - сказала мать, ковыляя к шкафу. - А здесь мало что найдется, и тут тоже, - она опустиларуку в карман и выложила на стол несколько полупенсовиков, - да, тут тоже.Элис, милочка, у тебя нет денег? Алчное, хитрое, напряженное выражение, появившееся на лице у старухи, когда она задавала этот вопрос и следила за тем, как дочь достает из-запазухи недавно полученный подарок, бросило свет на отношения между матерью идочерью едва ли менее яркий, чем слова, сказанные раньше дочерью. - Это все? - спросила мать. - Больше у меня ничего нет. И этого бы не было, если бы мне не подалимилостыню. - Если бы не подали милостыню, дорогая? - повторила старуха, жадносклоняясь над столом, чтобы посмотреть на деньги, как будто не доверяядочери, которая все еще держала их в руке. - Гм! Шесть и шесть - двенадцать, и шесть - восемнадцать... так... Нужно потратить их, и потратить расчетливо.Пойду куплю чего-нибудь поесть и выпить. С большим проворством, чем можно было ожидать от нее, судя по виду -ибо старость и нищета сделали ее не менее дряхлой, чем уродливой, - оназавязала дрожащими руками ленты старой шляпки и завернулась в изодраннуюшаль, все с тою же алчностью глядя на деньги в руке дочери. - Какое счастье принесет нам эта женитьба, матушка? - спросила дочь. -Вы мне так и не сказали. - Счастье для нас в том, - ответила та, дрожащими пальцами оправляяшаль, - что любви там вовсе нет, моя милочка, но зато много гордости иненависти. Счастье в том, что между ними нелады и борьба, и им грозитопасность - опасность, Элис! - Какая опасность? - Я видела то, что видела! Я знаю то, что знаю! - захихикала мать. -Пусть кое-кто смотрит в оба! Пусть кое-кто остерегается. Моя дочка, бытьможет, еще попадет в хорошее общество. Затем, видя, что дочь, смотревшая на нее серьезно и недоумевающе, невольно сжала руку, в которой были деньги, старуха засуетилась, чтобыпоскорее их получить, и торопливо добавила: - Ну я пойду куплю чего-нибудь. Пойду куплю чего-нибудь. Пока она стояла с протянутой рукой перед дочерью, та, взглянув еще разна деньги, поцеловала их, прежде чем с ними расстаться. - Как, Эли! Ты их целуешь? - хихикнула старуха. - Вот это похоже наменя! Я это часто делаю. О, они нам приносят столько добра! - И она прижалак обвисшей груди потускневшие полупенсовики. - Столько всякого добра они намприносят, жаль только, что не текут к нам потоком! - Я их целую сейчас, матушка, - сказала дочь, - вряд ли я когда-нибудьделала это раньше, - ради той, которая мне их дала. - Ради той, которая их дала, милочка? - повторила старуха, чьи тусклыеглаза вспыхнули, когда она взяла деньги. - Я тоже их целую ради того, ктодает, если это может заставить его раскошелиться. Но я пойду истрачу их, милочка. Я сейчас вернусь. - Вы, кажется, сказали, что много знаете, матушка, - заметила дочь, провожая ее взглядом до двери. - Вы стали мудрой с тех пор, как мырасстались. - Знаю! - прокаркала старуха, отступая на шаг от двери. - Я знаюбольше, чем ты думаешь. Я знаю больше, чем он думает, милочка, и об этом ятебе скоро расскажу. Я все о нем знаю. Дочь недоверчиво улыбнулась. - Я знаю его брата, Элис, - сказала старуха, вытянув шею со злорадствомпоистине страшным, - который мог бы очутиться там, где была ты, - за кражу.Он живет со своей сестрой на Северной дороге, за городом. - Где? - На Северной дороге, за городом, милочка. Если хочешь, можешь увидетьих дом. Похвастаться нечем, хотя у того, другого, - дом отменный... Нет, нет! - воскликнула старуха, качая головой и смеясь, потому что ее дочьвскочила со стула. - Не сейчас! Это слишком далеко; это у придорожногостолба, где свалены в кучу камни... 3aвтра милочка, если погода будетхорошая и тебе захочется посмотреть. Но я пойду истрачу... - Стойте! - Дочь бросилась к ней с бешенством, снова вспыхнувшим, какогонь. - Сестра - красивая чертовка с каштановыми волосами? Старуха, удивленная и испуганная, кивнула головой. - В ее лице есть что-то от него! Это красный дом, стоит в стороне.Перед дверью зеленое крылечко. Снова старуха кивнула. - На котором я сегодня сидела! Отдайте назад деньги. - Элис! Милочка! - Отдайте деньги, не то вам не поздоровится! С этими словами она вырвала деньги из рук старухи и, совершенноравнодушная к ее жалобам и мольбам, надела плащ и стремительно выбежала издому. Мать, прихрамывая, последовала за ней, стараясь не отставать иуговаривая ее, но эти уговоры производили на нее не больше впечатления, чемветер, дождь и мрак, окутавший их. Упрямо и злобно стремясь к своей цели, равнодушная ко всему остальному, дочь не обращала внимания на непогоду ирасстояние, как будто забыв об усталости и пройденном пути, и спешила кдому, где ей была оказана помощь. После четверти часа ходьбы старуха, выбившись из сил и запыхавшись, осмелилась уцепиться рукой за ее юбку; но набольшее она не отважилась, и они молча шли под дождем и во тьме. Если уматери изредка срывалась жалоба, она сейчас же ее заглушала, опасаясь, чтодочь убежит и бросит ее здесь одну; а дочь не нарушала молчания. Был двенадцатый час ночи, когда они оставили позади городские улицы ивышли на те пустыри, среди которых находился дом. Мрак здесь был еще гуще, город раскинулся вдали, призрачный и хмурый; холодный ветер завывал напросторе; все вокруг было черно, дико, пустынно. - Вот подходящее место для меня! - сказала дочь, останавливаясь, чтобыоглянуться. - Я уже подумала об ртом, когда была здесь сегодня. - Элис, милочка! - воскликнула мать, тихонько дергая ее за юбку. -Элис! - Ну, что еще, матушка? - Не отдавай денег, милая. Пожалуйста, не отдавай. Мы не можем этоделать. Нам надо поужинать, милочка. Деньги - это деньги, кто бы их ни дал.Скажи им все, что хочешь, но деньги оставь себе. - Смотрите! - сказала в ответ дочь. - Вот дом, о котором я говорила.Это он? Старуха утвердительно кивнула головой, и, пройдя еще несколько шагов, они подошли к запертой двери. Комната, где Элис сушила платье, была освещенапламенем камина и свечой; и когда она постучала в дверь, из этой комнатывышел Джон Каркер. Он удивился, увидав таких посетителей в столь поздний час, и спросилЭлис, что ей нужно. - Мне нужна ваша сестра, - сказала она. - Женщина, которая дала мнесегодня деньги. На громкий ее голос вышла Хэриет. - О! - воскликнула Элис. - Вы здесь! Вы меня помните? - Да, - с недоумением ответила та. Лицо, которое днем было смиренно обращено к ней, дышало теперь такойнеукротимой ненавистью и презрением и рука, несколько часов назад мягкокасавшаяся ее плеча, сжалась в кулак с такою злобой, что Хэриет, ища Защиты, прижалась к брату. - Как могла я говорить с вами и вас не узнать! Как могла я приблизитьсяк вам и не почувствовать по жару в моей крови, чья кровь течет в вашихжилах1 - воскликнула Элис угрожающе взмахнув рукой. - Что вы хотите сказать? Что я сделала? - Что вы сделали? - отозвалась та. - Вы посадили меня к своему очагу.Вы накормили меня и дали мне денег. Вы из жалости подарили мне своесострадание! Вы, на чье имя я плюю! Старуха со злорадством, делавшим ее безобразное лицо поистине страшным, погрозила брату и сестре своею иссохшей рукой в подтверждение слов дочери, но в то же время снова дернула ее за юбку, умоляя оставить у себя деньги. - Если я уронила слезу на вашу руку, пусть она ее иссушит! Если ясказала вам ласковое слово, пусть оно вас оглушит! Если я прикоснулась к вамгубами, пусть это прикосновение будет для вас ядом! Проклятье на этот дом, где мне дали приют! Горе и позор на вашу голову! Да погибнут все вашиблизкие! Произнеся эти слова, она бросила на землю деньги и отшвырнула их ногой. - Я втаптываю их в грязь! Я бы их не взяла, даже если бы они открывалимне путь к небу! О, лучше бы окровавленная нога, из-за которой я пришла сюдасегодня, сгнила прежде, чем привела меня в ваш дом! Хэриет, бледная и дрожащая, удерживала брата и не перебивала ее. - А вышло так, что в первый час моего возвращения меня пожалели ипростили вы, носящая это имя! Вышло так, что вы обошлись со мной, как милая, добрая леди! Я вас поблагодарю, когда буду умирать. Я помолюсь за вас и завесь ваш род, можете быть в этом уверены! Злобно взмахнув рукой, как будто окропляя ненавистью землю и обрекая нагибель тех, кто перед ней стоял, она бросила взгляд на черное небо и ушла вненастную ночь. Мать, тщетно дергавшая ее за юбку и с неутолимой алчностью смотревшаяна лежащие у порога деньги, которые, казалось, поглощали все ее внимание, готова была слоняться вокруг, пока угаснут в доме огни, а потом ощупьюискать деньги в грязи, надеясь вновь ими завладеть. Но дочь увлекла ее засобой, и они немедленно отправились в обратный путь; дорогой старуха непереставала хныкать, оплакивала потерю и горько сетовала, поскольку хваталоу нее храбрости, на свою не признающую долга красавицу дочь, котораяоставила ее без ужина в первый же вечер после своего возвращения. И спать она легла без ужина, если не считать каких-то жалких объедков; и эти объедки она, бормоча, пережевывала, сидя над угасающими углями, когдаее дочь, не признающая долга, давно уже спала. Не являются ли пороки этой жалкой матери и жалкой дочери всего лишьсамой низшей ступенью социальных пороков, столь обычных иной раз среди тех, кто стоит высоко? В этом шарообразном мире, в коем одни круги включены вдругие, нужно ли нам совершать утомительное путешествие с верхней ступени насамую нижнюю, чтобы в конце концов убедиться в том, что они находятся пососедству, что крайности соприкасаются и что конец нашего путешествиясовпадает с исходной его точкой? Отдавая должное разнице в материале иокраске, неужели образец такой ткани нельзя найти среди людей высшего круга? Ответьте, Эдит Домби! И вы, Клеопатра, лучшая из матерей, дайте нампослушать ваши объяснения!
Данная страница нарушает авторские права?